Взрослые, однако, утверждали, что память «Ока» была не кристаллическая, а из биомассы искусственных нейронов. Ну да взрослые всегда спорят с ребятами, а потом выясняется, что все напутали…
Несмотря на кашу в голове (если представить, что у Яшки была голова), знал он ужасно много. Примерно как целая Академия наук. Обладатель Яшки мог не заботиться о школьных письменных заданиях: маленький кристалл выдавал на принтер сочинения по любому вопросу, причем ловко подделывал стиль ученика. Он мог рассказывать сказки и всякие истории о людях из неведомых стран, делал расчеты для электронных моделей, показывал удивительные фильмы, о которых никто раньше и слыхом не слыхивал. Или просто болтал и пел песенки. Но все это — если Яшка был в ударе. В хорошем настроении. А случалось и так, что он показывал на экране большую стереоскопическую фигу и выдавал стихотворную дразнилку, да такую ехидную, что хотелось расшибить дисплей и самого Яшку (но его поди расшиби, он как алмаз).
Бывало (и нередко), что Яшка просто нес околесицу — как справочный робот, у которого перепутались волноводы…
…Это все, конечно, Ежики знал, как и всякий мальчишка Полуострова. Сжал он холодный кристалл во взмокшей от волнения ладони и кинулся из бункера домой. Схватил там свой школьный «Собеседник», свинтил заднюю крышку (что, разумеется, не разрешалось), выдернул блок расшифровки программ, разогнул контакты и вставил между ними Яшку.
Экран мигнул. На нем появился большой знак вопроса — в виде червяка с кукольной головкой: глазки, уши и капризный рот.
— Ну, чего надо? — отозвался Яшка голосом невыспавшегося дошкольника.
— Я… не знаю… Здравствуй, — выдохнул Ежики.
— Чего-чего? — тоненько удивился Яшка.
— Здравствуй, — опять сказал Ежики и почему-то застеснялся.
— Это ты со мной здороваешься? — подозрительно спросил Яшка.
— Ну… да. А что?
— Тогда хорошо, — совсем по-мальчишечьи вздохнул Яшка. Знак вопроса исчез, побежали цветные волны. — Я думал, дразниться будешь.
— Я? Зачем?
— Не знаю… Все дразнятся. По крайней мере, сперва, когда знакомятся.
— Не, я не буду…
Они оба замолчали. На целую минуту. Потом Яшка спросил:
— Тебе что? Сочинение?
— Нет… У нас ведь каникулы.
— Тогда кино?
— Нет. Я просто так. Поговорить…
— Правда? Тогда говори.
— Яшка… Ты кто?
Цветные полосы метнулись, на экране расплылась черная амеба. Яшкин голосок обиженно задребезжал:
— А говорил, не будешь дразниться!
— Да я же… Чего я такого сказал-то?
— Я тыщ-щ-щу раз объяснял: не помню я, кто я такой! Чтоб не приставали! А ты опять!
— Но я же не знал! Я с тобой первый раз!.. Яшка… ну, извини.
Махнуло розовым светом, затем почему-то появились на экране желтые одуванчики, по одному шла божья коровка.
— Ладно… Я же правда не знаю, кто я… У меня на этом месте скол…
— Что?
— Ну, ты же видел! С одного конца я острый, а с другого обломанный. Это я откололся от корня… Там, за этим обломом, осталось такое… ну, не помню… Тебя как зовут?
— М-м… Матвей Юлиус Радомир.
— Покороче-то можно?
— М-м… можно… Ежики.
— Ежики… Ты почему молчишь?
— Не знаю…
— Нет, по-че-му?
— А что говорить?.. Мне тебя жалко. Что ты откололся, — признался Ежики.
Божья коровка улетела, одуванчики стремительно отцвели, опушились, потом на них дунуло, семена унеслись. Только один парашютик повис посреди экрана. Увеличился. Превратился в силуэт человечка. Смешно почесал ножку о ножку. Яшка сказал со снисходительным вздохом:
— Ты ничего парнишка. Я у такого давно не был…
— Можно я тебя с Яриком познакомлю? — неловко спросил Ежики.
— А он хороший? Как ты?
— Да в сто раз лучше! — искренне сказал Ежики.
Но с Яриком он Яшку не познакомил. Не мог решиться. Надо было тогда рассказать Ярику про все. И как струсил, отдал монетку. И как таскал «садовым троликам» постыдную дань… Конечно, потом он выдержал испытание иттов и тролики его даже зауважали. Но ведь монетку он все равно не вернул…
«Это же пустяк, — уговаривал себя Ежики. — Она ведь не была еще йхоло. Зато — Яшка!.. Он же гораздо лучше этой денежки. И я выручил его от тех, кто его дразнил… А Ярику можно просто сказать, что выменял Яшку на монетку. Это почти правда…»
«Почти…»
Ежики знал, что соврать Ярику он не сможет, а сказать правду… надо собраться с духом. Он бы, конечно, сказал… Но скоро случилось то, что поломало жизнь. И стало не до Яшки. Лишь через три месяца Ежики побывал дома, забрал кое-какие вещи. Тогда и Яшку нашел в кармане старой капитанки.
Ночью, сделав шалаш из одеяла, Ежики устроился в нем с дисплеем.
— Яшка…
Экран ответил темной глубиной.
— Яш… — испуганно повторил Ежики.
— Чего? — Голосок был обиженный.
— Ты сердишься?
— Почему ты меня так долго не включал?
— Яшка… у меня… — Капля побежала по выпуклости экрана.
— Да знаю я, что тебе плохо, — насупленно отозвался Яшка.
— Все знаешь?
— Не все. Я ведь был отключен. Просто чувствую… Ну, чего там у тебя, говори…
Ежики, тихонько плача под одеялом, рассказал.
— Ты, значит, тоже откололся от корня… — тихим мальчишечьим шепотом произнес Яшка. Мелькнул на экране блеск стеклянного излома, затем — на полсекунды — возникло лицо растрепанного пацаненка с тоскливыми глазами и мокрыми щеками. Ежики судорожно вздохнул и погладил выпуклость экрана… Яшка сказал: — А все-таки тебе легче…
— Почему?! — горестно возмутился Ежики.
— Ты хотя бы помнишь свою маму… А я…
— А у тебя… разве тоже была?
— Но ведь я живой! Кто-то меня родил на свет.
Тогда Ежики спросил о том, что давно его мучило:
— Яш… Есть на свете Судьба?
Взвихрились на экране спирали, пересеклись белые и черные линии, словно Яшка хотел выстроить схему Судьбы. Потом распались. Появился плоский ребячий рисунок: домик и человечек.
— Не знаю… — сумрачно сказал Яшка. — По-моему, никто во Вселенной не знает.
— А ты знаешь про всю Вселенную?
— Если это не за сколом… Зачем тебе Судьба?
— Яш… А может, это мне… то, что случилось… это мне за то, что отдал монетку? Мама сказала, что на ней Хранитель. А я его… будто предал. И он меня не сохранил…
Человечек на рисунке заложил руки за спину, ушел в дом. На крыльце сердито оглянулся. Яшка отозвался взрослым тоном:
— Что за чушь говоришь. Судьба не может быть такая подлая, а Хранители не мстят. Особенно детям…
— Расскажи про Хранителей.
Рисунок стал цветным — синий вечер. В домике зажглось желтым светом окошко. Яшка сказал неуверенно:
— Про них много легенд. Но я путаюсь… Это как раз на грани скола… Опиши мне монетку. Она какая?
Ежики, вздыхая, рассказал про буквы, про колосок, про мальчика. На экране заметались пятна.
— Вот помнится что-то… а не знаю, — печально признался Яшка. И другим уже голосом твердо пообещал: — Раз эта монетка такая дорогая тебе, то вернется.
— Теперь-то зачем? — горько сказал Ежики. — Чем она мне поможет?
Яшка, погасив экран, прошептал:
— Ну, не тебе, так мне… — И вдруг спохватился. Проговорил, почти как мама: — Спи, Ежики, спи…
Она вернулась, монетка! Может, не та самая, но такая же! В этом было продолжение вчерашних чудес и тревог…
— Хранитель… — тихо сказал Ежики и поглядел на Гусенка. — Откуда?
Тот смотрел доверчиво, без всякой загадочности:
— У меня знакомый есть в Белогорске, у него коллекция… Таких у него много, он говорит, их в древнем городе Лехтенстаарне чеканили…
«Какой-то старый североевропейский язык. Лехтенстаарн — Свет звезды, — отметил про себе Ежики, знакомый теперь с азами сравнительного языкознания. — Из коллекции? Значит, не та… Но все равно…»
— А этот мальчик на ней — он кто?
— Ты же сам сказал — Хранитель!
— Но я не знаю точно…
— Точно и я не знаю, — вздохнул Гусенок. — Его, кажется, звали Итан. Он, говорят, спас город, когда напали враги. Заиграл тревогу, хотя его могли убить.
— Не убили?
— Нет… Его братишка спас: оттолкнул, и копье пролетело мимо… А может, не братишка, а сестренка…
Ежики спрятал монетку в кулаке. Все, что случилось, уже не помещалось в сознании. Надо было выплеснуть, рассказать, выяснить, обсудить! Спросить совета!
У кого? Только у Яшки. У того, кто все (или почти все) на свете знает и с кем Ежики в долгих разговорах много раз отводил душу.
Но Яшка остался в кармане форменных брюк, в камере хранения. Всегда-всегда Ежики носил его с собой, но если убегал на Кольцо — оставлял. Яшка был живой, значит — попутчик. А на Кольце, где Голос, Ежики хотел быть совсем один.
Солнце встало уже высоко. С лестницы видно было, как за платанами бульвара Трех Адмиралов ртутным блеском сияет море. Становилось жарко. Снизу по лестнице бежали стайки учеников. Хорошо, что пока ни одного лицеиста. Не увидят, как Ежики «линяет» от гимназии… Впрочем, Кантор сам разрешил не ходить сегодня на лекции.
