Ознакомительная версия.
И он почувствовал, что задыхается, дрожит и громко плачет с такими гневом и болью, каких не чувствовал никогда в жизни, а в его объятиях так же беспомощно дрожит Лира. Но волна исчерпала свою мощь, и вода отступила, обнажив бледные скалы. С судьбой спорить было невозможно; ни его отчаянье, ни отчаянье Лиры не изменили ничего ни на йоту.
Он не знал, сколько длилась его ярость. Но в конце концов ей пришлось уняться, и океан немного успокоился после сотрясения. Воды всё ещё волновались и, возможно, им никогда уже было не стать совсем спокойными, но первый мощный натиск миновал.
Обернувшись к ангелу, они увидели, что она всё поняла, и что ей так же горько, как и им. Но она была дальновиднее их — в лице её была и спокойная надежда.
С трудом проглотив комок в горле, Уилл сказал:
— Хорошо. Я покажу вам, как закрывать окна. Но для этого мне придётся открыть одно и создать ещё одного призрака. Я не знал о них, а то был бы осторожней.
— О призраках мы позаботимся, — сказала Ксафания.
Уилл взял нож и встал лицом к морю. К его удивлению, руки его почти не дрожали.
Он прорезал окно в свой мир, и перед ними открылась большая фабрика или химический завод: сложный трубопровод соединял здания с цистернами, на каждом углу сияли огни, а в воздух поднимались струи дыма.
— Странно, что ангелы не знают, как это делать, — сказал Уилл.
— Нож — изобретение человека.
— И вы закроете их все, — сказал Уилл. — Все, кроме окна в мир мёртвых.
— Да, обещаю. Но с одним условием, и вы его знаете.
— Да, знаем. И много надо закрыть окон?
— Тысячи. Есть ужасная бездна, сделанная бомбой, и большое окно, прорезанное лордом Азраилом в его мир. И то, и другое должны быть закрыты, и будут. Но есть и множество меньших проходов, глубоко под землёй, высоко в воздухе, появившихся по-другому.
— Барух и Балтамос говорили мне, что использовали такие проходы, чтобы путешествовать между мирами. Ангелы больше не смогут этого делать? Они тоже станут заперты в одном мире, как мы?
— Нет, мы можем путешествовать по-другому.
— А можем мы научиться так же? — спросила Лира.
— Да. Вы могли бы научиться, как научился отец Уилла. Для этого нужна способность, которую вы называете воображением. Но это не значит выдумывать. Это способ видения.
— Значит, это не настоящее путешествие, — сказала Лира. — Просто притворство…
— Нет, — сказала Ксафания. — Вовсе не притворство. Притворяться легко. А это трудный способ, но он намного вернее.
— И это как алетиометр? — сказал Уилл. — Всю жизнь надо учиться?
— Да, нужно долго тренироваться. Вы должны работать. А вы думали, что щёлкнете пальцами и получите это в подарок? То, что стоит обладания, стоит и трудов. Но у тебя есть друг, уже сделавший к этому первые шаги, который может помочь тебе.
Уилл понятия не имел, кто бы это мог быть, и был не в настроении спрашивать.
— Ясно, — вздохнув, ответил он. — А вас мы снова увидим? Когда мы вернёмся в свои миры, мы ещё будем говорить с ангелами?
— Я не знаю, — сказала Ксафания. — Но не стоит тратить время на ожидание.
— И я должен сломать нож, — сказала Уилл.
— Да.
Они говорили у открытого окна. На фабрике сияли огни, шла работа, крутились механизмы, смешивались химикалии, люди производили товары и зарабатывали себе на жизнь. Это был мир Уилла.
— Ну, я покажу вам, что делать, — сказал он.
Он научил ангела, как ему показывал Джакомо Парадизи, нащупывать края окна кончиками пальцев и защипывать вместе. Окно постепенно закрылось, и фабрика исчезла.
— А проходы, сделанные не ножом, — сказал Уилл, — нужно ли закрывать их все?
Ведь пыль-то уходит только через окна, которые сделаны ножом. Наверное, другие окна есть уже тысячи лет, а пыль всё ещё существует.
Ангел сказала:
— Мы закроем их все, потому что если бы ты думал, что какие-то из них остались, ты бы всю жизнь искал их, теряя своё время впустую. Тебе предстоит другая работа, намного более важная и ценная, в твоём собственном мире. И больше никаких путешествий за его пределами.
— И что за работа мне предстоит? — сказал Уилл, но тут же осёкся: — А с другой стороны, нет, не говорите. Я сам решу, что мне делать. Если вы скажете, что я должен воевать, или лечить, или исследовать, или что-нибудь ещё, я всегда буду об этом думать. И если в конце концов я займусь этим, я буду чувствовать обиду, потому что у меня не было выбора, а если не займусь — вину, потому что должен был, но не стал. Что бы я ни сделал, выбирать мне, и никому другому.
— Значит, ты уже сделал первые шаги на пути к мудрости, — сказала Ксафания.
— В море какой-то огонёк, — сказала Лира.
— Это корабль, на котором плывут ваши друзья, чтобы увезти вас домой. Завтра они будут здесь.
Слово «завтра» обрушилось на них, как сокрушительный удар. Лира никогда не думала, что однажды не захочет видеть Фардера Корама, и Джона Фаа, и Серафину Пеккала.
— Я ухожу, — сказала ангел. — Я узнала то, что мне было нужно.
Она обняла их обоих своими лёгкими, прохладными руками и поцеловала в лоб. Потом она наклонилась и поцеловала дэмонов, расправила крылья и быстро поднялась в воздух; дэмоны стали птицами и взлетели вместе с ней. Всего несколько мгновений, и она исчезла.
Через несколько секунд Лира тихонько ахнула.
— Что такое? — спросил Уилл.
— Я так и не спросила её о моих отце и матери, и алетиометр теперь тоже не могу спросить… Узнаю ли я когда-нибудь?
Она медленно села на землю; он сел рядом.
— Ох, Уилл, — сказала она. — Что нам делать? Можем ли мы что-нибудь сделать? Я хочу жить с тобой вечно. Я хочу целовать тебя, ложиться с тобой и вставать с тобой каждый день своей жизни, пока не умру, долгие-долгие-долгие годы. Я не хочу воспоминаний, только воспоминаний…
— Да, — сказал он. — Воспоминаний мало. Я хочу твои настоящие волосы, и губы, и руки, и глаза, и ладони. Я и не знал, что смогу полюбить что-то так сильно. О, Лира, если бы эта ночь никогда не кончалась! Если бы только мы могли остаться здесь, а земля перестала бы вращаться, и все остальные заснули бы…
— Все, кроме нас! И мы с тобой могли бы жить тут вечно и просто любить друг друга.
— Я буду любить тебя вечно, что бы ни случилось. Пока не умру, и после того как умру, а когда выберусь из мира мёртвых, я буду вечно летать по свету, всеми своими атомами, пока снова не найду тебя…
— Я буду искать тебя, Уилл, каждое мгновение, каждый миг. А когда мы снова найдём друг друга, мы так крепко соединимся, что никто и ничто никогда нас не разлучит. Каждый мой и каждый твой атом… мы будем жить в птицах, и цветах, и стрекозах, и соснах, и в облаках, и в этих частичках света, плавающих в лучах солнца… А когда из наших атомов сделают новые жизни, нельзя будет взять один, придётся взять два, один мой и один твой — так крепко мы соединимся…
Они лежали рядом, держась за руки и глядя в небо.
— А помнишь, — прошептала она, — как ты впервые пришёл в то кафе в Читтагацци, а дэмона раньше никогда не видел?
— Я не мог понять, что это такое. Но когда я увидел тебя, ты мне сразу понравилась, потому что ты была храбрая.
— Нет, ты мне понравился раньше.
— Нет, ты дралась со мной!
— Ну, — сказала она, — да. Но ты на меня напал.
— Нет! Ты выскочила и напала на меня.
— Да, но я быстро перестала.
— Да, но, — нежно усмехнулся он.
Он почувствовал, что она дрожит, а потом хрупкие косточки её спины стали подниматься и опадать под его руками, и он услышал, как она тихо всхлипывает. Он гладил её тёплые волосы, её нежные плечи, снова и снова целовал её лицо… потом она глубоко, прерывисто вздохнула и затихла.
Дэмоны слетели вниз, снова превратились и подошли к ним по мягкому песку. Лира села им навстречу, а Уилл удивился тому, что он мог мгновенно различить, где чей дэмон, какое бы обличье они ни приняли. Пантелеймон стал животным, названия которому он не мог подобрать: как большой и сильный хорёк с красно-золотой шерстью, длинным, гибким и очень грациозным телом. Киръява снова была кошкой. Но кошкой необычного размера, с густой блестящей шерстью, переливавшейся тысячей бликов и оттенков угольно-чёрного, тёмно-серого цвета, синевы глубокого озера под полуденным небом, дымчато-лилово-лунно-туманного… достаточно было взглянуть на её мех, чтобы понять значение слова «тонкость».
— Куница, — сказал он, найдя имя Пантелеймону, — лесная куница.
— Пан, — спросила Лира приплывшего к ней на колени дэмона, — ты ведь уже скоро не будешь превращаться, да?
— Да, — ответил он.
— Забавно, — сказала она, — помнишь, когда мы были помладше, я вообще не хотела, чтобы ты перестал превращаться… Ну а теперь я совсем не против. Если ты останешься таким.
Уилл положил свою руку на её руку. Повинуясь какому-то новому порыву, он был решителен и спокоен. Точно зная, что делает и что это будет означать, он снял руку с запястья Лиры и погладил красно-золотую шерсть её дэмона.
Ознакомительная версия.
