Импровизация на тему В.Высоцкого.
– Про космических пиратов, что, надоело?
Сказку тебе рассказать? Да? Ну, слушай...
Сидит однажды царевна Марфа – некрасивая, с вытянутым лицом незамужняя девица, – сидит она у окна и скучает. А большое окно распахнуто, просторный двор виден как на ладони, и она отвлеклась от зеркальца в левой руке, в которое до того неохотно смотрелась. По дворцовому подворью бегала поджарая гончая Охапка, утеха и любовь царя Гаврилы, гоняла наглых ворон. Другие две гончие: одна – присев, другая – лёжа на летнем солнцепёке, – лениво рассматривали появившихся во дворе заморских мастеров. Тот из мастеров, что был моложе другого, нёс перед грудью резную, из красного дерева шкатулку.
И надо сказать, длинный нос царевны соответствовал её любопытству. Следом за носом она высунулась в окно, чтобы пронаблюдать сверху, как мастера мимо часовых стрельцов поднялись на золочёное крыльцо, вошли за дубовые двери во дворец. Глянула она после этого в зеркальце и в сердцах бросила его на пол, – да так бросила, что оно разбилось, разлетелось осколками. Каждый день её девичья горница была свидетельницей таким проявлениям неудовольствия: никак не могли изготовить зеркальца, чтобы понравилось ей.
Наконец в дверь тихонько постучали. Она встала с мягкого стула, оправила парчовое платье и гордо задрала нос. Мамка царевны приветливо впустила и представила ей заморских мастеров. Который был постарше, открыл шкатулку в руках помощника и важно вынул из неё зеркальце в золотой оправе. Оно было необычно затейливым: два амура поддерживали крылышками оправу у самой ручки.
– Зеркальце не простое, кривое, – ласково представила работу мастеров мамка.
– Несколько месяцев работал, принцесса, – чопорно поклонился старший мастер, передавая его царевне.
Время меж тем подступило обеденное. В просторной столовой с расписным сводчатым потолком царский стол разве что не гнулся под разными яствами. Посреди стола вытянулся поросёнок жареный под хреном, рядом изогнул шею жареный лебедь на серебряном блюде, в других серебряных посудах теснились яблоки моченные, арбуз, виноград белый и красный сушёный, пироги и пирожные, с мясом, ягодами и грибами. Детина рядом с царским креслом давил в лапищах скорлупу привозных орехов, а круглолицая девица выбирала из уже расколотых орехов ядра и складывала в блюдце с мёдом. Царь Гаврила слегка пополоскал пальцы в золочёной лохани, позволил стольнику вытереть их белым полотенцем и нетерпеливо потянулся за рюмкой из зелёного, словно изумрудного стекла. Дворецкий, он же первый князь и боярин, наполнял рюмку красным вином из дорогого сосуда, одобрительно нахваливая:
– Рейнское, государь.
Полные щёки у царя Гаврилы покраснели от предстоящих удовольствий, лицо засияло добродушием. Хор пяти девушек в светлых сарафанах приготовился запеть: ждали, когда царь отопьёт и даст знак, – как вдруг на вороньей башне соседнего здания раздался выстрел:
– Бах!
И зелёная рюмка в руке царя – вдребезги.
– Бах! – раздалось снова за открытым окном, и пробитый второй пулей сосуд пустил струйку красного вина прямо на царское кресло.
Девушки разом завизжали, схватились за головы, пометались кто куда. Царь, детина и дворецкий бросились под стол и повстречались там лбами, да так, что у каждого будто звёзды рассыпались перед глазами.
А в горнице царевны Марфы как раз перед этим старший из мастеров надулся важным индюком, он был горд и доволен. Позабыв обо всём, царевна смотрелась в кривое зеркальце и не могла наглядеться. Мамка у плеча её нахваливала отражение и приговаривала:
– Ах, какая красавица! Ах, женихи пойдут!
В кривом зеркальце лицо Марфы и вправду оказывалось красоты писанной. Поправит царевна причёску, серёжку, и совсем чудно, глаз не отвести.
Даже один за другим пистолетные выстрелы и шумный переполох во дворце не отвлекли её от самолюбования.
– Бах! – послышалось опять.
И вдруг зеркальце вмиг продырявилось и покрылось густой паутиной трещин внутри оправы из амуров.
Виновника нашли быстро. Безобразничал Антип, лучший стрелок дичи для царского обихода. Стрельцы схватили его на вороньей башне и привели на разбирательство к царю в тронную палату.
Царь Гаврила наспех устроился на позолоченном троне, дворецкий стоял рядом по правую руку, и лбы обоих украшали две одинаковые шишки, словно наглядно подтверждая их единомыслие в данном деле. Антип со скукой в лице уставился в сводчатый потолок, никак не хотел повинно выслушивать, что заговорил царь.
– Сколько раз предупреждал? Прекрати! – Царь кулаком сердито пристукнул по подлокотнику. – Прекрати безобразничать! Не серди меня! Говорил я тебе или нет?
Стрелок потянулся пятернёй к голове, почесал затылок, внеся беспорядок в каштановых вьющихся волосах, и нехотя ответил:
– Так ведь скучно. Попробуй-ка сам ворон распугивать. День за днём палить. – Затем глянул прямо в царские глаза. – Ещё и вино пить запретил. А сам?
– Мне нужно... Для желудка, – нашёлся, чем возразить царь Гаврила, невольно успокаиваясь, чувствуя правоту замечания стрелка. Потом тихонько опять пристукнул кулаком по подлокотнику. – Ты эти воровские речи брось. Думаешь, лучший стрелок, так всю позволю? – И припомнив об ином случае, вновь рассердился. – Думаешь, забыл, как прошлый месяц, на охоте, кабана стрельнул из-под моей руки?
Только высказался, как послышался женский шум. Двустворчатые двери раскрылись от сильного толчка и, распихивая часовых стрельцов, в тронную палату вбежали царевна Марфа и мамка. Обе упали пред ступенями внизу трона на колени.
– Папенька! – царевна отвела руку, указала на Антипа. – Он! Он разбил самое-самое дорогое, что у меня было!
Царь слегка поморщился.
– Ну-ну. Не преувеличивай.
– Ах, папенька! Он мне всё равно, что сердце разбил!
И она прижала обе белые ладони к левой груди, разрыдалась от потери зеркальца с амурами. Царь понял по своему, аж подскочил в позолоченном кресле, вспылил в нешуточном гневе:
– Ах, ты, такой-рассякой?! С царевной проказничать, бесчестье творить?! Не позволю! Вон со службы!
Тем же часом оказался Антип на площади вне Кремля. Постояв в растерянности, он привычно почесал затылок.
– Как же мне теперь жить? А? – пробормотал он, оглядываясь и в глубине души чуть ли не раскаиваясь за проделку с зеркальцем царевны. – Эх, зря с царевной так подшутил. Не понимает она шуток.
Тут приметил его лихой казак, что толкался среди лоботрясов возле лавок с лубочными картинками. Казак тот был озабочен трезвостью, которая донимала его с самого утра.
– Э-э, денег у него нет. Да есть, что пропить, – произнёс он вполголоса, направляясь к стрелку.
Да так ловко сдружился с Антипом с первого разговора, что вскоре щедро раздавал утешения.
– Плюнь! – Совет был дружеским, и он по-свойски хлопнул Антипа по плечу. – Пошли в харчевню. Там обмозгуем, что тебе делать-то.
В ближайшей харчевне обмозговывалось не так, как просила душа, и, оставив в ней новый кафтан Антипа, они в обнимку, повеселев и пошатываясь, перебрались в узкий переулок.
– Теперь вижу, – на ходу продолжил казак. – Беда у тебя, так беда. Нам… Тебе нужен совет… - он перешёл на заговорщический шепот, – верных людей.
– Да где ж их взять? – возразил Антип.
Казак опять хлопнул его по плечу.
– Есть у меня такие. Э-эх! Для тебя, друг, ничего не жалко.
И они спустились в полуподвал питейного заведения, над входом в которое три размалёванные на вывеске белые лошади залихватски сидели на бочонках, чокались пенными сверху кружками и весело ржали, нагло скаля большущие зубы.
II.Царь спал плохо. Проснулся рано, когда лучи утреннего солнца проникли в покои. После безрадостного завтрака, надев охотничьи сапожки, долго выбирал подходящее ружьё из разложенных на столе оружейной палаты. Дворецкий уже снял со стены рог, свисток для собак. Сучка Охапка, пользуясь правами царской любимицы, возбуждённо закрутилась у них в ногах, нетерпеливо тявкнула. Наконец отобрал царь Гаврила ружьё с самым большим стволом.
– Расстроился я вчера, – заметил он, как бы ни к кому не обращаясь. – Отвлечься надо, развеяться.
– На медведя пойдём? – строго полюбопытствовал дворецкий.
Царь сощурил левый глаз, правым глянул в дуло.
– Мне щас нужен зверь серьёзней. – И вздохнул. – Да где ж такого найдёшь, без Антипа?
Дворецкий нерешительно переступил с ноги на ногу.
– Есть один, – наконец признался он. – Не хотел беспокоить, государь. Объявился в окрестностях чудо-юдо: буйвол не буйвол, бык не бык, а может и тур. Безобразничает. А нет на него ни сладу, ни управы.
