Ульф Старк
Чёрная скрипочка
Моя сестрёнка Сара уже давно не вставала с кровати. Я просидел с ней весь день. Сначала мы складывали пазл, но она уронила его на пол. Потом мы просто сидели молча. Я не знал, что сказать.
Мы смотрели в окно. С неба падали большие белые снежинки. Белки, играя, носились по сосновым ветвям.
— Видишь? — спросила Сара.
— Да, — ответил я.
На самом деле я смотрел в сторону. Разглядывал узоры инея на запотевшем от нашего дыхания стекле.
— Мы с тобой тоже скоро будем играть, — сказала сестрёнка.
— Конечно, — ответил я.
— Вот только поправлюсь, — продолжала она. — Будем делать ангелов на снегу. Я тебя всего изваляю.
— Сейчас, как же! — ответил я, улыбнувшись изо всех сил.
До чего тяжело разговаривать с человеком, который по-настоящему болен. Так сложно подобрать нужные слова. А то и вовсе сморозишь какую-нибудь глупость или скажешь что-то не то.
— Может быть, притащить комиксы? — спросил я. — Я бы тебе почитал про того смешного солдатика.
Саре всегда нравились старые комиксы. Там такие добрые картинки.
— Давай, — согласилась она.
Но когда я вернулся, она уже спала.
В тот вечер ворон уселся на верхушке нашей ели.
Папа и мама уже попрощались с нами перед сном. Сара выпила свои таблетки. Папа немного задержался. Он потрогал её лоб, пока я надевал свою синюю пижаму.
— Выключи, пожалуйста, свет, — сказал он. — Если что, позови меня.
— Как это «если что»? — спросил я.
— Не знаю, — ответил папа и вышел из комнаты.
Мне не хотелось ложиться. Я сел на стул рядом с кроватью сестрёнки и стал слушать её дыхание. Она дышала совсем как обычно. Я прислушивался к тиканью часов на стене и знал, что сегодня необычная ночь.
Немного погодя на небе взошла луна и осветила лицо Сары. Щёки у неё были румяными, но не потому, что она была здоровой. Всё из-за температуры.
— Ты спишь? — прошептал я.
— Нет, — ответила Сара.
— Хочешь поболтать?
— У меня нет сил. Может быть, просто что-нибудь вспомним?
Тогда мы стали молча вспоминать, что с нами было.
Мы вспоминали, как весной пускали лодочки из древесной коры по лесному ручью. И как однажды вечером улизнули из дому на поле, чтобы посмотреть на летучих мышей, которые носились над нами, словно серые тени.
— Помнишь? — спросила она.
— Да, — сказал я.
Сколько же их там было!
Ещё мы вспоминали те дни, когда мы, лёжа на спине, качались в красной отцовской лодке и любовались на облака. Сара уже была больна, и сил у неё оставалось немного. Потом наступила осень, а дальше я и вспоминать не хочу.
Сара тихонько лежала, глядя в потолок так, будто по нему проплывает последнее облачко.
Я подошёл к окну и подышал на стекло. Затем написал на нём пальцем: «Нет».
Тогда я увидел, что на верхушке ели сидит ворон.
— Сыграй мне, пожалуйста, — прошептала Сара.
На часах было четверть первого. Кажется, я заснул, сидя на стуле. Сестрёнка дотронулась до меня своей горячей рукой.
— Пойду позову папу, — сказал я.
— Не надо, — попросила она. — Сыграй мне на скрипочке.
Тогда я снял со стены скрипку. Это был старинный инструмент, когда-то купленный папой в Германии. Он не играл на ней очень давно. Всё это время скрипка молча висела на стене в нашей комнате. Лишь изредка папа снимал её и бренькал струной.
— Берегите эту скрипку, — говорил он.
— Почему? Потому что она очень ценная?
— Ну, это зависит от того, кто на ней играет. И от того, кто слушает.
Я взял скрипочку в руки. Отверстия рядом со струнами напоминали буквы С, как в имени Сара или в слове «сестра». «„С“ как в „совсем скоро“», — подумал я, покачав головой. Я уже пробовал на ней сыграть, но всякий раз результат был ужасным.
— Ничего не получится, — сказал я. — Ты же знаешь, что я не умею играть.
— А вот и нет, умеешь, — возразила Сара.
— Тогда пеняй на себя.
Я прижал скрипочку к подбородку. В ту ночь мне не хотелось Саре ни в чём отказывать.
Раздались те же ужасные звуки, что и всегда.
Струны жалобно заскрипели, как только я дотронулся до них смычком. Затем скрипка сипло закашляла. Ну вот и всё, от таких звуков только мурашки по коже пошли.
— Хватит, сама видишь.
— Продолжай, — попросила Сара. — Просто закрой глаза и играй.
Зажмурившись, я наудачу прижал струны пальцами. И тогда скрипка зазвучала совсем по-другому. Звуки походили на шелест ветвей в еловом лесу, на взмахи птичьих крыльев.
Когда я снова раскрыл глаза, Сара уже спала.
Она лежала, свернувшись калачиком. Лоб её был покрыт потом, она тяжело дышала.
— Сара, — прошептал я.
— Дай ей поспать, — сказал чей-то голос.
В лунном свете возле окна стоял незнакомец. Нос его был острый, как клюв. На нём было длинное чёрное пальто с широкими рукавами, а на голове — чёрная беретка.
— Уходи! — заплакал я. — Пожалуйста, уходи!
Я сразу понял, кто этот господин.
Но в ответ он лишь покачал головой.
— Уговаривать бесполезно. Я должен сделать свою работу. Но сначала мне надо немного отдохнуть, что-то ноги устали.
Господин Смерть сел в ногах у сестрёнки.
Разувшись, он потёр свои холодные ступни.
Тогда я снова взялся за скрипочку — только бы не слышать его сиплых вздохов. Я едва касался струн, но с каждым взмахом смычка в комнате становилось всё тише.
Подняв глаза, я увидел, что мы находимся в саду. Кругом цвела белая сирень. На полянке лежал красный мяч, который Сара любила подбрасывать к солнцу. А на яблоне тихонько покачивались её качели.
Мелодия, раздававшаяся из скрипки, была такой грустной, что господину, сидевшему под берёзой в шезлонге, пришлось достать носовой платок.
— Прекрати, — взмолился он, вытирая свой острый нос. — Что это за тоскливая музыка?
Я взглянул на чёрные отверстия в скрипочке.
— Это Скорбь и Страдание, — ответил я. — Ты сам принёс их сюда.
— А можешь сыграть что-нибудь другое? — поинтересовался он. — Нет ли мелодии повеселее?
— Нет, — сказал я.
— Не желаю тебя больше слушать, — сказал господин Смерть. — У меня сердце болит от такой музыки.
И он потянул себя за костлявые пальцы так, что они затрещали.
И я вспомнил, как весело нам было когда-то.
Вспомнил, как летом мы бегали друг за другом по траве в солнечном свете. И смычок запиликал как оголтелый, моя рука еле за ним поспевала. Из скрипочки доносилось птичье чириканье, жужжание шмелей и пение сверчков.
— Иди сюда, соня, в салки будем играть! — кричала сестрёнка.
Она стояла посреди сада в своём жёлтом платьице.
Я побежал за ней, перепрыгивая кочки. Так мы и бегали, пока не запыхались, как щенки. Наконец я поймал её. Она ущипнула меня за руку, и мы стали кружиться, пока не повалились на землю.
Мы валялись и щекотали друг друга, пока не почувствовали, что сейчас задохнёмся от смеха.
— Хватит, не надо, прошу тебя! — прокаркал кто-то старческим голосом.
Это господин Смерть сидел рядом на камне. Он вытирал со лба пот своим и без того мокрым платком. Господин Смерть хохотал так, что все косточки его тщедушного тела стучали, как тысяча погремушек. Он почти задыхался от смеха, словно сам с нами бегал.
— Не могу больше, — выдохнул он. — Что это за мелодия?
— Это музыка радости, — сказал я. — Радости, которую ты хочешь забрать у нас.
Теперь я снова стоял в нашей комнате со скрипкой в руках. Сара, как и прежде, лежала в кровати. Она улыбалась во сне.
— Хватит, больше не надо, иначе я на части рассыплюсь. Если уж тебе так неймётся, сыграй что-нибудь серьёзное.
— Радость — это очень серьёзно, — возразил я, взглянув на бледный лоб Сары.
Я подумал о том, как сильно люблю её.
Когда я снова прижал скрипочку к подбородку, мелодия изменилась. Она стала спокойной и неторопливой, как волна, омывающая берег.
Так мы и сидели на морском побережье, Сара и я. Мы молча смотрели на лодки, скользившие мимо. Парусники и грузовые суда. Кругом роились комары, но мы не обращали на них никакого внимания. Вечернее солнце так славно поблёскивало на волнах. В воздухе так приятно пахло солёными водорослями, что я забыл про смычок и струны.
— Эй! — проскрипел господин Смерть. — Ты почему не играешь?
Он сидел немного поодаль, прислонившись к дереву. Беретку он повесил на сук и расстегнул пуговицы своего толстого чёрного пальто.
