Там, где Висла-река (польские сказки)
Юзеф Игнаций Крашевский
Цветок папоротника
Правда ли, нет ли, только говорят, на Иванову ночь папоротник цветёт. Рассказывают об этом старушки, долгими зимними вечерами сидя перед печкой, в которой весело потрескивают дрова. Кому чудесный цветок посчастливится найти, тому во всём будет удача, и все его желания исполнятся. Что ни задумает, в тот же миг свершится. Но ночь Иванова коротка, цветок в лесу — один-единственный, и прячется он в глуши, в зарослях непроходимых.
Говорят, на пути к цветку опасности да препятствия поджидают, и стерегут его страшилища, а сорвёт его лишь тот, кто не струсит, не оробеет.
Толкуют ещё, будто цветок невзрачен, неприметен и мал, и только как сорвёшь его, превращается в диво дивное, красоты невиданной и неслыханной.
И даётся цветок в руки только молодым, да и то с разбором: коли не запятнали, не замарали себя бесчестным поступком. А прикоснётся к цветку старик — цветок в прах рассыплется.
Так говорят, так рассказывают. Ведь своими глазами чудесный цветок мало кто видел, а кто видел, тот давно помер.
В каждой сказке зёрнышко истины есть. Но запрятано оно частенько так глубоко, что его и не разглядишь. Так и с цветком папоротника.
* * *
Жил на свете мальчик по имени Яцек. И был этот Яцек очень любопытный: всё-то ему надо знать, своими глазами увидеть, руками потрогать. Вечно по деревне бегает, выспрашивает, высматривает, разыскивает. И что трудно отыскать да раздобыть — это ему по нраву, а что само в руки давалось, не по нём было.
Как-то зимним вечером собрались все возле печки. Яцек вырезал ножиком палку, да не простую, а с рукоятью в виде пёсьей головы. И вот старая бабка, по прозвищу Немчиха, которая много на своём веку повидала, а чего не видала — про то слыхала, стала рассказывать про волшебный цветок. Яцек до того заслушался, что палку выронил и чуть ножиком руку не поранил.
А рассказывала старуха так, будто своими глазами тот цветок видела. Но, знать, упустила она своё счастье, если в лохмотьях ходила да милостыню по деревням просила.
Кончила Немчиха, и Яцек сказал себе: «Будь что будет, а я тот цветок найду!»
И с той поры одно у него на уме: как заветный цветок добыть.
А до Ивановой ночи ещё далеко, и время, словно назло, тянется медленно-медленно.
Наконец настал долгожданный день, а за ним — и ночь. Гурьбой высыпали парни и девушки на поляну возле леса. Запылали костры, зазвенели песни, началось веселье. А Яцек смотрит, как они через костры прыгают, и думает: «Прыгайте, прыгайте, пока ноги себе не опалите, а я в лес пойду цветок волшебный искать. В этом году не найду, через год пойду, через год не найду — опять пойду. До тех пор ходить буду, пока цветок не добуду».
Умылся Яцек ключевой водой, белую рубаху красным кушаком подпоясал, лапти липовые, неношеные обул, на голову шапку с павлиньим пером надел — и убежал в лес…
Стоит лес чёрной стеной, затаился, молчит. Над лесом — небо тёмное, на небе звёзды мерцают, но не светят. Темень, ни зги не видно.
Яцек каждое деревце, каждую тропиночку в лесу знает. Так ведь то днём, а не ночью! И сдаётся ему, попал он в чужой, незнакомый лес. Деревья — в три обхвата, верхушками в небо упираются. На земле колоды лежат — не обойти, не перелезть. Кустарник колючий, густой — не продерёшься. Безжалостно жжёт крапива, шипы в тело впиваются. Кругом мрак непроглядный. Вдруг впереди два огромных жёлтых глаза сверкнули, уставились на мальчика, словно заживо съесть хотят, мигнули и погасли. Вот вспыхнули в темноте зелёные глазищи, потом красные, потом белые. Направо-налево, вверху-внизу — всюду, куда ни глянешь, горят глаза огромные, точно плошки.
Но Яцек не боится, знает: это нечистая сила его отпугивает, к цветку не подпускает.
А идти всё трудней.
То толстенная колода дорогу перегораживает. Карабкается на неё Яцек, ровно на гору, — перелез, обернулся, а поперёк дороги тоненькое брёвнышко лежит, перешагнуть можно.
То вдруг перед ним сосна высоченная — верхушки не видно, а ствол, как башня, толстый. Стал Яцек сосну обходить. Идёт, идёт, а когда обошёл, глядь — сосна-то не толще палки, переломить ничего не стоит.
Дальше такая чащоба — пальца не просунешь. Но Яцек не оробел, бросился вперёд и давай ломать, крушить, чёртову дичь с корнями вырывать — и пробился.
За чащобой — болото, топь непроходимая широко раскинулась, не обойдёшь. Шагнул Яцек, нога вязнет, проваливается, дна не достаёт. Как тут быть? Смотрит Яцек — на болоте кочки бугрятся. Стал он с кочки на кочку прыгать, а кочки, точно живые, из-под ног ускользают. Припустился Яцек бежать и на другую сторону перебрался. Обернулся назад — не кочки это, а головы человеческие из болота торчат, ухмыляются.
Дальше хоть по бездорожью, но идти словно полегче. Петлял Яцек по лесу, плутал, и спроси его, в какой стороне родная деревня, ни за что бы не сказал.
Вдруг видит он — папоротник величиной с вековой дуб, и на одном листе прилепился снизу маленький цветочек, горит-переливается, точно алмаз. Пять золотых лепестков у цветка, а посередине глазок сверкает и, как мельничное колесо, вертится.
У Яцека сердце заколотилось. Протянул он руку, вот-вот чудесный цветок сорвёт, но тут… запел петух. Глазок посерёдке цветка ярко блеснул на прощание и погас. Вокруг дикий хохот послышался. А может, это листья зашелестели или лягушки расквакались? Не разобрал Яцек: в голове зашумело, помутилось, ноги подкосились, и он без чувств упал на землю.
Очнулся он в хате на лавке. Мать с плачем рассказала, как нашла его чуть живого на рассвете в лесу.
Припомнил тут Яцек, что с ним приключилось, но ни словом никому не обмолвился — боялся, засмеют. «Не беда, через год в Иванову ночь опять счастья попытаю», — подумал он и стал ждать.
День проходит за днём, месяц за месяцем, а чудесный цветок папоротника нейдёт у Яцека из головы. Что бы он ни делал, куда бы ни шёл, о волшебном цветке думает.
Наконец Яцек дождался Ивановой ночи. Опять ключевой водой умылся, белую рубаху красным кушаком подпоясал, шапку с павлиньим пером надел, лапти липовые, неношеные обул, и, когда парни и девушки на гульбище отправились через костры прыгать да хороводы водить, Яцек к лесу прокрался.
Думал, опять сквозь чащобу продираться придётся, ан нет — на месте знакомого леса словно другой вырос. Дубы да сосны, высокие, стройные, далеко друг от дружки стоят, а меж ними поросшие мхом валуны — каждый с целую гору. Идёт-идёт Яцек от дерева к дереву и никак не дойдёт, точно они от него убегают. Камни большущие, скользкие, как живые, на глазах растут. А между камнями морем зелёным папоротник колышется — высокий, низкий, а заветного цветочка не видать. Идёт Яцек дальше. Сперва папоротник до щиколоток ему доходит, потом до колена, потом до пояса, до шеи, и, наконец, совсем утонул мальчик в зелёных волнах. Шумит папоротник над головой, точно море в непогоду, и в шуме том смех, стоны, плач чудятся. Ступит Яцек ногой на стебель, а он змеёй извивается, шипит, рукой ухватит — из него кровь брызжет.
Идёт он, идёт, лесу конца-краю нет. Ночь, точно год, тянется. А заветного цветочка не видно. Но Яцек не отчаялся, не поворотил назад.
Вдруг что-то блеснуло вдали. Смотрит Яцек — будто алмаз семицветный, горит-переливается волшебный цветок. Пять золотых лепестков у цветка, а посерёдке глазок, как мельничное колесо, вертится.
Подскочил Яцек, руку протянул — вот-вот цветок сорвёт, но не тут-то было: закукарекал петух, и всё исчезло.
На этот раз не упал мальчик наземь, как подкошенный, не закружилась, не затуманилась у него голова. Сел он на замшелый камень и от обиды чуть не заплакал. Но вот в сердце закипел гнев, обиду одолел, и Яцек воскликнул:
— Два раза не повезло — в третий повезёт!
Сказал, на мох прилёг и заснул крепким сном.
Спит Яцек и видит сон: стоит перед ним на длинной ножке цветок: посерёдке глазок блестящий вертится, а вокруг пять золотых лепестков. Стоит цветок и смеётся.
«Ну что, — говорит, — хватит с тебя? Перестанешь теперь за мной гоняться-охотиться?»
«Нет, не перестану! — отвечает Яцек. — На край света пойду, а тебя всё равно найду! Никуда ты от меня не денешься».
Тут один лепесток вытянулся, и чудится Яцеку, цветок ему язык показывает, а блестящий глазок насмешливо прищурился, подмигнул, и всё пропало.
Проснулся Яцек на опушке леса неподалёку от родной деревни и не знает, сон то был или явь? Поплёлся он домой, дома на лавку повалился и лежит как покойник — кровинки в лице нет…
День проходит за днём, а Яцек всё о цветке думает, голову ломает, как бы его раздобыть, счастья своего не упустить. Но сколько ни думал, так ничего и не придумал.
Вот опять Иванова ночь настала.
В третий раз надел Яцек белую рубаху, красным кушаком подпоясался, лапти липовые, неношеные обул и, как стемнело, в лес побежал.
