Сакариас Топелиус
Звездоглазка
А случилось это некогда в Сочельник.
Лежало однажды в снежном сугробе малое дитя.
Как оно попало туда?.. Да его просто потеряли.
Старый лопарь ехал в своей пулке, запряженной оленем, в пустынных безлюдных горах, а следом за ним в другой пулке с оленем поспешала его жена. Сверкал снег, искрилось, переливаясь всеми цветами радуги, Северное сияние, на небе светили ясные звезды. Женщина держала в объятиях младенца, укутанного в толстую полость из оленьей шкуры.
Лопарь находил их поездку прекрасной, и все время оглядывался, не отстает ли от него жена. Она ехала одна в своих маленьких лапландских санях-пулке, ведь олень не может везти более одного ездока.
Только они поднялись на самую высокую вершину гор и собирались спуститься вниз с перевала, как повстречали волков, огромную стаю, их было сорок или пятьдесят, как это часто случается в Лапландии. Волки, которым не удалось полакомиться олениной, выли от голода и тотчас помчались следом за лопарем и его женой. Почуяв волков, олени обратились в бегство. С головокружительной быстротой ринулись они вниз с горы, да так, что сани непрестанно кренились, бесконечно объезжая сугробы. Однако лопарь с лопаркой были привычны к такой езде, они крепко держались за сани, правда, ни видеть, ни слышать ничего не могли.
В этой суматохе и случилось так, что лопарка выронила ребенка в снег. Но даже отчаянные ее крики не могли остановить бег оленя. Олень чуял, что волки следуют за ними по пятам. Он прядал ушами и мчался еще быстрее. Его кости трещали так, словно кто-то щелкал орехи.
Вскоре олени и пулки были уже далеко впереди.
Маленькое дитя лежало в сугробе в своей оленьей полости и разглядывало звезды. Миг — и волки уже там, а ребенок не в силах шевельнуть ни ручкой, ни ножкой, он лишь глядел на волков. Младенец не плакал, не шевелился, он только глядел…
Но невинные глазки малютки обладают диковинной силой. Голодные хищники остановили свой бег и не посмели тронуть дитя. Некоторое время они молча постояли, глядя на него. Потом быстро умчались прочь по оленьим следам — продолжить охоту.
Младенец одиноко лежал зимней ночью в снегу на огромной безлюдной дикой вересковой пустоши. Он смотрел на звезды, а звезды смотрели на дитя, и между ними возникла дружба. Казалось, звезды — эти непомерно огромные бесчисленные и прекрасные отдаленные солнца, что зажигаются в ночном небе, сжалились над беззащитным земным дитятей, лежавшим на заснеженной земле, и пока они смотрели на него, а он смотрел на них, звездный свет задержался в глазах ребенка.
Однако же младенец все равно замерз бы насмерть, если бы Господь не распорядился так, что той же дорогой по дикой безлюдной вересковой пустоши ехал еще один путник.
То был финский новосел из прихода Энаре, который вез из норвежского города Вадсё соль и муку на Рождество. Он нашел ребенка, поднял его и положил в сани.
Новосел вернулся домой в свою усадьбу под утро в Сочельник, когда колокола в церкви прихода Энаре начали звонить к заутрене. Он внес ребенка в теплую горницу и протянул его жене.
— Вот тебе рождественский подарок, Лису, — сказал он, стряхивая иней со своих каштановых волос.
И рассказал, как нашел ребенка.
Жена новосела взяла ребенка, вытащила его из оленьей полости и напоила теплым молоком.
— Бог послал тебя нам, бедное ты дитятко, — молвила она. — Как же ты чудно смотришь на меня! Коли нет у тебя ни отца ни матери, Симон Сорса будет тебе отцом, я буду тебе матерью, а ты будешь — наше дитя. Малыши Симму, Пальте и Матте будут рады сестренке, ведь я вижу, что ты — девочка. Надеюсь, ты — крещеная?
— Кто его знает, полагаться на это нельзя, — заметил новосел Симон Сорса. — Добираться в церковь и к пастору лопарям далеко, поэтому они ждут, когда ребятишек наберется целая куча, и тогда везут их сами к пастору. А когда он окрестит их, говорят «Аминь»! Раз нынче в церкви Рождественская заутреня, девочку лучше всего сейчас же отнести туда да и окрестить.
Жена сочла совет Симона добрым, и найденку тут же окрестили и нарекли в честь названой матери — Элисабет. Пастор немало подивился тому, что, когда он благословлял девочку, глазки ее сияли, словно звездочки. И поэтому он шутя молвил:
— Наречь бы тебя Звездоглазкой, а не Элисабет!
Жена новосела сочла, что речь пастора — не речь христианина. Но Симон Сорса заметил то же самое, что и пастор, и согласился:
— Звездоглазка — было бы имя ничуть не хуже, чем Элисабет.
— Еще чего! — рассердилась жена. — Нечего называть девочку колдовским именем, ведь она — лопарка, а лопари и так колдовать умеют. Глянь-ка, у Симму и Пальте, да и у Матте одинаковые красивые серые глаза; они ничуть не хуже ее карих, и уж коли хочешь дать ей прозвище, зови ее Кошкоглазкой. Это все одно.
Новосел не хотел огорчать жену и прикинул, будто забыл другое имя девочки, но слова пастора невольно получили огласку, и соседи стали с того дня называть найденку Симона Сорсы — Звездоглазкой.
Девочка подрастала вместе с тремя назваными братьями и стала тоненькой и хрупкой, а все трое мальчишек — сильными и крепкими. Почти как у всех маленьких лапландцев, волосы у нее были черными, глаза — карими, а нрав — спокойный, мирный и тихий. Хотя лопарята порой бывают такими же пылкими и своенравными, как негритята, все четверо детей отлично уживались меж собой. Правда, мальчишки иной раз в шутку таскали друг друга за волосы.
Новосел и его жена любили их всех одинаково, в семье царили мир да лад, и ни родной отец ни мать девочки никогда не разыскивали Звездоглазку. Да и лопарь с лопаркой, верно, ничего иного и подумать не могли, кроме того, что волки съели их малютку…
Звездоглазке было не более трех лет от роду, когда названая мать начала замечать за девочкой нечто ей непонятное. У нее в глазах была такая сила, которой никто противостоять не мог.
Звездоглазка никогда никому не перечила, она не защищалась, когда мальчишки дразнили ее: она только смотрела на них, и братья тут же делали все, чего хотела она. Черная кошка со сверкающими искристыми зрачками не смела на нее глаз поднять. Стоило Звездоглазке взглянуть на бурого лохматого Кетту, дворового пса, как он тут же переставал лаять и ворчать. Названая мать внушила себе, будто видела, как глаза девочки мерцали в темноте. А однажды, когда бушевал снежный буран и Звездоглазка, крадучись, тайком выбралась на крыльцо, могло почти наверняка показаться, будто она укротила буран. Ведь буквально через несколько минут установилась тихая ясная погода.
Жена новосела как ни любила девочку, такое ей было не по душе. Ей не раз приходилось слышать, что лопари — мастера колдовать, и теперь она в это поверила.
— Не смей глазеть не меня, — порой нетерпеливо говорила она малютке. — Сдается, ты думаешь, будто видишь меня насквозь!
Звездоглазка огорчалась и опускала глазки, понимая лишь, что опечалила добрую свою матушку. Тогда названая мать любовно гладила ее по щеке и говорила:
— Не плачь, милая Элисабет, ведь ты не виновата, что ты — лопарское дитя!
Однажды жена новосела сидела за прялкой и думала о муже, который снова куда-то уехал. И вдруг вспомнила, что лошадь его потеряла подкову с левой задней ноги. Звездоглазка сидела в углу верхом на лавке, словно на деревянной лошадке, делая вид, будто скачет верхом. Внезапно она сказала оседланной ею лавке:
— Матушка думает, что ты потеряла подкову на левой задней ноге.
Жена новосела прекратила прясть и удивленно спросила:
— А ты откуда знаешь?
— Элисабет видела это, — ответила о себе самой Звездоглазка.
Названой матери стало не по себе, и она сделала вид, что ничего не заметила, но решила построже приглядывать за девочкой.
Спустя несколько дней у них в горнице заночевал какой-то чужак, а утром хватились: пропал золотой перстень, что лежал на столе. В краже заподозрили чужого парня, обыскали его одежду, но перстень так и не нашли. В этот миг проснулась Звездоглазка, глянула удивленно на чужака да и говорит:
— А перстень у него во рту!
Перстень и в самом деле оказался там, парня же выгнали вон.
Прошло некоторое время. Пальте захворал корью, и в дом пришел пастор — поглядеть, что с мальчиком, ведь пастор был сведущ и в лекарском искусстве. А у названой матери хранились тогда в кладовке два свежих лосося, и она подумала:
«Как быть? Дать тебе, пастор, маленького лосося или большого? Сдается, с тебя и маленького с лихвой хватит!»
Звездоглазка сидела в углу. На коленях у нее лежала щетка, и она будто бы изображала хворого мальчика. Затем появился и веник, и он будто бы изображал пастора. А Звездоглазка вдруг возьми да и спроси его:
— Дать тебе маленького лосося или большого? Сдается, с тебя и маленького с лихвой хватит!
