Филип Пулман - Граф Карлштайн

Много лет назад я работал учителем в средней школе, и каждый год мне приходилось писать и ставить с ребятами пьесу. В детстве я и сам с удовольствием участвовал в таких школьных спектаклях и теперь, уже будучи взрослым, также решил извлечь из этого как можно больше удовольствия.

Первая моя пьеса называлась «Джек-быстроног»; со временем я переделал ее в книгу. Но самой первой пьесой, из которой потом получилась настоящая детская книжка, была моя третья по счету пьеса, вот эта — «Граф Карлштайн». Лучше всего в этих пьесах было, как мне кажется, то, что в них я мог втиснуть все, что угодно: привидения, хлопушки и прочие спецэффекты, а также сколько угодно музыки. Музыку для нас сочиняла одна наша учительница по имени Рэчел Диксон, которая впоследствии и сама стала писать книжки, а уж музыку она писала просто великолепную. Когда мы готовили постановку «Графа Карлштайна», мне захотелось вставить в спектакль соревнования по стрельбе, что мы и сделали. Потом мне захотелось показать кабинет волшебника или хотя бы волшебный сундучок со всякими там ручками и потайными ящичками, из которых, если потянуть за нужную веревочку, со свистом вылетают разные штуки, и мы придумали кунсткамеру доктора Кадаверецци. А еще я хотел, чтобы на сцене обязательно были два смешных полицейских, которые бы постоянно все путали и арестовывали бы друг друга. Кроме того, я придумал ужасного демона, который появлялся на сцене объятый пламенем, и горных духов с покрытых вечными льдами вершин, и все эти персонажи в нашем спектакле участвовали.

Каждый год нам приходилось строить в актовом зале школы временную сцену, устанавливать раму для занавеса и всякие приспособления для натягивания веревок с декорациями и тому подобное. Большего удовольствия я никогда и жизни не испытывал!

Впрочем, все мои усилия, конечно же, пошли бы прахом, если бы не дети, не юные артисты, участвовавшие в представлении. А в тот год, когда мы ставили «Графа Карлштайна», у нас собралась особенно талантливая труппа. Мне, например, никогда не забыть прямо-таки гениальную игру Бена Брэндона, которому досталась роль доктора Кадаверецци. В одном из действий он должен был потянуть за шнурок, и тогда из его волшебного шкафа вылетал маленький демон, с громким свистом носившийся над сценой. И вот во время последнего представления Бен потянул за шнурок — и… ничего не произошло. Тогда он повернулся к зрителям и, улыбаясь во весь рот, нахально заявил: «Но для дураков этот демон, естественно, остается абсолютно невидимым!»

Надеюсь, что и Бен, и другие ребята, участвовавшие в моих спектаклях, получили от этого не меньше удовольствия, чем я сам. Я страшно рад, что «Граф Карлштайн» — на сей раз в виде книги — вновь увидел свет, и мне бы очень хотелось, чтобы голоса его героев, которые, собственно, и рассказывают эту историю, звучали для нового поколения юных читателей, точно живые.

Петер склонился над огнем, вороша головни; искры так и скакали во все стороны, точно чертенята в адской пропасти. Тень Петера на стене вздрагивала и разрасталась, порой добираясь до середины потолка нашей маленькой спальни, а щели меж досками пола светились в темноте, точно золотые ручейки.

— Слушай, — сказал мне Петер, — там опять о Замиэле рассказывают!

И я, дрожа от любопытства, накинула на плечи стеганое пуховое одеяло и легла на ковер, прижавшись ухом к полу и слушая голоса, доносившиеся снизу, из таверны…

Мы жили с мамой в селении Карлштайн, где мама держала таверну. Места здесь довольно тихие, но в нашу таверну раза два в день все-таки заглядывали путники, направлявшиеся в другие города и деревни, а по вечерам у нас собиралась компания завсегдатаев не хуже любой другой, и зимними вечерами, когда трубки раскурены, а стаканы полны, кто-нибудь всегда готов был рассказать интересную историю.

Вкусы у нас с Петером были разные: ему нравились охотничьи истории, а мне — страшные сказки. Самые лучшие из них были, конечно, о демоне Замиэле — Повелителе Гор, Диком Охотнике[1]. Истории о нем почти всегда начинались с некоей сделки, а затем все шло своим чередом: погоня, кровавая месть, до смерти перепуганная жертва, в ужасе бегущая сквозь метель и преследуемая Дикой Охотой — огромными гончими со слюнявыми пастями и светящимися глазами и страшными всадниками-мертвецами на черных конях, во главе которых скачет сам демон Замиэль, окутанный непроницаемой тьмой, точно плащом, и со сверкающими бешеным огнем очами… Даже наша мать (мы не раз видели это сквозь щели в полу) прерывала свои бесконечные хлопоты и, опершись о стойку пухлыми локтями и широко раскрыв глаза, слушала рассказчика.

Но никому из посетителей нашей таверны не довелось видеть Замиэля так близко, как нам с Петером, а я и вовсе была совсем рядом с ним, когда он явился за своей добычей, и мне никогда этого не забыть, даже если я доживу до 1900 года!

А началось все серым октябрьским днем 1816 года. Я уже почти целый год работала в замке графа Карлштайна. (Между прочим, зовут меня Хильди.) В тот день шел сильный снег. Я сидела в гостиной у окна с целой кучей белья на коленях и штопала. Мисс Люси и мисс Шарлотта у меня за спиной жарили на огне каштаны, а я смотрела, как меркнет свет за окном, раздумывая, не задернуть ли шторы, чтобы стало теплее, как вдруг заметила карету, ползшую по узенькой улочке вверх, к замку. Я была очень удивлена: ведь гостей у нас не было с марта! Кучер уже повернул лошадей, собираясь въехать во двор, и тут карету занесло и стало сносить к обрыву. Лошади ржали от страха, кучер чуть не свалился с козел, натягивая поводья. Заскрипели тормоза, карета, покачнувшись, ударилась о каменную опору ворот, оставив на них широкую полосу краски. Я с криком вскочила… и увидела, что в последний момент кучеру удалось-таки выровнять карету и она въезжает во двор замка. Девчонки, подбежав ко мне, тоже во все глаза смотрели, как кучер, соскочив с козел и дрожа от усталости, прислонился к заднему колесу и вытер взмокший лоб.

Наконец, чуть отдышавшись, он открыл дверцу кареты, и оттуда важно спустился чопорного вида господин — старый, страшно худой и весь в черном. Он с презрением глянул на кучера, словно желая сказать: «Что, нервы шалят? Советую вам, милейший, отрезать их да заплести в кнут, чтобы удобнее было править вашими жалкими клячами!» — и с отвращением стряхнул снежинки, которые имели наглость упасть на его костлявые черные плечи. Потом он неторопливо двинулся через заснеженный двор, где по углам уже скапливались клочья ночной тьмы, словно принесенные ветром с гор. Лакей Йохан распахнул перед гостем двери, на снег упала яркая полоска света и тут же снова исчезла. Кучер тем временем распрягал коней, качая головой и размахивая руками — он что-то рассказывал нашему конюху, — а девочки все пытались угадать, кто бы это мог к нам приехать.

Люси и Шарлотта — англичанки, а не швейцарки, хотя уже успели довольно хорошо научиться говорить по-нашему, живя в замке графа, так что их вполне можно было принять за местных. Люси сравнялось двенадцать, а Шарлотте — десять, да и мне самой было не намного больше. Но я была уверена, что мне повезло куда больше, чем им: ведь у меня-то были и мама, и брат, зато не было такого противного мрачного дядюшки, как граф Карлштайн. Граф был единственным родственником Люси и Шарлотты. Родители их погибли во время кораблекрушения, так что выбора у них не оставалось — либо жить в замке, либо в сиротском приюте. Вот только знай они заранее, какой у них дядя, они наверняка, не задумываясь, выбрали бы приют! Бедняжки, они ведь уже почти целый год прожили в замке Карлштайн!

А сам граф появился здесь около девяти лет назад. Когда умер старый Людвиг Карлштайн, наследников у него не осталось, и поместье перешло к его родственнику, Генриху Карлштайну, худому темноволосому человеку, обладавшему дурной привычкой грызть ногти и бормотать себе под нос. Он вечно рылся в толстенных книгах немецких философов и далеко за полночь засиживался в своем кабинете, где все стены были увешаны коврами. В этом, конечно, не было ничего особенно плохого, но у графа имелись и другие недостатки: например, ужасно вздорный нрав (человеку с таким характером, право же, стоит порой прикрикнуть на себя, как на собаку, ради своего же собственного блага), а также злой, язвительный язык. Но хуже всего было то, что ему явно нравилось — у него даже глаза ярко вспыхивали от удовольствия! — проявлять жестокость, наказывая, скажем, лошадь, или собаку, или кого-то из слуг, или… своих маленьких племянниц, которые оказались одни в чужой стране и которым больше некуда деться. Но что поделаешь, ведь хозяином в замке был он…