Роман-сказка для чтения вслух маленьким детям
Проснулась Арина, а мамы нет, где мама? Вместо мамы подходит какая-то немного знакомая старуха. Большая такая, руки большие, и глаза, и рот большой. Юбка — чёрная и длинная. Большой рукой своей старуха хотела погладить Арину, но она не далась, голову отклонила, а сама на коленях к стенке отодвинулась. Я тебя не боюсь, по тому что ты всё же немного знакомая, но чтобы гладить меня по голове — не хочу, ты не мама. А где мама? Чья кровать, на которой сижу? Комната незнакомая и некрасивая. В углу, наверху, висит икона и смотрит внимательными глазами. Большая старуха повернулась в сторону этого угла и сделала рукой так и эдак — перекрестилась. Арина хотела немедленно заплакать, но ещё не получалось.
— Крепко спала? Небось, устала с дороги, — сказала старуха.
— Почему нет мамы? Куда подевалась эта несносная девчонка? — строгим голосом спросила Арина.
— Ох, те-те… — покачала головой старуха. — Да разве можно так-то про матерь свою говорить!
— Можно, — ответила Арина. — Я ей наподдам как следует. Сейчас буду плакать.
И Арина заплакала. Мама! Мама! Я боюсь. У этой большой старухи совсем незнакомые глаза. Она смотрит, и я смотрю. Я хочу на маму смотреть, и мама пусть смотрит на меня, а не эта чужая старуха.
— Не плачь, Аринушка, — сказала она. — Не бойся, я ведь твоя родная бабушка.
— Моя бабушка? А когда мы с тобой познакомились?
— Вчера вечером познакомились, когда тебя мамка привезла. Ты была сонная, ус
талая с дороги. Даже кушать не захотела. Мы тебя с мамкой раздели да в постельку уложили. Вот ничего и не помнишь. Стало быть, ишшо вечор с тобой познакомились.
— А где мама?
— Уехала мамка. Утрешним автобусом рано уехала.
— Куда уехала?
— Обратно домой. У неё, видишь ли, какие-то дела. Надо отправляться ей за границу, в Венгрию, в Будапешт. А чего она оставила там, в Будапешти-то?
Сказала: Пускай Аринка у тебя поживёт. Мол, закончу дела и приеду за ней. Ладно, пускай отправляется по делам. А мы с тобой, внучка, будем теперь вместе жить. Ты только не плачь. Плакай не плакай, а горюшку этим не поможешь.
Арина ещё немного поплакала, потом перестала. Умница, хорошая девочка, уже не плачу. Больше плакать не буду. Ну, вот и молодчина. У старухи на голове волосы под белый платок спрятаны. Глаза голубые, как то самое небо, на которое Арина недавно смотрела вместе с мамой. Она говорила: «Смотри, дочуля, как твои глаза. Голубые, аж синие». И Арина сказала:
— Бабушка, у тебя глаза голубые. А у меня аж синие. Почему?
— Потому что я твоя родная бабушка. Когда-то глаза мои тоже были синими. Теперь от старости они поголубели. Давно на белом свете живу. Всё смотрю и смотрю на него, вот они и выцвели.
— Ладно, будем теперь вместе жить, — согласилась Арина. — А мама пусть едет в Будапешт. У неё глаза карие, она сама говорила. Почему?
— Потому, что у её отца, твоего дедушки, они тоже были карие.
— Мама потом вернётся и заберёт меня отсюда. А пока будем вместе с тобой жить.
— Ну и славно. Договорились, — сказала бабушка.
И она улыбнулась. Глаза её вместе с лицом сразу стали знакомыми, как голубое небо вверху, которое смотрело на Арину и её маму. Они тогда вместе шли домой из детского сада, держась за руки. В этом небе лежали белые, как вата, тоже давно знакомые облака. Они лежали животами вниз и сверху смотрели на Арину и её маму.
— Теперь, Ариша, вставай и одевайся. Будем завтракать. Ты, небось, кушать хочешь.
— Мама говорит: «Улыбочку! Быстренько поднимайся, дочуля». А «будем завтракать» не говорит.
— Это почему же? — удивилась бабушка.
— Потому что завтракать надо в садике.
— А что там дают на завтрак?
— Манную кашу на тарелке. Масло сверху плавает.
— Ишь ты, вкусно, небось…
— Я кашу не очень люблю, а Ноздрин Алёшка любит. Я ему кашу и масло в его тарелку ложкой передвигаю, чтобы нянечка не видела. А то заругает.
— Чего же кашу не любить? — удивилась бабушка.
— Потому что всё время манная каша да манная каша! Представляешь, какой кошмар? Я её Алёшке Ноздрину откидываю. А потом над откинутой тарелкой руку поднимаю, — рассказывала Арина.
— Руку-то зачем подымать? — снова удивилась бабушка.
— Тогда нянечка мою тарелку заберёт и принесёт мне самое первое какао.
— А какаву-то любишь?
— И кисель, и компот, и кофе с молоком.
— Ишшо чего любишь покушать?
— Ничего больше не люблю, бабушка. — И Арина вздохнула. — Только ещё борщ. И котлетки. И сок апельсиновый. И пирожные. И мороженое! А больше ничего-ничего не люблю.
— Ну и то слава Богу! — сказала бабушка и засмеялась.
И всё её лицо задвигалось. Лоб и брови бабушкины подпрыгнули вверх, щёки поехали в разные стороны, стали мягкими и затряслись. Рот открылся, и стало видно, что там розово и гладко, как у сливы, — совсем нет зубов. Но и такой — сливовый-беззубовый — рот бабушкин был симпатичным. Наверное, с таким ртом бабушка никогда не кусается. У Бабы-яги, видела Арина в книжке с картинками, торчат во рту огромные зубы. Вот она-то кусается! Но я всегда сумею убежать от этой Бабы-яги! Я быстро бегаю. Она никогда меня не поймает.
— Ну ладно, Аришечка. Быстренько поднимайся.
Бабушка погладила по голове большой рукой.
Арина на этот раз не стала уклоняться, потому что рука была тёплой и уже знакомой — совсем бабушкиной. Она пахла чем-то вкусным.
— Если ты хочешь говорить, как моя мама, тогда говори так: «Улыбочку! Быстренько поднимайся, дочуля!»
— Куды ж мне деваться. Стало быть, начну говорить, как мамка твоя говорила. Быстренько подымайся, дочечка… Я слушаться тебя буду. А ты будешь слушаться меня, ладно?
— Ладно, бабушка.
После того, как бандит Мишаня непонятно как умудрился сломать бабушке её съёмные зубы, старушка обиделась, а обидевшись, _ отошла и купила в ближайшем продовольственном ларьке маленькую бутылку водки, удалилась за ларёк, села на траву, налила полстакана и выпила без закуски. И тут как из-под земли выскочил и пристроился напротив старухи сам Тумбалеле. Старуха без очков плохо разглядела его, заметила только, что он сильно космат и на человека почти не похож — напоминает толстого козла, который расселся на земле, вывалив большое брюхо на свои ляжки и протянув ноги вперёд.
Однако рожек никаких на его голове не было заметно, ничем плохим он не вонял, а наоборот — от него пахло каким-то резким одеколоном. Старушка подумала, что у бедолаги нет денег и он выпил вместо водки одеколону. Некоторые мужики в деревнях раньше, когда водку запрещали продавать, так и делали, их называли «одеколонщиками». Она пожалела этого городского одеколонщика и хотела сказать ему: «Хочешь, налью? У меня есть!» — но тот опередил её и молвил первым:
— Правильно. Я выпил «Тройной одеколон». А если водки нальёшь, отнюдь не откажусь.
Старуха вытащила бутылочку из сумки и отлила в стакан ровно половину. Незваный гость этот стакан ловко перехватил из её руки и мигом запрокинул в свой широкий рот. Затем вернул посуду, и тогда старуха вылила туда остатки и тоже выпила. Какой это был ужас, товарищи! Аринина бабушка, которая когда-то в Деревне сама пахала свой огород, доила свою корову, жила своим домом во глубине России, теперь сидела на газоне за ларьком, словно бездомная бродяжка, и пила водку из одного стакана с самим Тумбалеле!
— Неважно тебе живётся, старушка? — бодрым голосом спрашивал он.
— Неважно, касатик, — согласилась она.
— Будет ещё хуже! — пообещал он.
— Куда же хуже? — подивилась она. — Вон, почти семьдесят лет прожила на свете, а приехала в Город — и первый раз в жизни по зубам схлопотала.
— Это ещё что! Нищенкой станешь, побираться будешь.
— Меня к нищим и отправили. Но я не согласная! Мне цыганка нагадала, что наоборот — я цельный мильён в лотерею выиграю! — смеясь беззубым ртом, пошутила старуха.
— Лежать будешь на земле возле ржавой бочки. Никто воды тебе не подаст, — не унимался и пугал её собутыльник.
— А ты кто такой будешь, коли всё знаешь наперёд?
— Ты что, не узнала меня? — был вопрос.
— Без очков плохо вижу, — был ответ. — Очки мои бандюган раздавил, когда высыпал семечки на землю и стал топтать их ногами, словно бешеный бык. Ужас один! Как мне теперь жить без очков-ти?
— Помирать тебе уж давно пора, — убедительным голосом увещевал её Тумбалеле. — А ты об очках жалеешь!
— Ох, те-те! Рада была бы помереть! — искренне признавалась бабушка. — Да вот, малую внуку жалко. На кого девочку оставлю? Родители её разбежались, горшок об горшок — и кто дальше. Дитя своё на мой догляд бросили. Тяжело-то как! А мне за ней, за внучкой-ти, всё равно доглядать охота. Уж очень хорошая она, моя ласточка! Всех жалеет однажды даже яблоко красное пожалела. Ты, говорит, бабушка, жить хочешь? И яблоко жить хочет. Не ешь его. Так и не стала есть. Я потом из этого яблока потихоньку компот сварила.
