Полумрак. Только вверху, через отверстие в чуме, видна голубая тарелочка неба. С улицы доносятся весёлые голоса ребят. Ундре вскочил с постели, откинул полог — и зажмурился. Какое солнце!
Ундре отвернулся от ярких лучей, открыл глаза и увидел своего дедушку, окружённого ребятами. Валякси сидел на нартах и хитровато глядел на внука.
— Проспал! Ундре проспал! — визжали ребята.
От непонятной обиды Ундре заплакал. Дедушка хихикнул в свою реденькую бородку:
— Сердишься? Хорошо. Нюх острее будет, зубы крепче.
Поуютнее устроившись на нартах, дедушка вынул нож и нетерпеливо стал делать отметины на четырёхугольном деревянном брусочке. По этим надрезам Валякси вёл свой счёт. Глубокие выемки — это быки-олени, поменьше — важенки-самки, с крестиком — это олени, которых задрали волки. На брусочке история всего большого совхозного стада.
Ундре ещё раз шмыгнул своим приплюснутым носом-пуговкой и покосился исподлобья на дедушку.
— Не белка ищет охотника, а охотник белку, — сощурился Валякси, пожёвывая трубку. Ему было понятно настроение внука. Ундре первый раз в школу собрался, решил раньше всех встать. А вон что получилось!
— Ну иди, ещё не поздно, — подбодрил дедушка, облокотившись на узорчатую спинку нарт.
Хоть солнце и блестело ярче летнего, но тепла уже не было. Ундре ловко накинул на голову малицу и вдруг по-взрослому задумался: остались последние минуты. Сейчас дедушка отвезёт его и ребят далеко-далеко от родного чума в посёлок, в школу. Больно и радостно было от горьковатого запаха тундры. Словами Ундре не умел это выразить. Если бы мог он разделиться на две половинки, чтобы одна жила в тундре, а другая — в школе. Но ведь так не бывает.
— Я на лётчика буду учиться!
— А я поваром буду!
— Я стану самым-самым сильным!
— А я самым большим военным! — прыгали и приплясывали вокруг нарт ребята.
— Кто же тогда будет пасти оленей? — рассмеялся Валякси.
— Я, — уткнулся к дедушке в колени Ундре.
— Это хорошо, — погладил его по голове дедушка. — Сейчас работы для человека, сколько морошки в тундре. И летать надо уметь на крылатой лодке, и пасти оленей… Однако вы поедете сейчас в большой дом — интернат. Вместе будете жить. Холодная да злая зима очень долгой покажется. Тут надо научиться помогать друг другу, тогда всегда по-вашему получится… Главное, человек не должен терять то, с чем рождается.
— А с чем он рождается, дедушка? — притихли ребята.
— Человек рождается добрым, и в сердце его не должно быть места злу и зависти, — задумчиво говорит Валякси. — Человеку всегда об этом помнить надо… Послушайте, что расскажу…
…Старые люди рассказывали: были у одной женщины дети. Старшая дочь — уже совсем большая, с толстой чёрной косой. А младшая — видно, от солнца родилась, до того рыжая, что мать её так и назвала — Рыжей. Не совсем Рыжая походила на человека: вместо косы на голове — рога, на ногах — копыта. Да и редко кто слышал речь её. Но матери-то разницы в дочерях не было…
Подбежит Рыжая к старшей сестре и просит взглядом выйти на зелёный мох поиграть. Рассердится сестра, толкнёт её в бок и скажет:
— Похожая на урода, зачем ты нужна мне?
Длинными косами тряхнёт и уйдёт в стойбище к другим девушкам. Весёлый смех слышится с улицы. Встанет Рыжая около входа в чум, и большие глаза тоской заполнятся. Так и стоит целый день.
— Постарайся быть доброй, — просит мать старшую дочь. — Нельзя быть злым к слабым.
Фыркнет только дочь и бросит в Рыжую старой костью.
Наступила зима. Вьюги пришли в тундру. Через дырявые шкуры ветер свободно ходит.
— Дети, — говорит мать, — сходите в лес за дровами. К старости ноги перестали меня слушаться.
Рогами и копытами Рыжая достаёт из-под снега хворост, складывает в кучи. А старшая бегает по лесу, ищет самое толстое дерево. Когда нашла, подозвала Рыжую.
— Пока я отношу хворост, — говорит она, — ты покараулишь это дерево. А чтобы не потерялась, я привяжу тебя к нему.
Сделала так и сама убежала домой.
— Где же Рыжая? — спросила мать.
— В лесу осталась, — пряча глаза, ответила дочь.
Мать заплакала и ничего больше не сказала.
Долго не возвращалась Рыжая. Наконец, пришла и приволокла по земле огромное дерево.
— Где ты была, Рыжая? — обрадовалась мать.
— Попросила меня сестра принести это дерево, — отвечает она. — Теперь дров нам на всю зиму хватит.
Блеснула совиными глазами старшая сестра и натянула на себя плотнее шубу-ягушку. И всё равно дрожала, не могла согреться от страха: вдруг Рыжая всю правду расскажет матери? Но Рыжая молчала.
Вот снова просит мать:
— Дети, сходите наловите рыбы. Мои руки не держат пешню.[1]
Пришли они на то место, где ловят рыбу, выдолбили прорубь. Поддела Рыжая на свои рога гимгу — сетку из прутьев — и стала опускать в воду. Говорит старшая сестра:
— Ты покарауль гимгу, рыбу в нее загоняй, пока я за рукавицами сбегаю!
Толкнула она Рыжую в прорубь, а сама убежала домой.
— Где же Рыжая? — спросила мать.
— Откуда мне знать? Наверное, рыбу загоняет в гимгу.
Опять заплакала мать и опять ничего не сказала. Долго не возвращалась Рыжая, наконец пришла. А на рогах у неё в гимге бьётся большая рыба — нельма.
— Где ты была, Рыжая? — обрадовалась мать.
— Попросила меня сестра поймать самую большую рыбину, — отвечает она. — Теперь нам на всю зиму хватит еды.
Сидит сестра в углу чума, злыми глазами смотрит на Рыжую. И только думает: не сказала бы Рыжая матери правду. Но и на этот раз Рыжая смолчала.
Заболела мать, который день не подымается с постели. Пригласила шамана. Привязал шаман-колдун к верёвке топор, качал его, бормотал про себя всякие слова, визжал, советы давал. На стол, что было вкусного, ставили. И всё шаман съел. Но матери не стало лучше.
Пришла весна, и духи тайги взяли к себе мать. Поплакали старшая сестра с Рыжей, но слёзы их родными не сделали. С утра до вечера заставляет старшая работать Рыжую. Только ночью и бегала она на могилу к матери.
Однажды пришёл в чум из тайги чужой охотник. Отбил колотушкой с кисов снег и снял малицу. И так сказал он старшей сестре:
— Трудная дорога сюда была. Большого волка встретил. Следы на теле заживут, а малицу зашьют добрые руки.
Не терпится старшей сестре побежать в стойбище к девушкам, рассказать о госте. Второпях схватила она иглу — все пальцы себе исколола. Бросила тогда иглу, замазала дыры на малице глиной и убежала к подружкам. Надел охотник малицу, постоял около костра — высохла глина и отвалилась.
Говорит охотник Рыжей:
— Может, ты поможешь моей беде?
Притронулась Рыжая к иголке — вместо копыт руки появились. Встала, чтобы подать малицу охотнику, — рога отпали и шкура с неё сползла.
Прибежала старшая сестра — понять не может. Стоит перед ней красивая девушка. Кто такая? По большим глазам узнала она Рыжую. Почернело от зависти лицо старшей сестры. А охотник стоит, мнёт в руках малицу. Горло сухим стало — не верит чуду.
— Будь моей женой, — наконец сказал юноша младшей сестре.
Он простил обиду старшей сестре и повёз обеих в своё стойбище.
Едут они тайгой, проезжают то место, где Рыжая была привязана к дереву.
— Когда мы ходили за дровами, — сказала младшая сестра старшей, — ты оставила меня здесь на съедение голодным волкам.
— Кар-р, — ответила злобно старшая сестра, и тело её покрылось чёрными перьями.
Подъехали они к проруби, где рыбу ловят, и сказала младшая сестра:
— Помнишь это место? Здесь хотела ты меня утопить!
— Кар-р-р! — ещё злее откликнулась старшая сестра, и руки у неё превратились в крылья. Вороной взлетела она на дерево. — Кар-р! Кар-р! — прокричала на всю тайгу.
С тех пор и летает ворона в стороне от человека, над головой её никогда не увидишь. Завистливые да злые глаза не прямо, а сбоку смотрят…
Середина костра выгорела, и маленькое пламя напрасно лизало не тронутый по краям хворост. Он лежал разбросанным, и огонь не мог объединиться. Язычки пламени постепенно гасли, как свечи.
— Самолёт! — вдруг вскочил на ноги Ундре, показывая в сторону озера. Он ещё никогда не видел самолёта так близко.
АН-2 мягко коснулся поплавками воды и только потом взревел с новой силой мотор.
— За нами прилетел! — вскочили ребята и побежали со своими узелками к берегу. Ведь совсем не всё равно, кому первому удастся погладить крыло. Вопросы так и сыпались.
— А правда, что этот самолёт может сесть на крышу дома?
— Отчего бывают воздушные ямы?
— А есть в ямах воздух или нет?
