Эдит Несбит
История амулета
Жили да были четверо детей, которые имели обыкновение проводить свои летние каникулы в маленьком беленьком домике, весьма удачно расположившемся между песчаным и меловым карьерами. Однажды им случилось возиться в песчаном карьере и наткнуться там на очень странное существо, которое дети прозвали Чудищем. Глаза у этого существа были расположены на длинных рожках — совсем как у улитки — и могли свободно выдвигаться и втягиваться внутрь наподобие двух маленьких телескопчиков. Уши у него были как у летучей мыши, руки и ноги походили на обезьяньи, а тело напоминало нечто среднее между небольшим бочонком и большим пауком. Кроме того, оно было с ног до головы покрыто мягкой густой шерстью. Так вот, это самое Чудище поведало детям (которых, кстати, звали Сирил, Роберт, Антея и Джейн), что его зовут Псаммиадом, а в народе кличут песчаным эльфом. Ему было очень, очень, очень много лет — он родился почти одновременно со всем остальным миром. И все это время он скрывался в песке. Но, несмотря на столь почтенный возраст, ему удалось сохранить присущие эльфам волшебные качества, которые заключались в том, что он мог исполнять любые желания, какие только взбредут вам в голову. (Впрочем, что это я вам объясняю — вы, наверное, много чего читали про эльфов и все знаете не хуже меня). Сирил, Роберт, Антея и Джейн не преминули от души попользоваться волшебным зверьком, но, как ни странно, все их желания почему-то сбывались не так, как надо, и выливались в сплошные неприятности (по правде говоря, дети просто никогда думали о последствиях). В конце концов, в результате всех своих сумасбродств дети попали в такой переплет (помнится, Роберт по этому поводу выразился примерно так: «Ну и обфукались же мы, честное слово!»), что понадобилась вся волшебная сила Псаммиада для того, чтобы вытащить их оттуда. Правда, за это им пришлось пообещать Песчаному Эльфу, что они никогда в жизни больше не будут загадывать ему желаний и никому ни словечком не обмолвятся о самом его существовании, — дело в том, что Псаммиаду вообще не хотелось больше исполнять ничьих желаний. Когда дети расставались со своим Чудищем, вежливая Джейн сказала:
— Хотела бы я, чтобы мы когда-нибудь снова увиделись!
И Чудище, до глубины души тронутое столь безыскусным проявлением дружеских чувств, пообещало детям исполнить это желание. Обо всем этом вы можете прочесть в книжке, которая называется «Пятеро детей и Чудище». Правда, как это часто бывает у писателей, книжка эта кончается на самом интересном месте:
«Дети и впрямь снова увиделись с Псаммиадом, но случилось это не в песчаном карьере, а в…
Но это уже совсем другая история».
В то время я не могла сказать ничего больше, потому что и сама толком не знала, где и когда дети снова встретились с Псаммиадом. Но зато я ни минуты не сомневалась в том, что эта встреча произошла, потому что Псаммиад всегда был эльфом слова и если уж он что пообещал, это непременно исполнялось. Некоторым людям надо бы брать с него пример — в первую очередь это касается тех, кто постоянно вешает нам на уши лапшу насчет того, какая погода будет в следующую субботу в Лондоне, на Южном побережье или в проливе Ла-Манш!
Итак, прошлогодние каникулы в деревне, во время которых дети нашли Псаммиада и чуть было не обфукались со своими неосторожными желаниями, запомнились всем четверым как самое лучшее время в жизни, и этим летом они ожидали чего-нибудь подобного. Нужно сказать, что зимние каникулы были озарены волшебным светом необычайных приключений, описанных мною в книжке «Феникс и ковер». К сожалению, и то и другое было безвозвратно утрачено детьми, и они непременно впали бы в беспросветное отчаяние, если бы их не согревала мысль о предстоящей поездке в деревню — за новыми чудесами. Они вообще не были нытиками и не без основания полагали, что в мире постоянно случаются всяческие удивительные вещи — во всяком случае, с ними четверыми. Так что они спокойненько ждали себе лета, но когда оно наконец наступило, начали происходить всякие непредвиденные ужасности: папе нужно было срочно отправляться в Маньчжурию и писать там репортажи о войне для «Вечернего Обогревателя» — кажется, именно так называлась эта занудливая газета, в которой ему не посчастливилось работать. А мамочка, бедная дорогая мамочка внезапно заболела и уехала лечиться на Мадейру, да еще и забрала с собой Ягненка (для тех, кто еще не знает, Ягненок — это такой миленький пупсик, он же младший братишка наших четверых приятелей). Что же до тетушки Эммы, маминой сестры, то она не нашла ничего лучше, как скоропостижно выскочить замуж за дядюшку Реджинальда, папиного брата, и уехать с ним на медовый месяц в Китай, который, к несчастью, находится примерно за тысячу миль от Лондона, — ни один, даже самый любящий родственник не согласился бы взять с собой в такую даль четверых не в меру прытких ребятишек. Так что детей пришлось оставить на попечение их старой няни, что проживала на Фицрой-стрит неподалеку от Британского музея. Добрая старушка души в них не чаяла и потихоньку от родителей баловала чем только могла, но, несмотря на это, едва только папин экипаж, нагруженный бесчисленными сундуками, ружьями, одеялами, пледами и котелками прогромыхал по булыжной мостовой и скрылся за поворотом, все четверо ощутили, как внутри у них разливается тоскливая пустота. В этот момент дрогнуло бы даже каменное сердце, а потому нечего удивляться, что девочки залились слезами и бросились друг другу в объятия, а мальчики прилипли носами к высоким (и, признаться, темным от пыли) окнам гостиной и принялись изо всех сил притворяться, что им ни капелюшечки не хочется плакать.
Надеюсь, вы обратили внимание на то, что у детей достало мужества не плакать, пока папа был в доме, — они знали, что у него и без того было много поводов для расстройства. Но стоило ему только уехать, как всем четверым вдруг почудилось, что они сдерживались от слез всю свою жизнь и что за это время у них накопилось внутри столько этого добра, что они непременно лопнут, если будут сдерживаться и дальше. Вот они и заплакали — каждый на свой манер.
За чаем, к которому были поданы креветки и кресс-салат, листья которого были сплетены в удивительно достоверное подобие живой изгороди, опоясывавшей пузатую стеклянную солонку, дети немного приободрились. Но в общем и целом настроение у всех было невеселое.
После чая Антея поднялась в комнату, которая еще совсем недавно была папиной спальней. Сейчас она зияла какой-то потусторонней пустотой, и Антея, вспомнив, что с каждой минутой папа все больше и больше удалялся от них в направлении русских пушек, снова принялась всхлипывать. А когда она подумала о маме (больной и одинокой бедной мамочке, которая, возможно, как раз в этот самый момент больше всего на свете нуждалась в том, чтобы ее любимая доченька положила ей на голову холодный одеколоновый компресс и поднесла ко рту чашку горячего чаю), она разревелась, как самая последняя белуга, и наверняка проревела бы целый день, если бы вдруг не вспомнила, что ей сказала мама накануне своего отъезда на Капри. А мама сказала, что теперь Антея остается в семье за старшего, и ей следует всеми имеющимися у нее силами следить за порядком, развлекать остальных и все такое прочее. Так что Антея перестала плакать и принялась думать, а когда это занятие стало ей невмоготу, она умылась, расчесала волосы и отправилась к остальным в гостиную, попутно пытаясь изобразить на лице выражение, долженствовавшее убедить каждого встречного и поперечного в том, что она в принципе не умеет плакать — хоть натри ей глаза луком.
В гостиной царила такая плотная атмосфера уныния, что ее не могли разогнать никакие героические попытки Роберта, который, стараясь хоть как-то развлечь остальных, потихоньку — чтобы не было обидно — дергал Джейн за косички.
— Послушайте! — сказала Антея. — Давайте устроим совет старейшин.
Эта фраза родилась в тот злополучный день, когда Сирилу вдруг пришло в голову пожелать, чтобы в Англии водились краснокожие индейцы, — которые тут же и не преминули в ней завестись. Вспомнив об исполненных удивительными приключениями прошлогодних каникулах, дети отчаянно застонали. У каждого в голове пронесся манящий образ маленького белого домика, окруженного прекрасным, несмотря на полную одичалость, садом, где поздние розы, игольчатые астры, пестрые ноготки, душистая резеда и косматая спаржа произрастали наподобие маленьких ярких островков посреди океана спутанных сорняков, колючек и прочей неухоженности, из которой когда-то хотели сделать образцовую фруктовую плантацию и которая теперь, по выражению папы, превратилась в «пять акров чертополоха с обитающими в нем призраками новорожденных вишневых побегов». Они вспомнили о прекрасной долине, где печи для обжига известняка грелись на солнышке, как небольшие дворцы Аладдина, и где находился их секретный песчаный карьер, гребень которого был увенчан полевыми цветами с проволочными стеблями, а склоны пестрели крохотными черными дырочками, служившими парадными входами в жилища крохотных черных ласточек. Потом они вспомнили о кристально чистом воздухе, исполненном запаха дыма, неторопливо поднимавшегося от деревенских печных труб, — а еще потом оглянулись на развешанные по стенам няниной гостиной пыльные гобелены и в один голос завопили:
