Ничего не понимаю, – прошептал хомса, – одна болтовня. Если они не поторопятся, он пропадет.
Он лег на книгу, зарыв лапы в волосы, и в отчаянье принялся сбивчиво рассказывать дальше. Он знал, что зверек становится все меньше и меньше и что выжить ему очень трудно.
Гроза подходила все ближе, вспышки молнии сверкали здесь и там. Непрерывно слышался треск электричества, деревья дрожали, и зверек чувствовал: «Вот, вот, наконец-то!» Он все рос и рос. Вот опять засверкали молнии, белые и фиолетовые. Зверек стал еще больше. Он стал уже такой большой, что ему необязательно было принадлежать к какому-нибудь виду.
Тофту стало легче. Он лег на спину и смотрел на окно в потолке, за которым виднелись сплошные серые тучи. Он слышал дальние раскаты грома, похожие на ворчание, идущее глубоко из горла, когда тебя хорошенько разозлят.
Медленно и осторожно спускалась Филифьонка вниз по лестнице. Она думала, что все эти страшилища, скорее всего, держатся вместе, затаились сплошной густой массой в каком-нибудь сыром и темном углу. Или тихо-тихо сидят в какой-нибудь потаенной и гнилой осенней яме. А может быть, все не так! Может, они забрались под кровати, в сапоги или еще куда-то?!
«Какая несправедливость! – думала Филифьонка. – Никто из моих знакомых не попадает в подобные истории. Никто, кроме меня!»
Перепуганная, она помчалась длинными прыжками к палатке, дернула закрытую дверцу и с отчаяньем прошептала:
– Открой, открой... Это я, Филифьонка!
Только в палатке она почувствовала себя увереннее. Она опустилась на спальный мешок, обхватила колени лапами и сказала:
– Теперь они вышли на свободу. Их выпустили из платяного шкафа, и сейчас они могут быть где угодно... Миллионы насекомых притаились и ждут...
– А кто-нибудь еще видел их? – осторожно спросил Снусмумрик.
– Конечно, нет! – раздраженно ответила Филифьонка. – Ведь это они меня поджидают!
Снусмумрик выколотил свою трубку и попытался найти подходящие слова. Удары грома послышались снова.
– Не вздумай говорить, что сейчас будет гроза, – угрюмо сказала Филифьонка. – Не говори, что насекомые давно уползли или что их вовсе не было или что они маленькие и безобидные, – мне это вовсе не поможет.
Снусмумрик взглянул ей прямо в глаза и заявил:
– Есть одно место, куда они никогда не заползут, это кухня. Туда они никогда не явятся.
– Ты в этом уверен? – строго спросила Филифьонка.
– Я это знаю, – заверил Снусмумрик.
Снова ударил гром, теперь уже совсем близко. Снусмумрик взглянул на Филифьонку и ухмыльнулся.
– Все-таки будет гроза, – сказал он.
И действительно, с моря пришла сильная гроза. Блистали белые и фиолетовые молнии, он никогда не видел так много красивых молний. Внезапно долина погрузилась во тьму. Филифьонка подобрала юбки, засеменила через сад к дому и захлопнула за собой кухонную дверь.
Снусмумрик поднял мордочку и принюхался, воздух был холодный, как железо. Пахло электричеством. Теперь молнии струились параллельными столбами света и у самой земли рассыпались на большие дрожащие пучки. Вся долина была пронизана их ослепительным светом! Снусмумрик топал лапами от радости и восхищения. Он ждал шквала ветра и дождя, но они не приходили. Лишь раскаты грома раздавались между горными вершинами, казалось, огромные тяжелые шары катались взад и вперед по небу, и пахло паленым. Вот раздался последний торжествующий аккорд, и все затихло. Наступила полная тишина, молнии больше не сверкали.
«Удивительная гроза, – подумал Снусмумрик, – интересно, куда ударила молния?»
И в тот же миг раздался страшный рев, от которого у Снусмумрика по спине поползли мурашки. Кричали у излучины реки. Неужели молния ударила в Онкельскрута?
Когда Снусмумрик прибежал туда, Онкельскрут подпрыгивал на месте, держа обеими лапами окуня.
– Рыба! Рыба! – орал он. – Я поймал рыбу! Как ты думаешь, что лучше: сварить его или зажарить? А есть здесь коптильня? Может ли кто-нибудь приготовить эту рыбу как следует?
– Филифьонка! – сказал Снусмумрик и засмеялся. – Одна только Филифьонка может приготовить твою рыбу.
На стук филифьонка высунула свою дрожащую мордочку и пошевелила усиками. Она впустила Снусмумрика, задвинула засов и прошептала: «Мне кажется, я справилась».
Снусмумрик кивнул, он понял, что она имеет в виду не грозу.
– Онкельскрут впервые поймал рыбу, – сказал он. – Правда ли, что только хемули умеют ее готовить?
– Конечно, нет! – воскликнула Филифьонка. – Только филифьонки умеют готовить рыбные блюда, и хемулю это известно.
– Но навряд ли ты сумеешь сделать так, чтобы ее хватило на всех, – с грустью возразил Снусмумрик.
– Вот как? Ты так думаешь? – возмутилась Филифьонка и бесцеремонно выхватила у него из лап окуня. – Хотела бы я видеть ту рыбку, которую не смогла бы разделить на шесть персон! – Она распахнула кухонную дверь и сказала серьезным тоном: – А теперь уходи, я не люблю, когда мне мешают во время готовки.
– Ага! – воскликнул Онкельскрут, подглядывавший в дверную щель. – Стало быть, она может готовить! – и вошел в кухню.
Филифьонка опустила рыбу на пол.
– Но ведь сегодня день отца! – пробормотал Снусмумрик.
– Ты уверен в этом? – спросила Филифьонка с сомнением в голосе. Она строго посмотрела на Онкельскрута и спросила: – А у тебя есть дети?
– Нет ни одного ребенка! Я не люблю родственников. У меня есть только правнуки, но их я забыл.
Филифьонка вздохнула.
– Почему никто из вас не может вести себя нормально? С ума сойти можно в этом доме. Уходите оба отсюда и не мешайте мне готовить ужин.
Оставшись одна, она задвинула засов и очистила окуня, забыв обо всем на свете, кроме рецепта, как вкуснее приготовить рыбу.
Эта короткая, но страшная гроза сильно наэлектризовала Мюмлу. От волос ее сыпались искры, и каждая маленькая пушинка на ее лапках встала дыбом и дрожала.
«Теперь я заряжена дикостью, – думала она, – и не стану ничего делать. До чего же приятно делать то, что хочешь». Она свернулась на одеяле из гагачьего пуха – как маленькая шаровая молния, как огненный клубок.
Хомса Тофт стоял на чердаке и смотрел в окно; гордый, восхищенный и немного испуганный, он смотрел, как в Долине муми-троллей сверкают молнии.
«Это моя гроза, – думал Тофт, – я ее сделал. Я наконец научился рассказывать так, что мой рассказ можно увидеть. Я рассказываю о последнем нумулите, маленьком радиолярии, родственнике семейства Протозоя... Я умею метать гром и молнии, я – хомса, о котором никто ничего не знает».
Он уже достаточно наказал Муми-маму этой грозой и решил вести себя тихо и никому, кроме себя, не рассказывать про нумулита. Ему нет дела до электричества других – у него была своя гроза. Хомсе хотелось, чтобы вся долина была совсем пустой, – тогда у него было бы больше места для мечтаний. Чтобы придать очертания большой мечте, нужны пространство и тишина.
Летучая мышь все еще спала на потолке, ей не было дела до грозы.
– Хомса, иди сюда, помоги-ка мне! – донесся из сада возглас хемуля.
Хомса вышел из чулана. Притихший, с начесанными на глаза волосами, он спустился вниз, и никто не знал, что он держит в своих лапках грозы, бушующие в лесах, тяжелых от дождя.
– Вот это гроза так гроза! Тебе было страшно? – спросил хемуль.
– Нет, – ответил хомса.
Ровно в два часа рыба Филифьонки была готова. Она запрятала ее в большой дымящийся коричневый пудинг. Вся кухня уютно и умиротворенно благоухала едой и стала самым приятным и безопасным местом в мире. Ни насекомые, ни гроза сюда попасть не могли, здесь царила Филифьонка. Страх и головокружение отступили назад, ушли, запрятались в самый дальний уголок ее сердца.
«Какое счастье, – думала Филифьонка, – я больше не смогу заниматься уборкой, но я могу готовить еду. У меня появилась надежда!»
Она открыла дверь, вышла на веранду и взяла блестящий латунный гонг Муми-мамы. Она держала его в лапе и смотрела, как в нем отражалась ее ликующая мордочка, потом взяла колотушку с круглой деревянной головкой, обитой замшей, и ударила: «Динь-дон, динь-дон, динь-дон! – разнеслось по всей долине. – Обед готов! Идите к столу!»
И все прибежали с криком:
– Что такое? Что случилось?
А Филифьонка спокойно ответила:
– Садитесь за стол.
Кухонный стол был накрыт на шесть персон, и Онкельскруту было отведено самое почетное место. Филифьонка знала: он все время стоял у окна и беспокоился, что сделают с его рыбой. А сейчас Онкельскрута впустили в кухню.
– Обед – это хорошо! – сказала Мюмла. – А то сухарики с корицей никак не идут к огурцам.
