— Ты же знаешь, я хорошо разбираюсь в людях.
— И что же ты еще увидел, Мотти, в своем драгоценном Пакетике?
— Я заметил, что с некоторых пор ты очень часто употребляешь выражение «сойти с ума».
— Это опасно? Может быть, мне следует показаться какому-нибудь врачу или специалисту по грамматике?
— Думаю, что выражение «сходить с ума» принесет нам именно то, что нужно.
— Нужно, Мотти? Но ведь нам ничего не нужно. У тебя еще гора рассказов в картинках, а у меня — еще двести магазинов грампластинок, в которых надо побывать.
— Нужно что-то отложить и на старость, Пакетик. И нам придется самим позаботиться об этом, потому что правительство, к сожалению, пока еще не установило пенсию для воров.
— Я не умею думать, Мотти, ты ведь прекрасно знаешь это. Последний раз после того, как я думал, у меня две недели болела голова.
Мотти подумал, подумал, а потом недели две что-то делал. Ходил в какие-то лаборатории… Принес домой множество странных приборов… Он забросил рассказы в картинках и читал труды по электронике, от страха перед которыми у Пакетика мурашки пробегали по коже.
— Оставь ты все это, Мотти, — советовал он. — У меня голова кружится от одного вида этих книг.
Однажды вечером Мотти вернулся домой с квадратным конвертом.
— Постой, Мотти, — сказал Пакетик, — на этот раз я точно знаю, что ты купил. Пластинку!
— Я не покупал ее.
— Но это же пластинка. Как это мило с твоей стороны! Ты знаешь, что я обожаю музыку…
— Успокойся, Пакетик. Сядь и послушай.
— Хорошо, Мотти, сажусь и слушаю.
Он действительно приготовился слушать — сидел весь внимание. А через секунду он уже сходил с ума в диком, безудержном танце — вскакивал на стол, прыгал по стульям, размахивал как безумный руками, тряс головой и издавал такие вопли, что стекла дрожали.
— Что такое, Мотти? Что случилось? — удивился он, отирая пот со лба, когда музыка умолкла. — Почему не ставишь пластинку?
— Я поставил ее.
— Так что же, она беззвучная, что ли? Или это какая-нибудь шутка?
— Это заколдованная пластинка, Пакетик. Пластинка, которая сводит с ума. Ты танцевал все время, пока она звучала, но даже не помнишь этого.
— А ты? Ты тоже танцевал? Я не видел. Ты все время сидел за столом, Мотти.
Мотти вынул из ушей два больших ватных тампона.
— У меня было вот это, — объяснил он.
— Ради бога, Мотти, объясни мне, что происходит? Что ты изобрел на этот раз?
— Пластинку, которая сводит с ума. В буквальном смысле, а не в переносном. Слишком долго было бы объяснять, как я это сделал, какие использовал акустические законы и так далее. Достаточно сказать, что эта пластинка действует на нервную систему. Тот, кто слушает ее, не может не танцевать. И пока танцует, так захвачен танцем, что ничего не замечает. А когда музыка умолкает, тут же обо всем забывает.
Пакетик подумал немного, рискуя вызвать головную боль.
— Не понимаю, — сказал он затем, — если я ничего не замечаю — какое же это развлечение?
Мотти объяснил ему, терпеливо и старательно подбирая самые простые и ясные слова, чтобы Пакетик не очень пострадал от них, в чем состоит развлечение. К концу объяснения Пакетик так широко открыл глаза, что даже не смог закрыть их, и в ту ночь ему пришлось спать и видеть сны с открытыми глазами.
Утром Мотти и Пакетик вместе вышли из дома.
Выбрали магазин грампластинок, где было особенно много народу.
Прежде чем войти, хорошенько заткнули себе уши ватой.
— Смотри, Пакетик, горе тебе, если вздумаешь вынуть вату. Забудь свою любовь к музыке. На повестке дня стоят более важные вопросы.
— Я скорее отрежу себе уши, чем выну вату, Мотти.
На этот раз Пакетик сдержал слово. Он устоял перед всеми соблазнами, не вынул вату и вел себя как настоящий, вполне сложившийся вор, каким он, в сущности, и был. Все прошло великолепно. Мотти попросил у продавца какую-то пластинку, прошел в кабину для прослушивания, поставил на проигрыватель заколдованную пластинку, которую принес с собой, и, не сомневаясь в успехе, распахнул дверь кабины…
Стоило музыке зазвучать на весь магазин, как начался конец света. Затанцевали даже продавцы и продавщицы — они прыгали по прилавкам, забирались на самые высокие шкафы и, словно обезьяны, цеплялись за люстры. Покупатели вели себя точно так же. Солидные мужчины, которые пришли в магазин, чтобы купить Девятую симфонию Бетховена в исполнении оркестра под управлением Тосканини, танцевали, как студенты-первокурсники на карнавале. Элегантные дамы средних лет, которые минуту назад еще колебались, не зная, что же выбрать — танго Бьянки или романс Тости, плясали, как девчонки в джинсах на концерте Битлзов. Все буквально сошли с ума.
Пакетик, вежливый и спокойный, ходил между танцующими и не упустил никого.
— Позвольте! Я только на минуту возьму ваш бумажник. Благодарю, все в порядке. Можете продолжать танец, приятного развлечения! Синьора, будьте добры, вашу сумочку. Спасибо, вы очень любезны! Молодой человек, можно вас на минутку? Мне нужно осмотреть ваши карманы. Вот и все. Вы свободны! Танцуйте, танцуйте!
В три минуты он наполнил баул, который принес с собой, бумажниками, дамскими сумочками, кошельками и разной мелочью. Когда же ему показалось, что работа закончена, он подмигнул Мотти и вышел из магазина.
А Мотти спокойно дождался, пока пластинка доиграет до конца. Он сиял ее, положил в большой карман, который был у него на подкладке пальто, протиснулся сквозь толпу покупателей, которые уже вернулись в прежнее состояние и совершенно не помнили, что с ними только что было, вернул продавцу пластинку, сказал, что зайдет в другой раз, поблагодарил, попрощался и ушел, насвистывая веселую песенку.
Минуту спустя в магазине грампластинок снова начался конец света, только теперь уже совсем другого свойства. Синьор, который решил купить Девятую симфонию, обнаружил, что у него нет бумажника. То же самое произошло и со всеми остальными.
— Моя сумочка!
— Мои деньги!
— У меня все украли!
Кассирша упала в обморок — Пакетик не забыл прихватить и всю утреннюю выручку.
Комиссар Джеронимо, прибывший на место происшествия по вызову хозяина магазина, ничего не понимал. Карманник может украсть один бумажник, может украсть три. Но каким образом этот вор, который побывал тут, смог обчистить десятки и десятки карманов, да еще так, что этого никто не заметил?
— Знаете, мы слушали музыку… — попыталась объяснить одна синьора.
— И все были в невероятном экстазе, не так ли? — с иронией подхватил комиссар. — Ну-ка, Де Доминичис, соберите показания. Пока нам не остается ничего другого.
Бригадир Де Доминионе составил протокол допроса на двенадцати страницах. У него рука заболела — столько он писал. К великому огорчению, часа через три ему снова пришлось поработать шариковой ручкой — таинственный карманник побывал еще в одном магазине грампластинок.
А в это время Мотти и Пакетик в спокойной домашней обстановке составляли опись награбленного. Пакетик разложил на столе в строгом порядке тридцать семь бумажников, двадцать пять сумочек и разные другие емкости для денег: конверты, сложенные вдвое открытки и даже один завязанный узелком платочек.
— Находятся же еще люди, которые носят деньги в платочке! — недовольно проворчал он. — Это же просто оскорбление для фирм, которые выпускают кожгалантерею. Интересно…
— Что тебе интересно, мой славный Пакетик?
— Интересно, у кого я взял этот узелок? Там, во втором магазине, была одна старушка… Совсем седая старушка! Очень похожа — теперь я вспоминаю — на мою бедную маму. Может, она выбирала пластинку для внука, в подарок ко дню рождения. Ай-ай-ай…
— Что еще, Пакетик?
— А вдруг он болен?
— Кто?
— Этот мальчик. Тот, которому старушка хотела подарить пластинку. Представляешь, Мотти, а вдруг у него краснуха? И он должен лежать в постели, все время один — ведь детей к нему не пускают. Ты же знаешь, Мотти, что больных краснухой изолируют! Бедный малыш!
— Прости, но с чего ты взял, что он болен?
— Я чувствую это, Мотти. Мне говорит об этом какой-то голос… Мотти, дорогой, он болен! И его бабушка, совсем седая бабуленька, достала из комода свои сбережения, завязала их в узелок и пошла покупать пластинку, чтобы внуку было не так скучно… И вместо этого…
— Пакетик, ты хочешь, чтобы я прослезился?
— Нет, Мотти, не надо плакать. Я сам уже плачу, видишь… Не знаю, что со мной творится. Это все из-за платочка. Он напомнил мне мою бедную маму. Мотти, дорогой, а нельзя было бы хотя бы этот платочек…
— Что, Пакетик? Объясни же наконец толком, а то действуешь на нервы.
— Не сердись, Мотти. Я подумал, что хотя бы раз… Ну что нам стоит отказаться от этой горсти монет в узелке? Там и двух тысяч лир[2] не наберется…
