— Какого? Скотт Мертвецки?
— Я же сказал, не произноси!
— Почему? — простодушно осведомилось Нечто, погудев кролику.
— Потому что этот тип — перехваленный шарлатан, вот почему.
— Ну не знаю, — не согласилось Нечто, выруливая на главную тропу, которая вилась через весь Непутевый лес. — В роли папаши в «Проклятии мумии» он был хорош.
— Я не смотрел, — пренебрежительно бросил Шеридан.
— Хорош, хорош. Конечно, после «Возвращения мстительных пуделей-убийц — IV» он малек сдал. Но говорят, следующий фильм будет просто бомба. И эта артистка, которая всегда его даму сердца играет, эта Лулу Ламарр — красотка что надо.
— Слушай, — процедил Шеридан сквозь сжатые челюсти, — я же сказал, что не хочу о нем говорить. Единственное, что есть хорошего в Мертвецки, это его замок, который, надо признать, весьма комфортабелен. Но так он и арендную плату задрал до небес. Прибавь скорость, мы опаздываем.
— И все же он настоящая звезда, а? — настаивало Нечто. Оно было большим поклонником Мертвецки. — Признайте. Недаром весь мир у его ног — эй! — Нечто вдруг ударило по тормозам. Лимузин почти остановился, водитель опустил окно и всем телом налег на гудок. — С дороги, болваны!
Прямо перед ними посреди дороги устало тащились семеро. Они замерли, обернулись и застыли в слепящем свете фар, словно испуганные кролики.
— Ну что там еще? — раздраженно рявкнул Шеридан.
— Гоблины, — с ухмылкой сказало Нечто. Оно сползло обратно на сиденье и принялось разгонять двигатель. — Держитесь крепче, шеф. Сейчас они у меня разбегутся.
Нечто отпустило сцепление, и лимузин рванул вперед, гладкий, блестящий и смертоносный, — машина-пантера.
Гоблины бросились врассыпную и с дикими криками и воплями устремились в кусты. Пронзительно сигналя, лимузин проложил себе путь между ними и исчез в облаке пыли и выхлопных газов.
Чуть погодя из кустов одна за другой показались семь гоблинских голов.
Вы, наверное, думаете, что они были в ярости. Все-таки их грубо спихнули с дороги, без предупреждения. Но нет. Отнюдь. На их лицах было то же одурелое выражение, как в тот раз, когда они смотрели Макабрин колдовизор через окно.
Как один, они обратили морды туда, где исчез лимузин. Затем медленно, с глубочайшим восхищением и завистливым изумлением хором сказали:
— Ыыыыы!
Глава двенадцатая
Сочинительство
В последнее время мы нечасто видимся, а, Хьюго? — поделилась наблюдениями Пачкуля. Она сидела в кресле-качалке, обнимая гитару, и ждала Шельму. — С тех пор как я посвятила себя музыке.
— Ммм, — промычал Хьюго. Он сидел в щербатой сахарнице, хмурясь, глядел в крошечный блокнот и тянул себя за усы. В его розовой лапке был зажат карандашный огрызок.
— То есть мы видимся, конечно, — продолжала Пачкуля, — но уже сто лет толком не разговаривали.
— Ммм. — Хьюго постучал карандашом по зубам.
— Ну так вот. Как дела-то? Чем занимаешься? Полагаю, маешься со скуки, ведь теперь у тебя уйма свободного времени. Колдовать мы больше не колдуем, и читать тебе нечего, книжка-то твоя глупая потерялась. Полагаю, ты хочешь, чтобы я дала тебе какое-нибудь задание. Например, поставить чайник.
Хьюго поднял на нее глаза. Лоб его был наморщен.
— Фто?
— Я сказала, поставь чайник. Шельма вот-вот придет. Полагаю, она не откажется от чашечки болотной водицы, прежде чем мы начнем. Сегодня мы будем работать над конкурсной песней. Ничто так не смазывает мозги, как болотная вода.
— Сама поставь. Я санят.
— Ничего ты не занят. Ты сидишь в сахарнице, — заявила Пачкуля. — Если ты занят, то я благоухаю, как розовый сад.
— Я писать, — сказал Хьюго и помахал блокнотом. — Видеть? Я санят.
— А, — сказала Пачкуля. — Ну понятно. Теперь он пишет. И что же ты пишешь, позволь поинтересоваться? Письмо своей дурацкой грызуньей родне? Первый в мире хомячий роман? И как он называется? «Унылые приключения пушистика»?
— Рас уж тебе надо снать, — сухо сказал Хьюго, — я сочинять песню.
— Прошу прощения? — нахмурилась Пачкуля. — Песню? Я думала, поэт-песенник у нас тут я. С какой стати ты пишешь песню?
— А сама как тумать? Мы тоше участфовать в конкурсе.
— «Мы» — это кто?
— Помощники.
— Помощники? — Пачкуля грубо загоготала. — Вы хотите участвовать в конкурсе? Не смеши!
— А фто такофо? — резко спросил Хьюго.
Пачкуля перестала смеяться. С Хьюго шутки плохи.
У него взрывной темперамент.
— Фее участфовать. Тролли, гномы, баньши, скелеты…
— Ого. Правда, что ли?
— Йа-йа. Конкурс ошень популярный. Я думать, будет сильная конкуренция.
Пачкуля не знала, радоваться ей или беспокоиться. Приятно, конечно, когда твоя идея нравится народу. С другой стороны, если будет много соперников, не факт, что ведьмы победят.
Тут раздался стук в дверь и звонкое «Ку-кууу! А вот и я!». И появилась Шельма в длинной лиловой мантии и такого же цвета ботильонах. При ней был лиловый кружевной зонтик от солнца, лиловая сумочка, специальный лиловый мешочек со шнурком для губной гармошки и большая коробка с тортом. А также — к великой досаде Хьюго — Одноглазый Дадли, который размахивал хвостом и злобно зыркал по сторонам.
— Привет, Пачкуля, прости, что задержались, — сказала Шельма, прикидывая, где бы сесть. Варианты были следующие: диван, бурно поросший грибами, или трехногий стул, на котором уже разместились недоеденная тарелка похлебки из скунса, ассорти из грязных носков и открытая консервная банка с предупреждающей надписью «Опарыши. Держать под плотно закрытой крышкой».
— Садись, — сказала Пачкуля.
— Да я пытаюсь — сейчас только опарышей отдеру. Ну у тебя тут и помойка. Я взяла с собой Дадли, потому что он хочет писать песню вместе с Хьюго.
— Нет, не хочу, — прорычал Дадли.
— Нет, хочешь, Дадлик. Помнишь, что мамочка тебе говорила? У тебя большой музыкальный талант. Вы с Хьюго вполне можете работать вместе, как мы с Пачкулей. — Она широко улыбнулась Пачкуле и добавила: — Слышала, помощники собираются участвовать в конкурсе?
— Слышала, — сказала Пачкуля.
— Я сказала Дадлику, что им надо выступить с какой-нибудь матросской песней.
— Я скорее фею шерсть на себе выдирать, — презрительно бросил Хьюго.
— Заткни пасть, мелюзга! — процедил Дадли.
— А ну пофтори, мешок с блохами! — выкрикнул Хьюго из сахарницы и принял боевую стойку.
— Мелюзга! Выпендрюга! Меховой шар дебильный! — не заставил себя ждать Дадли.
— Старый шелудифый балабол! Маменькин сынок! Думаешь, ты есть крутой? Я тебя убифать!
— Да неужто? Слушай, сынок, если б не радикулит…
— Посмотри на них, как задираются, — с нежностью сказала Шельма. — Хорошо, что они это не всерьез.
— Думаю, нам пора начинать, — сказала Пачкуля. — Вижу, ты торт принесла. Поставь чайник, а я пока настрою гитару.
Негромко вздохнув, Шельма отправилась ставить чайник, пока Пачкуля делала вид, что подкручивает колки. На заднем плане Хьюго тыкал в Дадли огрызком карандаша, а Дадли пытался стукнуть хомяка лапой.
— Хорошо, что теперь ансамблем руководит Чепухинда, — заметила через плечо Шельма. — По крайней мере дисциплина наладилась. Раньше какой-то бардак был, не считаешь?
— Считаю, — согласилась Пачкуля. — Хвала нечисти, она забрала у Туту ложки.
— Не говори. И запретила Грымзе петь. Теперь, когда Чепухинда у руля, мы с тобой можем сосредоточиться на том, что у нас получается лучше всего, — на сочинительстве. Мы должны написать мировую песню.
Что верно, то верно. Чепухинда в два счета всех организовала. Теперь, когда у каждой ведьмы была своя партия, играли они куда слаженнее. Состав получился такой:
Чепухинда — худрук, фортепиано
Пачкуля — гитара, автор мировой песни
Шельма — губная гармошка, соавтор мировой песни
Крысоловка — дудка Близнецы — скрипки
Макабра — волынка (только не очень громко)
Вертихвостка — бэк-вокал, перкуссия[4]
Мымра — бэк-вокал, перкуссия
Чесотка — бэк-вокал, перкуссия
Тетеря — ударные
Туту — подтанцовка
Грымза — просто открывает рот
— Правда вот, насчет Тетери на ударных я не уверена, — сказала Пачкуля. — Где это видано, чтобы ударники засыпали между куплетами?
— Зато она очень ритмично храпит, — отметила Шельма. Отыскав на захламленном столе местечко между стопками исписанных листов бумаги, она поставила две щербатые кружки с болотной водой. Затем убрала с трехногого стула похлебку, носки и банку с личинками, пододвинула его к столу, постелила чистый лиловый носовой платок и аккуратно села.
— А торт будем? — с надеждой спросила Пачкуля.
— Сначала работа, потом торт, — твердо сказала Шельма. — Мы должны отнестись к этому серьезно. Ты сама говорила.
