Ознакомительная версия.
Глядя на нее, продолжила свое купание и Уморушка. Теплая и прозрачная вода одного из притоков реки Евфрат взбодрила юных путешественниц и разогнала их дурное настроение. А чудом сохранившийся в кармане Маришки пирожок с визигой окончательно развеял грусть и печаль.
– Не такой человек Иван Иванович, чтобы разбойникам даться, – сказала Уморушка, дожевывая свою половинку пирожка. – Спохватится, что нас нет, сядет на ковер и – в Багдад! Мы же в Багдад собирались наведаться.
– Ну, не сразу махнет, сначала подумает, – возразила ей Маришка, но не привычно боевым, а мирным тоном, – а потом сообразит, что нас нигде нет, и в Багдад слетает, на всякий случай.
– А мы тут – в Багдаде! – весело поддержала Маришкину мысль Уморушка.
Но Маришка слегка остудила ее:
– Пока еще не в Багдаде, а в пригороде. Так что нам нужно спешить.
Они поднялись с прибрежного камня, на котором сидели, надели на чистые ноги обувь: Маришка – сандалии, а Уморушка – лапоточки, и отправились к городским воротам, около которых уже стояли повозки крестьян с окрестных селений, везущих свои фрукты и овощи на шумный и веселый багдадский базар.
Увы, Уморушка и Маришка ошиблись: когда Иван Иванович Гвоздиков очнулся от тяжелого сна и с ужасом обнаружил, что девочки исчезли, он не кинулся седлать ковер-самолет и мчаться в Багдад, а бросился обшаривать все близлежащие горы и пещеры, лелея в глубине души лишь одну зыбкую надежду – увидеть своих дорогих подопечных живыми и невредимыми.
Возле скалы сорока разбойников Иван Иванович чуть-чуть задержался: его привлек горьковатый запах дыма, сочащийся откуда-то из-под гигантской глыбы, и множество следов от лошадиных копыт и человеческих ног вокруг нее. Обойдя скалу и не найдя входа в предполагаемую им пещеру, Иван Иванович решил немного поаукать. Минуты две сиротливое «ау» металось среди персидских гор, мешая дремать полуголодной птице Рухх. Наконец, Гвоздиков оставил свое занятие и отправился дальше, даже не догадываясь о том, что явись он сюда чуть пораньше, его громкий призыв не остался бы безответным и нашел бы отклик в сорока пусть и пропавших, душах. Кружа между скалистыми горами, Иван Иванович старался не потерять ориентиры и не заплутаться в незнакомых местах: не хватало еще лишиться ковра-самолета и чудо-скатерки. Сапоги-скороходы, конечно, облегчали его задачу, но не намного: при быстром беге было плохо видно детали, и Гвоздиков, опасаясь просмотреть Маришку и Уморушку, передвигался крайне медленно.
Облазив весь здешний горный массив, он решил вернуться на прежнее место и уже с воздуха осмотреть этот район Персии. Торопливо прыгая с камня на камень, Иван Иванович двинулся к своему бивуаку.
Каково же было его удивление, когда он обнаружил в тихой пещерке, где хранил драгоценные вещи, незнакомого старца в восточной одежде и с явно восточной внешностью! Незнакомец сидел, прислонясь к скале спиной, и сладко дремал. Но услышав цоканье гвоздиковских сапог о камни, он быстро проснулся, поднялся на ноги и учтиво склонился в глубоком поклоне перед Иваном Ивановичем.
– Да ниспошлет тебе аллах еще тысячу лет славной жизни, о достопочтимый старец! – сказал он, не поднимая взора от носков сапог невезучего путешественника. – Прости, что вторгся в твое пристанище без приглашения, но только важное дело толкнуло меня на этот дерзкий поступок! Прости меня и выслушай, а потом суди, как тебе будет угодно!
Растерянный Гвоздиков тут же простил незнакомца и попросил его больше не кланяться. А в награду посулил охотно выслушать, хотя в голове были совсем другие планы.
– Я, Маруф, сын Маруфа, могущественный джинн и волшебник, раб проклятой лампы, припадаю к твоим стопам (тут незнакомец и в самом деле хотел было ткнуться носом в запыленные сапоги-скороходы, но только яростное сопротивление Гвоздикова помешало ему это сделать), припадаю к твоим стопам и дерзко молю: уговори свою подопечную по имени Умора вернуть мне мое жилище.
– Вы ее видели? – радостно вскрикнул Иван Иванович. – Где? Когда?!
Он усадил джинна на скатанный ковер, присел рядом сам и не столько попросил, сколько властно приказал:
– Немедленно рассказывайте!
И Маруф, привыкший беспрекословно выполнять чужие желания, стал рассказывать:
«Известно ли тебе, о достопочтимый чужеземец, о наших обычаях заточать несчастных джиннов во всевозможные сосуды? В кувшины, лампы, стеклянные бутылки и прочую утварь, предназначение которой совсем иное? Так вот, меня еще в юности, а это было две тысячи двести лет назад, обманом вселили в жалкую медную посудину, призванную освещать в темное время суток чье-нибудь жилище. Вселили и наложили страшное заклятье: служить тому, кто потрет стенку этой злополучной лампы. Что было делать? Я стал рабом! Две тысячи двести лет я исправно вылезал из этого сосуда по первому зову и исполнял все, что мне прикажут. О если бы ты знал, достопочтимый чужеземец, как опостылела мне такая жизнь!.. Одно желание – вырваться из проклятой лампы – горело в моей груди. Но я не мог покинуть презренного сосуда, не оставив в нем другого раба. Согласись, глупо было ждать, что кто-то по доброй воле залезет к тебе в твою жалкую медную посудину, – но я ждал! Две тысячи двести лет – и, о чудо! – я дождался! Недавно ко мне нырнула девчушка со странным именем Умора. Видимо, она испугалась разбойников, которым принадлежала злополучная лампа, я точно не знаю, потому что, как только она ко мне залезла, я тут же передал ей все свои права и обязанности и вмиг улетучился на свободу. Единственное, что я успел сделать, это спросить, кто она такая и откуда взялась.
О, чужеземец, если бы ты знал, как я жаждал свободы, сидя в проклятой лампе и только изредка появляясь на белый свет, чтобы исполнить желание какого-нибудь мошенника или грабителя!.. И вот я на свободе, на желанной свободе, но я не счастлив!.. Я отвык от нее, отвык совершенно! Оказывается, на свободе нужно думать о своем пропитании, о сотнях, если не тысячах других забот… И все сам, своей головой! Сидя в лампе я не знал таких хлопот, поверь мне. Готовя еду хозяину, я наедался сам, жилье – ты знаешь – у меня было, а самое главное – у меня был смысл жизни и мечта. И вот в единый миг я лишился всего! По собственной глупости! И если, о высокочтимый странник, ты не поможешь мне, я проведу остаток дней своих в тоске и печали!»
И с этими словами джинн Маруф все-таки повалился в ноги потерявшему бдительность Ивану Ивановичу и, изловчась, чмокнул его левый сапожок. Отскочив с легкостью серны в сторону, Гвоздиков сердито надул щеки и, пыхтя от негодования, спросил:
– Я не понимаю, голубчик… Вы что: желаете обратно в рабы записаться?
– Да-да, мудрый чужеземец! – радостно закивал головой коленопреклоненный Маруф. – Привычка – вторая натура, и я не могу от нее избавиться! Молю тебя: уговори свою спутницу Умору вернуть несчастному джинну его лампу! – и легкомысленный чародей боднул лбом каменистую землю.
– Я с радостью бы выполнил вашу просьбу, дорогой Маруф Маруфович, хотя мне и не понятно ваше желание вернуться в рабы, – сказал смущенный Гвоздиков, отдирая прилипшего к почве джинна, – но где я найду эту волшебную лампу и мою бедную Уморушку? Где они? Где другая девочка – Маришка?
– Они были в пещере сорока разбойников, – охотно ответил джинн и стал подниматься на ноги. – А сейчас они далеко: в Багдаде.
– В Багдаде? – ахнул Иван Иванович.
– Да, – повторил джинн Маруф, – в Багдаде. Перепугавшись озлобленных разбойников, они маханули в Багдад – ведь теперь Умора может делать и не такие чудеса. Правда, второпях они забыли взять лампу…
– Так в чем же дело? – удивился Гвоздиков. – Лампа пуста – влезайте в нее и живите!
Но джинн Маруф грустно покачал головой:
– Ты не знаешь главного, о добрый чужеземец! Пока Умора не передаст мне свои обязанности, лампа остается за ней. Умора – раба лампы, а я – жалкий бездомный джинн! – И, стукнув себя два раза ладонью по затылку, Маруф наклонился, взял щепоть земли и с удовольствием высыпал ее себе на голову.
– Тогда что же мы теряем драгоценное время?! – воскликнул Иван Иванович и стал раскатывать ковер-самолет, готовя его к полету. – В путь, уважаемый Маруф Маруфович, в путь!
– Зайдем за лампой сначала? – робко попросил джинн, сплевывая песчинки, попавшие ему в рот. – Багдад не улетит…
– Зато с девочками может случиться беда! – резко ответил Гвоздиков. И уже мягче добавил: – Да и некогда мне сейчас тратить время на разбойников, отнимать у них лампу. Сорок человек – не шутка – придется повозиться. В путь, дорогой товарищ Маруф, в путь! И, горя нетерпением поскорее увидеть Маришку и Уморушку, Гвоздиков решительно ступил на разостланный ковер. Джинн, не столько по принуждению, сколько в силу привычки, послушно присоединился к седовласому чужеземцу. Иван Иванович прошептал заветные слова, и ковер-самолет, взмыв в поднебесье, взял курс на древний город Багдад.
Ознакомительная версия.
