Ознакомительная версия.
Графине часто приходилось слышать, как царь хвастался этой пращой, называя ее неоценимым сокровищем, и сочла благоразумным захватить ее с собой – надо полагать, «на память».
Однако не успела еще она покинуть пределы государства, как исчезновение пращи было замечено, и не менее шести человек из личной охраны царя были посланы в погоню. Графиня так ловко пустила в ход захваченное ею оружие, что уложила на месте одного из преследователей, который, желая, по-видимому, выслужиться, опередил остальных. И произошло это на том самом месте, где некогда был насмерть сражен Голиаф.
Увидев, как пал их товарищ, остальные преследователи после долгих и серьезных размышлений сочли за благо прежде всего доложить высокому начальству об этом новом обстоятельстве, а графиня сочла за благо, как можно чаще меняя лошадей, продолжать свой путь в Египет, где у нее при дворе были очень влиятельные друзья.
Мне следовало еще раньше сказать вам, что графиня из нескольких детей, которые были ею зачаты при милостивом содействии его величества, увезла с собой одного сына, своего любимца. Ввиду того, что на плодородной почве Египта у этого сына появились еще братья и сестры, мать оставила ему, оговорив особой статьей в своем завещании, прославленную пращу, а от него она по более или менее прямой линии перешла ко мне.
Один из тех, кому пришлось владеть ею, мой прапрадед, живший лет двести пятьдесят тому назад, во время одного из своих посещений Англии познакомился с поэтом, который, хоть и не был плагиатором, но все-таки охотился за чужой дичью. Имя его – Шекспир.
Этот поэт, в творениях которого в настоящее время, вероятно, в отместку, гнусно браконьерствует немало немцев и англичан, иногда брал на время у моего прапрадеда эту пращу и перебил ею так много дичи сэра Томаса-Люси, что с трудом избежал судьбы моих двух гибралтарских приятелей. Несчастного посадили в тюрьму, и моему прапрадеду удалось добиться его освобождения совершенно необычным способом.
Правившая в те годы Англией королева Елизавета, как вы знаете, в последние годы жизни опостылела сама себе. Одеваться, раздеваться, пить, есть и кое-что другое, о чем незачем упоминать, – все это делало для нее жизнь нестерпимой обузой. Мой прапрадед дал ей возможность совершать это лишь по своему усмотрению, через посредство заместителя, а то и без него.
И как вы думаете, что он выговорил себе в награду за этот изумительнейший образец волшебства? Освобождение Шекспира! Ничего другого королева не могла заставить его принять. Этот добряк так полюбил великого поэта, что готов был пожертвовать частью оставшейся ему жизни, лишь бы продлить дни своего друга.
Должен вам, впрочем, сказать, милостивые государи, что метод королевы Елизаветы – жить без пищи – не встретил при всей своей оригинальности сочувствия у ее верноподданных, и меньше всего у гвардейцев, «пожирателей говядины», как их по сей день принято называть. Она и сама пережила введение нового обычая всего на каких-нибудь восемь с половиной лет.
Отец мой, от которого я получил эту пращу в наследство, незадолго до моей поездки в Гибралтар рассказал мне следующий удивительный анекдот, который от него часто слышали его друзья и в достоверности которого не сомневался никто из знавших почтенного старика.
«Мне пришлось, – рассказывал он, – во время моих путешествий довольно долгое время пробыть в Англии. Однажды я прогуливался по морскому побережью вблизи Гарвича. Внезапно на меня накинулся разъяренный морской конь. При мне не было ничего, кроме пращи, с помощью которой я так ловко швырнул в моего врага два камешка, что выбил ему глаз. Вслед за тем я вскочил ему на спину и погнал в море. Дело в том, что, потеряв зрение, животное мгновенно присмирело и стало совершенно ручным. Пращу я вложил ему в пасть вместо уздечки и без всяких затруднений поехал на нем верхом через океан.
Менее чем за три часа мы добрались до противоположного берега, хотя от него нас отделяло расстояние примерно в тридцать морских миль. В Гельветслуисе я продал моего коня за семьсот дукатов хозяину трактира „Три чаши“, который выводил его напоказ в качестве редчайшего животного и заработал на нем порядочно денег. Сейчас можно увидеть его изображение у Бюффона[8].
Как ни достопримечательно было мое путешествие, – продолжал мой отец, но еще удивительнее были сделанные мною в пути открытия и наблюдения.
Животное, на спине которого я сидел, не плыло, а с неимоверной быстротой бежало по морскому дну, гоня перед собой массу всяких рыб, причем многие из них вовсе не походили на обыкновенных. У некоторых голова помещалась на середине брюха, у других на кончике хвоста. Одни сидели кружком друг подле друга и распевали изумительно красивые песни, другие строили прямо из воды чудесные прозрачные здания, окруженные величественными колоннами, в которых в чарующих красках волнообразно переливалось какое-то вещество, походившее на пламя. Некоторые комнаты в этих зданиях были очень остроумно и удобно обставлены для случки рыб. В других покоях выхаживали и выращивали нежную икру, а ряд обширных помещений предназначался для воспитания юных рыб. Внешние формы применявшегося здесь воспитательного метода (дух его был мне, разумеется, так же мало понятен, как пение птиц или диалоги кузнечиков) удивительно походили на то, что мне в старости пришлось наблюдать в так называемых филантропических и других подобных учреждениях, и я совершенно убежден, что один из предполагаемых изобретателей этих воспитательных методов совершил когда-нибудь такое же путешествие, как и я, и скорее почерпнул свои идеи из воды, чем извлек из воздуха.
Из того немногого, что я вам сообщил, вы можете во всяком случае убедиться, что немало еще остается неиспользованным и немало еще можно придумать.
Продолжаю, однако, свое повествование.
Пришлось мне, между прочим, в пути перебираться и через горный хребет, высотой превосходящий Альпы. На склонах скал виднелось множество высоких деревьев самых разных пород. На них росли омары, раки, устрицы, гребенчатые устрицы, раковины, морские улитки и так далее. Некоторые из них – каждая штука в отдельности – могли составить груз для ломовой телеги, а самую маленькую с трудом потащил бы на себе грузчик. Все, что выплескивается морем на берег и продается на наших базарах, – жалкие отбросы, сбитые водой с ветвей, нечто вроде негодных мелких плодов, которые ветер срывает с деревьев.
Наиболее густо были увешаны омаровые деревья. Зато раковые и устричные деревья превосходили остальных своей высотой. Мелкие морские улитки растут на каком-то подобии кустарника, который всегда теснится у подножия устричных деревьев и ползет по ним вверх почти так же, как плющ по стволу дуба.
Я мог также отметить чрезвычайно странное явление, связанное с затонувшим кораблем. Этот корабль, по-видимому, пошел ко дну, натолкнувшись на острие скалы, находившейся примерно на три сажени ниже поверхности воды, и при этом опрокинулся. Опускаясь, корабль налетел на высокое омаровое дерево и сбил с него значительное количество омаров, которые свалились на росшее под ними раковое дерево. Случилось это, по-видимому, весной, и омары были еще молоды. Они заключили брачный союз с раками и вывели плод, сохранивший сходство и с теми и с другими. Я попытался, ввиду их необычайного вида, захватить с собой несколько штук, но это, с одной стороны, оказалось затруднительным, с другой же – мой Пегас никак не желал стоять смирно. Кроме того, я проехал около полпути и находился в долине, на глубине не менее пятисот саженей ниже уровня моря, так что я постепенно начинал уже ощущать неудобство от недостатка воздуха.
Мое положение, впрочем, оказалось и в другом отношении не из приятных. Время от времени навстречу мне попадались большие рыбы, которые, судя по их разинутой пасти, были не прочь проглотить нас обоих.
Мой бедный Россинант был слеп, и только моему умелому управлению мы были обязаны тем, что нам удалось спастись от враждебных намерений этих голодных господ. Я подгонял поэтому своего коня, стремясь поскорее выбраться на сушу.
Когда я приближался к берегам Голландии и вода над моей головой была, по-видимому, не выше каких-нибудь двадцати саженей, мне почудилось, что передо мной на песке лежит человеческое существо в женском платье. Мне показалось, что женщина еще проявляет какие-то признаки жизни. Приблизившись, я увидел, что она шевелит рукой. Схватив ее за руку, я потащил мнимую утопленницу к берегу.
Хотя в те годы еще не достигли таких высот в искусстве воскрешать мертвых, как в наши дни, все же благодаря умелым и неутомимым стараниям местного аптекаря удалось раздуть искорку жизни, еще теплившуюся в этой женщине.
Ознакомительная версия.
