– Что это такое? – спросил Юн-Хо-Зан, указывая на здание направо.
– Тюрьма! – отвечали ему. – А это?
– Здесь сидят лишившиеся рассудка.
– Такой маленький городок, и такие большие тюрьма и сумасшедший дом! – рассмеялся Юн-Хо-Зан. – Этот город напоминает горбуна, у которого горб больше его самого!
– Таковы все города в нашей стране. Все так построены! – отвечали прохожие.
– Ну, с сумасшедшими мне делать нечего! – сказал себе Юн-Хо-Зан. – А тюрьму посмотрим, – какие-такие пороки в этом городе, что потребовалась такая тюрьма, в которую можно посадить его весь?
Он отправился к мандарину, смотрителю тюрьмы, и сказал:
– Прости, что утруждаю твою милость. Но Конфуций приказал: «Встретив богача, не проси у него денег, – но встретив мудрого, непременно попроси у него слова».
Мандарину понравились эти слова, и он сказал:
– Судя по всему, ты человек неглупый и ученый. С тобой беседовать стоит. Спрашивай.
– Я чужестранец! – с поклоном сказал Юн-Хо-Зан. – И мне бы хотелось знать, какими пороками отличается этот маленький город, если потребовалась такая огромная тюрьма? За что сидит, например, вот этот?
Он указал на одного узника.
– Этот? Он убил своего отца! – отвечал мандарин.
– А! Такого человека следует держать в тюрьме! – сказал Юн-Хо-Зан. – А этот?
– Этот по злобе поджег дом своего соседа.
– Тоже поделом. А этот?
– Этот резал и грабил людей по большим дорогам.
– Отлично сделали, что посадили. А этот?
– У этого нет косы.
– Косы?
– Косы! Он говорит, что у него кто-то отрезал ее у сонного, в насмешку или из злобы.
– Но он совершил что-нибудь преступное?
– Ничего, кроме того, что у него косы нет.
– Дурное?
– Ничего дурного за ним не знаем. Косы нет, – говорю тебе: кажется, ученый человек, а приходится одно и то же повторять десять раз!
– Прости меня. Но, может быть, этот человек добродетельный?
– Может быть. Почем знать! Но у него нет косы, его стража и забрала. Я держу его, брею ему голову, по утрам бью бамбуками по пяткам, – и буду так делать, пока у него не вырастет коса!
– Как же у него может вырасти коса, когда ты бреешь ему голову? – в величайшем изумлении воскликнул Юн-Хо-Зан.
– Я действую на основании законов! – строго и с достоинством отвечал мандарин. – Статья двенадцать миллионов четыреста семьдесят восемь тысяч двести тридцать девять говорит: «Каждый китаец должен иметь косу», а статья двадцать семь миллионов восемьсот тридцать четыре тысячи триста семьдесят пять говорит: «Каждому сидящему в тюрьме надо брить голову». Я и соблюдаю законы… Да ты уж не собираешься ли рассуждать о законах? Так вот что я тебе скажу, молодой ты еще человек! Судя по твоей походке, ты, кажется, изведал уже, что такое бамбуки. Смотри, чтоб не пришлось тебе отведать этого еще раз. Благодари еще богов, что у тебя есть коса! Ступай-ка отсюда, да когда пройдешь город, посмотри направо; там растет отличная бамбуковая роща. Посмотри на нее попристальнее! Ничто так не полезно молодому человеку, как созерцание бамбуковых рощ.
Юн-Хо-Зан поспешил откланяться и ушел. «Гм! – думал он. – Если так поступают: голову бреют и ждут, пока коса не вырастет, – я понимаю, что при таких порядках многие сходят с ума, и для чего потребовался такой большой сумасшедший дом!» И он зашагал по городу, думая:
«Как бы довести до всеобщего сведения о несообразностях, творящихся в тюрьме? Узнают и, конечно, прекратят».
Во время таких дум взор его упал на вывеску, на которой большими черными знаками было начертано:
«Летопись современных дел. Пишется лучшими летописцами и рассылается каждый день всем желающим за недорогую плату».
– Это достойно быть занесенным в летопись, – сказал себе Юн-Хо-Зан и зашел в дом, на котором красовалась такая вывеска.
Его встретил весь перепачканный в туши главный летописец, ласково приветствовал, усадил, угостил чаем и сказал:
– Да будет благословен день, в который ты зашел в нашу хижину, молодой человек! Я сразу полюбил тебя, как сына моего отца. Что угодно будет приказать тебе? Ты хочешь, вероятно, чтоб мы присылали тебе каждый день наши летописи? Благая мысль. Нам кстати нужны деньги, и мы возьмем с тебя недорого!
– Благодарю тебя за чай и за ласку! – отвечал, вставая пред ним, Юн-Хо-Зан. – Но я чужестранец, в городе не остаюсь и летописи мне получать некуда. Я пришел с другой целью. Я сам человек ученый, знаю шестьдесят шесть тысяч знаков и могу написать тушью на бумаге все, что думаю. Я хочу написать в вашу летопись сам интересную страницу, чтоб, прочитав, все знали, а узнавши, прекратили пагубное недоразумение.
Испачканный тушью человек, после таких слов, стал менее ласков, но все же, соблюдая вежливость, сказал:
– Сядь снова и скажи!
Юн-Хо-Зан рассказал ему, что видел в тюрьме. Уже с первых слов Юн-Хо-Зана испачканный тушью человек вскочил и плотно запер все окна и двери, а когда Юн-Хо-Зан кончил свой рассказ, он схватился за голову, в знак отчаяния, и горестно воскликнул:
– Ты хочешь погубить себя и нас, жестокий ты человек! Как? Написать такую вещь тушью на бумаге и вырезать с этого доску и с доски сделать оттиск и вклеить это в нашу «Летопись» и разослать всем?! Тогда возьми лучше просто убей моих детей! За что ты хочешь погубить голодной смертью несчастных малюток?
– Как? – спросил Юн-Хо-Зан. – Ты думаешь, что все после этого отвернутся от твоей летописи? Но ведь это правда, и это, я думаю, достойно быть занесено в летопись.
– Разве я тебе не верю? Разве я с тобой не согласен? – держась за голову, воскликнул человек, испачканный тушью. – Но нам позволено писать только о погоде!
– Как о погоде?
– Исключительно о хорошей погоде. Раньше мы писали также и о дурной, но потом мандарины запретили: «Если им запрещено осуждать то, что творится на земле, то как же они смеют так свободно писать о небе?» И с тех пор мы пишем каждый день о хорошей погоде. Описываем блестящий восход солнца даже в пасмурные дни и воспеваем вечерний ветерок, который тихо шелестит в кустах…
– Даже тогда, когда свищет вихрь и ревет ураган? Как же вы ухитряетесь делать это?
– Навык, мой молодой друг, навык. У нас есть летописцы, умеющие на одну тысячу манер описывать капельку росы и знающие восемьдесят восемь прилагательных к слову «куст». Есть удивительные искусники и даже зарабатывают на этом хорошие деньги.
– И сколько лун вы пишете все про погоду?
– Я – шестьсот. Да мой отец писал семьсот двадцать пять лун, да мой дед восемьсот тридцать две.
– И вам не надоест?
– Мы любим наше дело! – с гордостью отвечал человек, испачканный тушью.
– Что же мне, однако, делать? – спросил Юн-Хо-Зан. – И как довести о такой несправедливости до сведения высших? Этого так оставить нельзя!
– Попробуй, сходи к верховному мандарину нашего города!
Юн-Хо-Зан пошел с такой быстротой, с какой может идти человек, боящийся ступить на пятку.
В доме главного мандарина стоял крик и плач, когда к нему подошел Юн-Хо-Зан. Кричал один голос, а плакали многие.
– Мандарин сейчас занят, – сказали Юн-Хо-Зану прислужники, – он ругает китайцев. Подожди, пока кончит.
– За что ж он их ругает? – спросил Юн-Хо-Зан.
– А так. Чтобы чувствовали почтенье! – отвечали ему. – Делается это так. На восходе солнца к дому мандарина сходятся просители. Младшие мандарины, между тем, когда главный мандарин проснется, рассказывают ему содержание просьб и так раскаляют сердце мандарина, что, когда солнце доходит до полудня, он, как тигр, вылетает к просителям, кричит, ругается, топочет ногами и грозит извести на них целую рощу бамбуков. Просители от этот чувствуют почтение к власти.
– Но они чувствовали бы еще больше почтения, если бы мандарин без крика и шума спокойно и справедливо разбирал их жалобы! – сказал Юн-Хо-Зан.
– Эге! – воскликнули прислужники. – Уж не во время ли прогулки в бамбуковом лесу пришла тебе в голову эта мысль? В это время мандарин кончил кричать на прочих китайцев, и к нему позвали Юн-Хо-Зана.
Терпеливо выслушал Юн-Хо-Зан весь крик, с которым на него накинулся мандарин, поклонился и сказал:
«Когда мудрый говорит глупости, он все же умнее, чем самое умное, что скажет дурак», – говорит Конфуций. Мандарин улыбнулся:
– Это мне нравится. Ты, видно, человек неглупый и кое-что знаешь. Говори, в чем твое дело!
Юн-Хо-Зан рассказал ему о том, что видел и слышал в тюрьме.
– Гм… А у него действительно нет косы? – спросил мандарин, когда Юн-Хо-Зан кончил свой рассказ.
– Как же у него будет коса, когда ему каждую неделю бреют голову! – воскликнул Юн-Хо-Зан.
– В таком случае, это не мое дело! – сказал мандарин. – Если бы у него была коса, – мое дело посмотреть: настоящая коса или фальшивая. А раз косы нет, – это дело мандаринов-судей. К ним и иди.
Юн-Хо-Зан откланялся и поспешил в дом, где судили. Дом, где судили, был мрачный дом. Так и казалось, что вот-вот сейчас из-за угла выскочит человек, схватит и начнет бить по пяткам.
