В горах тихо-тихо. Снег валит хлопьями. Кругом сосны, словно белые великаны, стоят.
Ищет о-Тиё землянику в глубоком снегу, а сама думает: «Верно, мачеха послала меня сюда на погибель. Никогда не найду я в снегу земляники. Тут и замёрзну».
Заплакала девочка, бредёт, не разбирая дороги. То взберётся, спотыкаясь и падая, на гору, то в ложбинку скатится. Наконец от усталости и холода упала она в сугроб. А снег валил всё гуще и гуще и скоро намёл над ней белый холмик.
Вдруг кто-то окликнул о-Тиё по имени. Подняла она голову. Приоткрыла глаза. Видит: наклонился над ней старый дед с белой бородой.
— Скажи, о-Тиё, зачем ты пришла сюда в такой холод?
— Матушка послала меня, велела набрать спелой земляники, — ответила девочка, еле шевеля губами.
— Да разве не знает она, что зимой земляника не растёт? Но не печалься, я тебе помогу. Идём со мной.
Поднялась о-Тиё с земли. Стало ей вдруг тепло и радостно.
Шагает старик по снегу легко-легко. О-Тиё за ним бежит. И вот диво: только что она в рыхлый сугроб по пояс проваливалась, а теперь стелется перед ней крепкая, хорошая дорога.
— Вон там на поляне спелая земляника, — говорит старик. — Собери, сколько надо, и ступай домой.
Поглядела о-Тиё и глазам своим не верит. Растёт в снегу крупная красная земляника. Вся поляна ягодами усыпана.
— Ой, земляника! — закричала о-Тиё.
Вдруг смотрит: старик куда-то пропал, одни сосны кругом стоят.
«Видно, не человек это был, а дух — хранитель наших гор, — подумала о-Тиё. — Вот кто спас меня!»
— Спасибо тебе, дедушка! — крикнула она и низко-низко поклонилась.
Набрала о-Тиё полную корзинку земляники и побежала домой.
— Как, ты нашла землянику?! — изумилась мачеха.
Думала она, что ненавистной падчерицы уже и в живых нет. Покривилась-покосилась мачеха от досады и дала своей родной дочке корзинку с ягодами.
Обрадовалась о-Хана, села у самого очага и давай совать в рот землянику пригоршнями:
— Хороши ягоды! Слаще мёда!
— Ну-ка, ну-ка, и мне дай! — потребовала мачеха, а падчерице ни одной ягодки так и не дали.
Прикорнула усталая о-Тиё у очага и дремлет. Только недолго ей отдыхать пришлось.
Слышит, кто-то за плечо трясёт.
— О-Тиё, о-Тиё! — кричит ей мачеха в самое ухо. — Эй ты, слушай, о-Хана не хочет больше красных ягод, хочет синих. Ступай живо в горы, собери синей земляники.
— Но, матушка, ведь уже вечер на дворе, а синей земляники, поди, на свете нет. Не гони меня в горы, матушка.
— Как тебе не стыдно! Ты ведь старшая, должна заботиться о своей младшей сестрёнке. Нашла же ты красные ягоды, найдёшь и синие!
Вытолкала она падчерицу на мороз без всякой жалости и дверь за ней со стуком захлопнула.
Побрела о-Тиё в горы. А в горах ещё больше снегу намело. Сделает один шаг о-Тиё — провалится по колени, сделает другой — провалится по пояс и заплачет-заплачет. Да полно, уж не во сне ли собирала она здесь свежую землянику?
Совсем темно стало в лесу. Где-то волки завыли. Обняла о-Тиё руками дерево, прижалась к нему.
— О-Тиё! — послышался вдруг тихий зов, и, откуда ни возьмись, появился перед ней знакомый дед с белой бородой. Словно тёмное дерево вдруг ожило.
— Ну что, о-Тиё, понравилась твоей матушке красная земляника? — ласково спросил её старик.
Полились у о-Тиё слезы ручьём.
— Матушка опять меня в горы послала. Велит принести синей земляники, а не то и домой меня не пустит.
Тут засверкали глаза у старика недобрым блеском.
— Пожалел я тебя, оттого и послал твоей мачехе красных ягод, а эта злодейка вон что придумала! Ну хорошо же, я проучу её! Ступай за мной!
Старик пошёл вперёд большими шагами. Идёт — словно по воздуху летит. Девочка за ним еле поспевает.
— Смотри, о-Тиё, вот синяя земляника.
И правда, весь снег вокруг светится синими огоньками. Повсюду рассыпана крупная, красивая синяя земляника.
Боязливо сорвала о-Тиё первую ягоду. Даже на дне корзинки сияла она синим блеском.
Набрала о-Тиё полную корзину и побежала со всех ног домой. Тут горы сами собой раздвинулись и в одно мгновение оказались далеко позади, а перед девочкой, словно из-под земли, родной дом вырос.
Постучала в дверь о-Тиё:
— Отвори, матушка, я нашла синюю землянику.
— Как? Синюю землянику?! — ахнула мачеха. — Быть того не может!
Думала она, падчерицу волки съели. И что же! О-Тиё не только вернулась живая-здоровая, но и земляники принесла, какой на свете не бывает. Неохотно отперла мачеха дверь и глазам своим не поверила:
— Синяя земляника!
О-Хана выхватила корзину из рук сестры и давай скорей ягоды есть.
— Ах, вкусно! Язык можно проглотить! Синяя земляника ещё слаще красной. Попробуй и ты, мама.
О-Тиё начала было отговаривать сестру с мачехой:
— Матушка, сестрица, уж слишком эти ягоды красивы. Так и сверкают, словно огоньки. Не ешьте их…
Но о-Хана злобно крикнула:
— Наелась, верно, в лесу до отвала, да мало тебе, хочешь, чтоб тебе одной всё досталось. Нашла дурочек!
И вдруг как залает, залает. Видит о-Тиё: выросли у мачехи и о-Ханы острые уши и длинные хвосты. Обратились они в рыжих лисиц, да так с лаем и убежали в горы.
Осталась о-Тиё одна. Со временем вышла она замуж и жила счастливо. Родились у неё дети. Много собирали они в лесу красных, спелых ягод, но в зимнюю пору земляники под снегом никто больше не находил, ни красной, ни синей.
Давно-давно это было.
Жили в одной деревне старик и старуха.
Как-то раз летним вечером сидят они на веранде своего дома, прохладой дышат. Задремали старики.
Вдруг словно кто-то в дверь постучал: тон-тонтон. Не понять даже, наяву это слышится или во сне.
И снова: тон-тон-тон.
Проснулась старуха, разбудила старика.
— Дед, к нам стучатся. Выйди навстречу гостю.
Старик пошёл к передней двери, а старуха из кухонной выглянула. Никого. Видно, почудилось. Снова задремали старики.
Вдруг опять откуда-то донеслось: тон-тон-тон.
— Да ты прислушайся, дед! Стучат-то внизу, под самой половицей.
Прислушался старик.
— Правда твоя, старуха, пойду-ка я посмотрю.
Заглянул он под веранду — и что же видит! Росток молодого бамбука упёрся в половицу и стучит: тон-тон-тон.
— Ах ты бедняга! Трудно тебе приходится. Расти-то дальше некуда. Ну ничего, я выпущу тебя на волю.
Прорубил старик дыру в половице и освободил верхушку бамбука. Распрямился молодой бамбук. Согрело его солнце, овеял тёплый ветер. Рос бамбук быстро-быстро.
Но скоро повстречал он на своём пути новую помеху. И трёх дней не прошло, как молодой бамбук снова упёрся — в потолок: тон-тон-тон, тон-тон-тон.
— О-о, опять ты просишься на свободу! — смеётся старик. — Погоди, погоди, сейчас я тебе помогу.
Прорубил старик дыру в потолке.
Но не прошло и двух дней, как снова послышалось: тон-тон-тон.
Упёрся молодой бамбук в черепичную кровлю. Не пожалел старик кровли — разобрал черепицу.
Теперь над зелёным ростком только синее небо. Всё дальше от земли уходила его верхушка. А старик со старухой любовались, как тянется ввысь молодой бамбук, и так радовались, словно был он их родным сыном.
— Смотри, старая, как он вырос. Уж и не видать его верхушки. Скрылась в облаках.
— Он теперь, дед, поднялся выше самой высокой горы. Выше горы Фудзи вознёсся наш бамбук. Вот узнать бы, докуда он дорос.
— А вот завтра, старая, влезу я по его стволу на самую верхушку. Тогда и узнаем.
На другое утро поднялись старик со старухой рано-рано. Старуха лепёшек напекла.
Подкрепился старик в дорогу. Привязал узелок с лепёшками к поясу. Старуха ему с собой крепкую верёвку дала:
— Устанешь, дед, так привяжи себя крепко-накрепко к стволу, отдохни немного. А там и опять полезай.
— Ну, прощай, старая, жди меня.
— Ты смотри, дед, осторожнее. Годы твои немолодые. Ведь недаром говорят: «Обезьяна и та падает с дерева».
Вот полез старик кверху по стволу бамбука. Старуха рукой машет на прощанье: возвращайся, мол, скорее.
Поднялся старик вровень с крышей дома, посмотрел вниз — старуха во весь рот ему улыбается. Поднялся он выше самой высокой сосны во дворе дома, опять вниз глянул, а лицо у старухи стало маленькое-маленькое, как орешек. Лезет старик всё выше, карабкается, уж и жаворонок до него не долетит.
А старуха с земли смотрит.
Вот старик стал величиной с дыню, вот с баклажан, вот с горошину, вот с кунжутное семечко, а там, смотри-ка, и вовсе из глаз пропал.
Старик на свой дом с вышины посматривает. Вот стал его дом величиной с дыню, вот с баклажан, вот с горошину, вот с кунжутное семечко — и совсем исчез, словно растаял.
Посмотрел старик на небо. Нет, ещё не видать верхушки бамбукового ростка.
