Мальчик-кот с почти нескрываемым презрением посмотрел в зелёные глаза девочки:
– А ты что, оказывается, собачница?
– Да нет, – смутилась Юся. – Я всех животных люблю, не только собак. У меня дома ведь и кошка есть.
– Честно? – заинтересовался Рыська и распушил хвост. – А какой она полоды?
– Не знаю, я её на помойке нашла, – живо ответила Юсинь и, не желая отступать от своего, тут же продолжила: – Ну так ты отведешь меня к нему или нет?
– Быстло же ты меня в свои сообщники записала, – почти рассерженно проговорил Рыська. – Думаешь, помогла несколько лаз на кухне плиблать, и всё – я уже твой с потлохами?! Лазве тебе Улса лазлешила дом покидать?
Юсинь остолбенела. Она словно забыла на время, что находится не в гостях, а в заточении у ведьмы, и Урсин прислужник, пусть и весьма забавный, – совсем ей не друг…
– Ты бы лучше пло задания думала. Пелвое выполнила, а остальные что, не надо? – Рыська вскарабкался на подоконник, скинув на пол несколько стручков красного горького перца, и уставился в окошко. – Надо же, Улса возвлащается… Как лаз вовлемя.
– Ты же говорил, она весточку послала, что только завтра к обеду будет? – Юсинь сделалось невыносимо страшно и тошно одновременно.
– Ну да, послала, – мяукнул Рыська и, спрыгнув с подоконника, уселся изящной статуэткой у входной двери. – Значит, случилось что-то… Непледвиденное…
Юсинь хотела было спрятаться у себя в комнате и притвориться крепко спящей. Но она не успела.
Урсула очутилась в доме так быстро, что Юсю даже вжало в стену от невидимой силы, которая волной забросила ведьму в зал.
– Рыська, разогревай печь! Готовь тесто! – скомандовала Урса и проплыла на кухню. Перед тем как захлопнулась дверь, старушка обернулась на девочку и холодным голосом добавила: – Юсинь, ты можешь посмотреть, что я буду делать. Тебе это полезно.
Только сейчас Юся заметила, что на руках у ведьмы лежал ребёнок. Самый настоящий. Обыкновенный. Ребёнок!
Юсинь задрожала. Совсем как щенок, которого впервые вывели на улицу. Что ведьма собирается делать с малышом?! И зачем ей для этого печь?!
Юсе вспомнились детские сказки, в которых злая колдунья похищает детей, а потом пытается приготовить их себе на ужин.
* * *
Рыська уже вовсю хозяйничал: разбивал в миску куриные яйца, всыпал несколько стаканов муки, добавлял соль, подсолнечное масло. И если бы рядом не стояла Урса, крепко сжимая крохотное тельце худенького и бледного ребёнка, то Юсинь подумала бы, что он просто собирается испечь пирожки. Или, может, делает тесто для любимых Юсиных чебуреков. Таких неповторимо вкусных, которые жарит пышнотелая и весёлая мама Мильки…
– Теперь отойди, – сказала Урса и отодвинула Рыську рукой. – Раскатать тесто я должна сама. Подкинь пока дрова.
Ведьма положила ребёнка в плетёную корзину для овощей и подошла к столику, на котором колдовал Рыська. Старушка нагнулась к миске, прошептала что-то низким голосом, плюнула-дунула в замес и хлопнула в ладоши. В ту же секунду тесто само выскочило из посудины и шлёпнулось на припорошенную мукой доску. Урсула засучила рукава белой кружевной рубашки, растёрла ладони, словно на них был какой-то крем, и принялась изо всех сил мять тесто. Оно выглядело таким податливым и мягким под её тонкими умелыми руками, что Юсинь ужасно захотелось его раскатать и наставить рюмкой много маленьких кружочков, из которых бы получились чудесные пельмени. Однако, устыдившись беспечности собственных мыслей, Юся с испугом взглянула на ребёнка. Кожа его была какого-то неестественного зеленоватого оттенка: дышал он громко и тяжело, изо рта время от времени вырывался странный хрип.
Девочка подумала, что малыш, должно быть, болен, и тогда ведьма вряд ли станет его есть. Хотя на всякий случай Юся решила, что, почувствовав настоящую угрозу для жизни младенца, она ценой собственной отобьёт его у Урсулы. Для этого Юсинь незаметно как можно ближе придвинулась к корзине, в которой лежал малыш.
Тем временем Урсула собрала тесто в колобок, сделала посередине небольшое углубление, уложила в него мелкий стручок красного перца и заговорила хоть и скороговоркой, но довольно громко и отчётливо. Теперь девочка сумела разобрать каждое сказанное ею слово.
– Заберёшь всю злость и зависть, всю боль и страх, – говорила старуха, закрыв глаза, – защитишь от чёрных мыслей, от жадных и трусливых, убережёшь от всякой хвори и будешь съеден собаками, чтобы согреть и утолить их голод. Закрываю свой уговор на замок. Ключи от него навеки у меня останутся. Слово моё непоколебимо!
Урсула выдохнула, вытерла со лба несколько капель пота и взяла с полки над печью стеклянную скалку.
– Дерево на себя часть уговора заберёт, а стекло равнодушным останется, – произнесла вдруг Урсула себе под нос, и Юся поняла, что это было сказано именно для неё.
Оказывается, всё это время, несмотря на то что старуха была занята делом, она не забывала о присутствии на кухне Юсинь.
– Не сделаю я с ребёнком ничего плохого, – снова сказала Урсула в никуда, продолжая раскатывать тесто, вдавливая в него перец. – Да и не ребёнок он вовсе – а дух. Сын Болотного духа и жены его, утопленницы.
Юся ещё раз посмотрела на малыша. К горлу подступил ком – в этом мире всё было для неё противоестественным, чудным, неизведанным. Кот не был котом, малыш не был малышом, да и сама Юсинь теперь не была уверена в том, кто она есть.
А может, она на самом деле «вторая матрёшка»? Может, она, как рассказывал Рыська, – просто бестелесная душа, которая блуждала не в силах избавиться от своих воспоминаний, а потом нашла дорогу в Страну Туманов? Может, похищение ведьмой и жизнь у неё в заточении – это самообман, жестокая игра разума? Юсинь ущипнула себя в плечо и уставилась на Урсулу. Та уже раскатала тесто в большой лист и теперь медленно направлялась к корзине за ребёнком.
– Он заболел по глупости отца и матери. А я знаю, как помочь ему, – сказала Урсула, глядя девочке в глаза и протягивая руки к младенцу. – Вижу, о чём сейчас думаешь: но поверь, будет лучше, если ты не станешь этого делать.
Чем ближе подходила ведьма, тем сильнее Юсе хотелось схватить малыша, пусть он и был не тем, кем казался. Схватить и никому не отдавать до тех пор, пока печь не остынет, а Рыська не сотворит из теста что-нибудь знакомое и безобидное. Но, когда старуха оказалась у самого Юсиного конопатого носа, все намерения Юси превратились в пар, исходивший от истомившейся в ожидании печи. Глаза старухи, блестящие, словно холодная рыбья чешуя, может, и не умели смотреть ласково, но они точно не могли врать.
Девочка отошла от корзины.
Рыська, всё это время не находивший себе места и вертевший хвостом в беспокойстве, мяукнул и бросился вытаскивать из-под стола огромную печную лопату. А Юсинь в страхе закрыла рот ладонью, потому что Урсула, уже вытащившая малыша из корзины, успела положить его на раскатанный кусок теста и стала заворачивать в него, как в одеяльце.
– Вы же сказали, что не сделаете с ребёнком ничего плохого, – прошептала Юсинь дрожащим голосом. Она и сама не знала, как вообще нашла силы выдавить из себя эти слова.
– Не сделаю, – повторила ведьма ледяным тоном. – Слово моё непоколебимо! – добавила она, закрывая личико малыша последним свободным краем теста.
– Но он же задохнётся! – пропищала Юся и почувствовала, как из её глаз потекли слёзы.
– Да всё с ним будет холошо! – фыркнул Рыська и услужливо подставил хозяйке лопату, на которую, не мешкая ни минуты, Урсула уложила живой, но уже не двигающийся кулёк.
– В печь! – скомандовала старуха, и маленький мальчик-кот с необыкновенным проворством повиновался. Ребёнок, укутанный с ног до головы в тесто, будто пирог, опустился в пламя печи и скрылся за чугунной заслонкой, которую Урсула подпёрла ухватом.
– О, боже! – вскрикнула Юсинь и разрыдалась.
На юге Страны Туманов, у самого края беспокойной речки стоит, опутанная сухими побегами дикого винограда, подружившаяся со мхом и лишайником, заброшенная мельница, давно не пускавшая в дело свои деревянные крылья. Баба Мора больше не печёт и не продаёт хлеб, и потому ей незачем приводить в действие механизм для перемалывания муки. К тому же Мора перестала следить за домом – распустила тараканов и паутину, развела плесень и десятки горшков с ядовитыми грибами…
…Костлявая маленькая старушка лежала на широкой скамье, застеленной лоскутьями от старых тряпок. Она была похожа на лук из детской загадки – сто одёжек и все без единой пуговицы. Обычно Мора надевала хлопковую ночную сорочку, поверх неё тёплое вязаное платье, затем влезала в тяжёлую плотную кофту, после которой наступала очередь двух шерстяных жилеток и шерстяного же платка. И даже тогда Море всё ещё было холодно.
