— Всего один раз, мисс Прайс, и мы бросим. Обидно не побывать в прошлом.
— Я против, — повторяла мисс Прайс, — я решительно против! Если что-нибудь с вами случится, я не смогу вас выручить. Я сожгла книги.
— Нет! — в ужасе вскричала Кэри.
— Да, да, я их сожгла, — расплакалась мисс Прайс. — Они были слишком секретны.
— А вы что-нибудь помните наизусть?
— Ничего существенного. Одно-два несложных заклинания... О господи, это все моя вина... Я только хотела проверить... просто из любопытства... действует ли заклинание... Я и представить себе не могла, что все начнется сначала...
— Ну пожалуйста, разрешите нам попробовать, мисс Прайс, — настаивала Кэри. — Всего разочек, и мы никогда больше не будем просить. Мы же сдержали слово, а вы свое не держите, если не даете нам даже попробовать слетать в прошлое. Мы никому не сказали, что вы ведьма, а теперь, раз вы все равно не разрешаете нам использовать заклинание, получается, что мы могли бы и рассказать, какая разница...
— Кэри! — воскликнула мисс Прайс, вскакивая с места.
Глаза ее странно заблестели. Длинный тонкий нос неожиданно показался еще длиннее и тоньше, подбородок заострился. Кэри встревоженно отпрянула.
— Ой, мисс Прайс, — нервно пробормотала она.
— Если бы я думала, — продолжала мисс Прайс, все ближе придвигая лицо к отступающей Кэри, — если бы я хоть на минуту подумала...
— Не надо, — взволнованно сказала Кэри, — мы никогда не расскажем. Никогда. Потому что мы обещали, и мы вас любим. Но, — храбро прибавила она, — справедливость есть справедливость.
Мисс Прайс посмотрела на Кэри еще минуту-другую, а потом без сил опустилась на свой стул, уронив руки на колени ладонями кверху. Лицо ее стало вдруг усталым и печальным.
— В профессиональном отношении я ничего не стою, — сказала она. — Надо было заколдовать хорошенько всех троих и заставить вас замолчать раз и навсегда. — Она вздохнула. — А теперь слишком поздно.
Кэри нервно взяла безжизненную руку мисс Прайс в свои.
— Не волнуйтесь, — успокаивала она ее. — Правда, не стоит.
— И в профессиональном отношении вы были великолепны! — от всего сердца воскликнул Чарльз.
— Ты и вправду так думаешь? — неуверенно спросила мисс Прайс.
— Да, мисс Прайс, да, — заверила ее Кэри. — Не падайте духом. Вы моментально все вспомните, стоит только настроиться.
— Вы думаете, я смогу? — слабо спросила мисс Прайс. — Вы это не просто так говорите?
— Я это знаю, — кивнула Кэри.
Мисс Прайс пригладила волосы, словно опасаясь, что они растрепались.
— Надеюсь, что вы правы, — сказала она своим обычным голосом. — И, поскольку у вас есть уже некоторый опыт и вы обещаете, что поездка послужит вашему образованию, что вы примете все меры предосторожности и будете очень осмотрительны... я не нахожу, — она посмотрела на ребят тяжелым взглядом, почти изучающе, и вздохнула, — что одно короткое путешествие в прошлое может кому-нибудь навредить.
В Лондоне, во времена короля Карла II, жил чернокнижник. Он жил в небольшом домике на Крипплгейт, в довольно просторной комнате, к которой вела длинная, узкая лестница. Этот чернокнижник был очень нервным человеком и не любил дневного света. На то он имел две важные причины; я скажу вам первую.
Когда он был еще мальчиком, его отдали в ученики к другому чернокнижнику, старому, который обучил его колдовскому ремеслу. Старый чернокнижник в жизни был веселым, толстым человеком. Но когда приходили клиенты, он становился торжественным, как сова, а свою дородную фигуру облачал в длинную темную мантию, отделанную мехом, чтобы внушать почтение и трепет.
Молодой чернокнижник (его звали Эмилиус Джонс) все годы своего ученичества трудился в поте лица. Это он должен был ловить на кладбище кошек с десяти до двенадцати часов холодными лунными ночами и бродить по пустынным берегам в сером рассвете в поисках семи белых камней разного размера, увлажненных последней волной отлива. Это ему приходилось толочь в ступке лекарственные травы и ползать по канавам за крысами.
А старый чернокнижник посиживал у огня, поставив ноги на скамеечку, потягивал подогретое вино с корицей и кивал, приговаривая: «Отлично, мой мальчик, отлично...»
Молодой чернокнижник часами работал при свече, изучая карту небес и разгадывая язык звезд. Он вертел звездный глобус на эбонитовой подставке до тех пор, пока мозг его тоже не начинал вращаться — вокруг собственной оси. Эмилиусу случалось лазить на колокольни за летучими мышами и красть из церкви свечное сало. А в знойные полуденные часы его могли отправить пешком за город, и он плелся по увядающему вереску, выискивая гадюк, слепозмеек и полосатых улиток.
Умирая, старый чернокнижник послал за своим помощником и сказал:
— Я должен тебе кое-что сообщить, мой мальчик.
Эмилиус зажал перепачканные руки между коленями и почтительно опустил усталые глаза.
— Да, сэр, — пробормотал он.
Старый чернокнижник поудобнее устроил голову в подушках.
— Это касается колдовства, — сказал он.
— Да, сэр, — рассудительно, ответил Эмилиус.
Старый чернокнижник неторопливо улыбнулся в резной потолок.
— Это все ерунда.
Эмилиус испуганно поднял глаза.
— Вы хотите сказать... — начал он.
— Я хочу сказать то, что сказал, — спокойно ответил старый чернокнижник.
Когда Эмилиус немного пришел в себя от потрясения (полностью это ему так и не удалось), старый чернокнижник продолжал:
— Это просто доходное ремесло. Я содержал жену и пятерых дочерей в Дептфорде (куда меня понесут завтра), с экипажем и четверкой лошадей, пятнадцатью слугами, французским учителем музыки и баркой на реке. Три дочери удачно вышли замуж. — Он вздохнул. — Твой бедный отец (царствие ему небесное) щедро заплатил мне за твое обучение; и если я бывал к тебе строг, так это из чувства долга перед тем, кого уж нет. Дела мои в порядке, семья обеспечена, так что клиентов и этот дом я оставляю тебе. — Он сложил руки на груди и умолк.
— Но, — заикаясь проговорил Эмилиус, — я же ничего не знаю. Приворотное зелье...
— Подкрашенная вода, — сказал старый чернокнижник усталым голосом.
— А предсказание будущего?
— Детская игра: если не вдаваться в подробности, все, что ни предскажешь, рано или поздно сбудется, а что не сбывается, то забывается. Всегда имей важный вид, комнату убирай не чаще раза в месяц, подучи латынь, смазывай глобус, чтобы он легко вращался, и да будет с тобой удача.
Это первая из причин, по которой Эмилиус был нервным человеком. А вторая — в том, что во времена доброго короля Карла было модно посылать ведьм, чародеев и всех, кого подозревали в колдовстве, на виселицу. Так что стоило Эмилиусу допустить промашку или нажить врага — и он рисковал при участии недовольного клиента закончить жизнь в весьма душной и неуютной обстановке.
Может, Эмилиус и решился бы оставить эту работу, но все его наследство пошло на обучение колдовству, а характер у него был недостаточно сильным, чтобы начать жизнь сначала.
В 1666 году, в свои тридцать пять, Эмилиус выглядел не по годам старым — старым, худым и ужасно нервным. Он пугался мышиного писка, бледнел от лунного луча и вздрагивал, когда в дверь стучал слуга.
Если на лестнице раздавались шаги, он тут же начинал какое-нибудь несложное заклинание, из тех, что помнил наизусть, чтобы произвести впечатление на клиента. В то же время он готов был в любую минуту сесть за клавикорды в случае, если посетитель окажется королевским соглядатаем, и притвориться мечтательным музыкантом, которому досталось в наследство жилище старого чернокнижника.
Однажды вечером, услышав шаги внизу, в узкой прихожей, Эмилиус вскочил со стула, на котором подремывал у огня (этими поздне-августовскими ночами уже чувствовалось холодное дыхание осени), наступил на кота (испустившего душераздирающий вопль) и схватил двух сушеных лягушек и пучок белены. Он зажег фитиль, плавающий в плошке с маслом, посыпал его желтым порошком, чтобы горел синим пламенем, и поспешно, с трясущимися руками, произнес заклинание, одним глазом глядя на клавикорды, а другим на дверь.
В дверь робко постучали.
— Кто там? — крикнул Эмилиус, приготовившись выдуть синее пламя.
Послышались шепот и какое-то шарканье, потом голос, ясный и звонкий, как серебряный колокольчик, сказал:
— Трое заблудившихся детей.
Эмилиус растерялся. Он кинулся было к клавикордам, потом вернулся к синему пламени. В конце концов, он остановился посредине, небрежно касаясь глобуса одной рукой и держа ноты в другой.
— Войдите, — сказал он мрачно.
Дверь отворилась; в дверном проеме, четко выделяясь на фоне темного коридора, стояли трое детей, странно одетых и ослепительно чистых. На них были длинные халаты, как на городских подмастерьях, но подпоясанные шелковыми шнурами, и чистота этих халатов в Лондоне XVII века казалась почти неземной. Кожа детей сияла, и трепещущие ноздри Эмилиуса уловили приятный аромат, напоминающий необычно острый запах свежих цветов.
