— Ах, Арриэтта, — разрыдалась вдруг Хомили. — Гадкая, непослушная девочка! Как ты могла?! Как ты могла разговаривать с человеком… Если бы ты не…
— Меня «увидели», — сказала Арриэтта. — Я не виновата, что меня «увидели». Папу тоже «увидели». И дядю Хендрири. И я вовсе не считаю, что все так ужасно, как вы говорите. Я не считаю, что человеки такие уж плохие…
— Они плохие и хорошие, — сказал Под, — честные и обманщики — как придется. Если бы животные могли говорить, они сказали бы тебе то же самое. Держись от них подальше — вот что мне всегда твердили. Неважно, что они тебе обещают.
В ту ночь, пока Арриэтта тихонько лежала, вытянувшись на постели под раскрашенным потолком, Под и Хомили проговорили до самого утра. Они говорили в столовой, они говорили в кухне, а позже — гораздо позже — она услышала их голоса из спальни. Она слышала, как открывались и закрывались ящики, как скрипели двери, как выдвигались коробки из-под кроватей. «Что они там делают? — с удивлением думала она. — И что будет дальше?» Она лежала в своей мягкой постели тихо-тихо, и рядом были ее любимые вещи: марка с видом гавани Рио-де-Жанейро, серебряный поросенок, бывший раньше брелоком, бирюзовое кольцо, которое она иногда, просто ради шутки, надевала на голову как корону, и — самые дорогие ее сердцу — прекрасные дамы с золотыми трубами, плывущие по потолку над мирным белым городком. Лежа вот так тихо и неподвижно в постели, Арриэтта вдруг поняла, что, конечно, она не хочет все это потерять, но и другого она терять тоже не хочет; и приключения, и безопасность — вот чего ей надо. А этого-то (говорили ей безустанный шепот и возня за стеной) иметь и невозможно.
Но на самом деле Хомили просто не сиделось на месте от беспокойства, и она бесцельно выдвигала ящики и вновь их задвигала, чтобы унять тревогу. Кончила она тем, что решила, когда Под наконец лег, накрутить волосы на папильотки.
— Право, Хомили, — устало запротестовал Под (он уже был в ночной рубашке), — ни к чему это. Ну кто тебя увидит?
— То-то и оно! — воскликнула Хомили, разыскивая в комоде папильотки. — Кто знает, что может случиться? Я не хочу, — добавила она, переворачивая вверх дном ящик и поднимая с полу его содержимое, — чтобы меня застали непричесанной.
Наконец она тоже легла, и Под со вздохом перевернулся на другой бок и закрыл глаза.
Хомили еще долго лежала, уставясь на керосиновую лампу; это была серебряная крышечка от духов с крошечным фитильком, плавающим в керосине. Она и сама не могла бы объяснить, почему ей так не хотелось тушить огонь. Наверху, в кухне, кто-то двигался, а обычно в это время там было тихо — весь дом спал, — да еще папильотки давили ей на затылок. Она глядела — в точности так же, как Арриэтта, — на знакомую до мелочей комнату (чересчур заставленную, теперь она это видела, ящиками, и коробками, и самодельными шкафами) и думала: «Что нас ждёт? Может быть, еще ничего и не случится; возможно, девочка права и мы подняли весь этот шум из-за чепухи; мальчишка, в конце концов, здесь только гость; возможно, — сонно думала Хомили, — он скоро уедет, и все».
Должно быть, она все же задремала (как она потом поняла), потому что ей привиделось, что она пересекает Паркинс-Бек; была ночь, дул сильный ветер, и поле поднималось перед ней крутой горой; она карабкалась вверх вдоль живой изгороди рядом с газопроводом, ноги ее скользили в мокрой траве, то и дело она спотыкалась и падала. Деревья с шумом раскачивались во все стороны, ветви их метались на фоне неба. А затем (как она рассказывала много позднее) послышался треск, словно деревья раскалывались в щепы…
И Хомили проснулась. Она огляделась: все было на своем месте, лампа по-прежнему горела, и все же, она сразу это почувствовала, что-то было не так: был сильный сквозняк, горло у нее пересохло, на зубах скрипел песок. Она взглянула наверх.
— Под! — закричала Хомили пронзительно и уцепилась за его плечо. Под перевернулся на другой бок и сел. Они оба глядели на потолок: один край его отделился от стенки, и весь потолок поднялся под острым углом — вот откуда шел сквозняк, — а в отверстии, в каком-нибудь дюйме от изголовья кровати — торчал странный предмет: огромный серый стальной брус с плоским сверкающим концом.
— Это отвертка, — сказал Под.
Они глядели на нее во все глаза, как завороженные, не в силах двинуться с места, и несколько мгновений серый брус тоже оставался неподвижным. Затем медленно-медленно он качнулся вверх, и острый край прижался к потолку. Хомили услышала скрип наверху и короткий вздох.
— Ой, колени, — закричала Хомили, — ой, мурашки!
И тут с треском крыша их дома вся целиком отлетела прочь и упала где-то, где — им не было видно.
Хомили завопила во все горло, это был настоящий, полновесный вопль, громкий и пронзительный, она вопила от всей души, казалось, крик успокаивает ее, она обретает в нем равновесие; глаза ее — не без любопытства — смотрели вверх, в освещенную пустоту. Там, поняла она, высоко-высоко над ними, казалось, выше неба, был еще один потолок, с него свисал копченый окорок и две вязки лука. В дверях появилась Арриэтта; дрожа от холода и страха, она крепко вцепилась в свою ночную рубашку. Под шлепнул Хомили по спине.
— Кончай, — сказал он, — хватит. — И она вдруг замолкла.
И тут между ними и тем далеким-далеким потолком возникло огромное лицо. Оно качалось над ними, улыбающееся, страшное в наступившей тишине.
— Это твоя мама? — спросил через секунду удивленный голос, и Арриэтта шепнула от двери:
— Да.
Это был мальчик.
Под вылез из кровати и стал рядом, дрожа от холода в одной ночной рубашке.
— Вставай, — сказал он Хомили, — не можешь же ты оставаться в постели.
Еще как могла! На Хомили была старая ночная рубашка с заплатой на спине, и ничто на свете не заставило бы ее двинуться с места. В груди ее закипал гнев: ее застали врасплох, с папильотками на голове, и она вдруг вспомнила, что вчера из-за всей этой сумятицы впервые в жизни не вымыла посуду после ужина и та стоит грязная в кухне на столе всем на обозрение. Хомили сердито уставилась на мальчика — в конце концов, он был всего лишь ребенок.
— Положи крышу на место! — сказала она. — Немедленно! — Глаза ее метали молнии, папильотки тряслись.
Мальчик стал на колени, но и тогда, когда его большое лицо совсем близко наклонилось к ней, она не отступила. Она увидела его нижнюю губу — розовую и пухлую — совсем как у Арриэтты, только во много раз больше; губа задрожала.
— Но я вам кое-что принес, — сказал он. Хомили все так же сердито смотрела на него.
— Что? — спросила Арриэтта.
Мальчик взял что-то у себя за спиной и, держа так, чтобы не перевернуть, осторожно стал опускать к ним какой-то деревянный предмет.
— Вот что, — сказал он.
Он тяжело сопел от напряжения и даже высунул кончик языка. Деревянный предмет оказался кукольным буфетиком с двумя ящиками и полками внизу, полными столовой посуды. Мальчик поставил его в ногах кровати, на которой сидела Хомили. Арриэтта подбежала поближе, чтобы получше рассмотреть.
— Ах! — восторженно вскричала она. — Мамочка, погляди! Хомили кинула быстрый взгляд — буфет был из темного дуба, посуда разрисована от руки — и тут же отвела глаза.
— Да, — холодно сказала она. — Очень мило.
Наступило короткое молчание, никто не знал, как его нарушить.
— Дверцы внизу открываются по-настоящему, — сказал наконец мальчик, и к ним опустилась большущая рука, пахнувшая банным мылом. Арриэтта прижалась к стенке, а Под тревожно воскликнул:
— Осторожно!
— Верно, — через секунду сказала Хомили. — Вижу. Открываются. Под облегченно вздохнул — огромная рука исчезла.
— Ну вот, Хомили, — стараясь умиротворить ее, сказал он, — ты всегда хотела иметь что-нибудь в этом роде.
— Да, — сказала Хомили. Она все еще сидела торчком на постели, обхватив колени руками. — Большое спасибо. А теперь, — холодно продолжала она, — будь любезен, опусти крышу.
— Подождите минутку, — умоляюще произнес мальчик. Он снова пошарил у себя за спиной, рука снова опустилась к ним в комнату — и вот рядом с буфетиком стояло крошечное креслице, обтянутое красным бархатом.
— Ах! — снова воскликнула Арриэтта, а Под смущенно сказал:
— Как раз мне впору.
— Попробуйте, сядьте, — попросил мальчик. Под тревожно взглянул на него.
— Ну же, папа, — сказала Арриэтта, и Под сел — прямо в ночной рубашке; его босые ноги чуть-чуть не доставали до земли.
— Очень удобно, — сказал он.
— Оно будет стоять у очага в столовой! — воскликнула Арриэтта. — Оно будет так мило выглядеть на красном ковре…
— Давайте попробуем, — сказал мальчик, и рука снова опустилась. Под еле успел соскочить с кресла и поддержать закачавшийся буфетик, в то время как кресло взмыло у него над головой и опустилось, по-видимому, в соседней комнате. Арриэтта выбежала из спальни родителей и помчалась по коридору.
