— Глаза как глаза, чуть зеленоватые, как у лягушки. Я взволнованно глотнул воздух:
— Мила! Я стал волшебником! В ту минуту, кажется, мои слова не произвели на неё никакого впечатления. Она посмотрела на меня, как на дурака, села на диван и, подышав на замёрзшие пальцы, начала поправлять бантик на своей косе. Я повторил:
— Мила, я волшебник!
Она неопределённо фыркнула, перебросила через плечо косу и неторопливо расправила на платье чёрный передник.
— Слышишь, что я говорю? — рассердился я.
— Я не люблю, когда мне говорят глупости, — ответила она спокойно.
— Я не шучу!
— Не дури, Борис!
— Честное слово!
Она иронически сморщила свой маленький нос.
— Волшебник, а решать задачи по алгебре не умеешь.
— Я уже решил! — воскликнул я.
— Покажи!
— Вон на столе тетрадка…
Она подошла к столу, а я тем временем махнул платком и прошептал: «Хочу, чтобы все задачи были решены».
Мила открыла тетрадку, и я увидел, как она вздрогнула. Её лицо все больше вытягивалось, брови все выше поднимались на лоб, а серые глаза стали совсем круглыми.
— Просто удивительно! — пожала она плечами. — Кто тебе помог? Мне кажется, что у тебя изменился почерк… Ты никогда не писал так аккуратно.
— Я теперь все могу! — быстро сказал я, даже не взглянув в тетрадку, которую удивлённая Мила рассматривала очень внимательно. — Я же сказал тебе, что я стал волшебником!
— Бессовестный врун! — Она закрыла тетрадку и снова села на диван. — Ну, хорошо, если ты стал волшебником, сделай так, чтобы… — Она задумалась, не зная, как уличить меня во лжи. — Сделай так, чтобы в этой комнате пошёл снег!
— Пожалуйста! — Я отвернулся и махнул платком. Что тут началось! Со всех сторон на нас с пронзительным свистом обрушился ледяной ветер.
Комнату затянуло мглой, в лицо с силой ударили колючие дробинки снега, и я почувствовал, что у моих ног растёт сугроб. Снег набивался за шиворот и в рукава, метель слепила глаза, и я с трудом разглядел Милу, которая с ногами забралась на диван. Гремящий, хлещущий ветер валил Милу с дивана. Одной рукой она судорожно держалась за валик, а другой прикрывала голову. Словно издалека услышал я слабый, жалобный голосок:
— Довольно, Боря… Довольно!
Мне самому было не по себе. Я махнул платком, и в одно мгновение все успокоилось. Лампа в люстре горела ровно и ярко, нигде не виднелось ни одной снежинки, и только в ушах немного звенело.
— Ага! — закричал я. — Что ты теперь скажешь?
— Я ничего не понимаю, — призналась она, зябко потирая плечи.
— Хочешь, я ещё что-нибудь сделаю? Она спрыгнула с дивана и испуганно замахала руками.
— Нет, нет, не хочу!.. Слушай, как ты делаешь этот фокус со снегом?
— Это не фокус, а настоящее волшебство!
— Не верю… — совсем неуверенно сказала Мила и, услышав в передней шаги, быстро прибавила: — Вот, кажется, идёт Юрик Белов… Если ты волшебник, сделай так, чтобы он… превратился в негритёнка!
Почему ей захотелось, чтобы Юрка стал черным, я не знаю. Она все проверяла меня и придумывала задания потрудней. Я расхохотался. Должен признаться, что мне очень понравилась эта мысль — превратить Юрку в негритёнка. Я незаметно махнул платком и уставился на дверь, силясь представить себе, как будет выглядеть мой приятель.
Но когда он, как всегда стремительно, ворвался в комнату и поскользнулся на паркете, я ахнул и растерянно опустился на стул. Он был черным как смола, белели только зубы.
— Вы чего на меня так уставились? — спросил он подозрительно.
— Ты… ты сам на себя посмотри… — пролепетала Мила, указывая на зеркало. Юрка сделал шаг к зеркалу — и отшатнулся.
— Тьфу ты! Где это я так вымазался? — захохотал он и начал вытирать носовым платком лицо.
— Не три, Юрка, не поможет, — покачала головой Мила. — Тебя заколдовал Борис.
— Заколдовал? Враки!
— Я сама не верила, только это правда, Юрик!
Я сказал, не сводя с него глаз:
— Ты теперь не Юрий Белов, а Юрий Чернов! Совсем неожиданно он вдруг заплясал и весело проговорил:
— Ребята, а это здорово! Мне всегда немножко хотелось побыть негритёнком!
Он был так доволен, что даже не спросил, каким образом я превратил его в чернокожего. Меня это даже чуточку обидело. Уж слишком много Юрка был занят собственной особой и совсем не удивился, что я стал волшебником. Как будто я только и делал всю жизнь, что творил чудеса!
— Я могу тебя расколдовать, — сказал я.
— Потом… Мне так нравится. Очень симпатичное лицо, правда. Мила?
— Да, конечно… — нерешительно согласилась она. — Только я не привыкла видеть тебя вот таким.
Юрка потирал чёрные руки.
— Завтра в школе все мальчишки полопаются от зависти, когда меня увидят. Только ты, Борька, больше никого не делай негритёнком, а то будет неинтересно. Пусть я буду один негр на всю школу!
— Ладно, — согласился я. — Вообще я могу сделать всё, что угодно!
— Например, что? — заинтересовался он.
Я задумался.
— Например… например, перенестись на необитаемый остров!
— Очень хорошо! — захлопала в ладоши Мила. — Только не на север, я не люблю, когда холодно.
— В жаркие страны, — предложил Юрка. — На какой-нибудь остров посреди океана!
Я мечтательно сказал:
— Поживём всласть! Так, чтобы совсем не нужно было работать! А то мама каждый день пилит: постели кровать, подмети пол, вымой посуду! Все работай да работай! Хорошо бы без всякой работы пожить!
— А мы можем вернуться? — спросила Мила.
— В любую минуту, как только нам надоест. Поехали?
— Поехали! — решительно сказал Юрка. — А на чём?
— Я и сам не знаю… Закройте глаза! Эй, чур, не подсматривать!
Увидев, что они зажмурились, я махнул платком. Что-то загремело и заскрежетало, и сразу наступила полная темнота. Потом какие-то огни — красные, жёлтые, синие, зелёные — вихрем закружились вокруг нас. Наконец огни исчезли, и всё смолкло. В тишине я отчётливо услышал нарастающий шум морского прибоя. Ослепительный луч солнечного света ударил мне в лицо. Я заслонился от солнца ладонью и вдруг увидел, что справа и слева от меня покачиваются какие-то ветки. В ту же секунду я услышал рядом восторженные крики моих приятелей.
— Океан! — задыхаясь от волнения, пищала Мила.
— Пальмы, лианы! — вторил ей Юрик.
— Ананасы!
— Бананы!
Мы стояли, окружённые пышной тропической растительностью. Невидимые птицы свистели и щёлкали в зелени. Пахло какими-то цветами и сыростью. А глубоко внизу, под обрывом, клубилась пелена океанских волн. Зеленоватые валы накатывались на скалы и с шумом разбивались о камни. По временам ветер доносил до нас прохладный туман брызг.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой я ссорюсь со своими приятелями
Разумеется, мы прежде всего обследовали остров. Он оказался довольно большим и совершенно необитаемым. Густой тропический лес, скалы, тихие лагуны с прозрачной водой, в которой сверкали рыбы, тёплый песок на берегу лагун — всё было просто роскошно!
Усталые, изнемогающие от жары, но совершенно счастливые, мы, наконец, решили отдохнуть в тенистом ущелье, увитом какой-то зеленью.
— Хорошо бы чего-нибудь холодненького сейчас! — сказала Мила, садясь на камень.
Вы, наверное, догадались, что я сделал. Мои приятели только слабо ахнули, увидев, как в ущелье вдруг появились круглый стол и три удобных мягких кресла. На столе стояли вазочки с мороженым и большая ваза пирожных!
Это был настоящий пир. Таких сладких и вкусных вещей я не ел никогда в жизни. А кругом пели, свистели и щёлкали птицы, мощно шумел прибой, и бесчисленное количество солнечных зайчиков сверкало в волнах океана.
— Больше не могу, объелась, — сказала Мила, блаженно откидываясь на спинку кресла. — Ребята, а мне нравится такая жизнь.
— Ещё бы! — усмехнулся я.
— Вот так бы каждый день, — потянулся в кресле Юрка.
— Ну, каждый день, я думаю, надоест, — вздохнула Мила.
— Ничего, можно привыкнуть, это не алгебра, — сказал я.
Мы помолчали, прислушиваясь к шуму прибоя.
— А что мы теперь будем делать? — спросил Юра.
— Ничего! — сказал я.
Они недоуменно переглянулись.
— То есть как?.. — Мила посмотрела на меня своими широко открытыми серыми глазами.
— А просто так: ни-че-го! Мы зачем сюда попали? Чтоб отдохнуть от работы — ведь правда?
— А-а… — разочарованно протянула она.
Юрка почесал черным пальцем кончик чёрного носа и проворчал:
— Странно… Что ж, мы теперь должны вот так сидеть, и… все?
— Угу, — не очень уверенно сказал я.
Должен честно сознаться, что и самому мне сидеть без движения было не очень приятно, но теперь отступать было поздно, и я продолжал:
