– Тебя казнить будут, дундук, – тихо, так что слышала только охрана, сказал вышедший за ним Страус.
– Ме-ня?! Тогда я против, против, – игриво пропел Дохляк и двинулся по инерции к своему месту в ложах, но гвардеец его грубо завернул. С ума ли наш Дохлячок спятил, или прикидывался, неизвестно.
Итак, правителей Деваки поставили возле клетки, и их земная жизнь была теперь в руках народа.
Ох, как хорошо пахло после дождя, и лёгкий тёплый ветерок ласкал всех. Всех! Несколько преждевременно пожелтевших листьев упало с окружающих арену высоких лип. Один лист накрыл курносый задранный нос Дохляка. Многие засмеялись, и как бы впервые отметили, что его измождённое худое личико никак не гармонирует с жирным раздутым телом. И если Страус был спокоен и как бы смотрел в себя, если Младшой был даже легкомысленно весел и подмигивал деревенским красоткам, встряхивая льняными до плеч кудрями, то Дохляк был надменен и непрост, и, видимо, не в себе. Даже одет он был не соответственно моменту; не в сюртук, как Страус, и не во фрак, как щёголь Младшой, а в ярчайшую зелёную пижаму с розанчиками и в зелёный же колпак с помпончиком. И всё больше и больше вызывал в зрителях смех.
– Смотрите, смотрите, а наш Дохлячок-то в красных розочках, значит, он тоже революционер! – кричала прачка.
– В пижаме вишь-ко, средь бела дня спать собрался! – орал лысый повар.
– А мы его с пантерой положим, она его пригреет! – визжала повариха.
– Почему он в таком виде? – прошипел краснорожему гвардейцу неприметный человек, проверявший внутренность кареты на предмет чего-либо опасного.
– Спокойно, чего вы так выпучились? Не прежние времена, много вас тут, начальничков! – отрезал тот. – Робя! – заорал он, увидев на трибунах своих деревенских. – А я чего знаю! Счас будем разоблачать старый режим. Остренького чё-нибудь есть?
Откуда-то из задних рядов со скоростью молнии выскользнул пацанёнок.
– Дядя, вот это пойдёт? – он передал гвардейцу длинный заржавленный гвоздь.
– Ща проверим, – вскричал краснорожий, и с размаху всадил ржавый гвоздь в толстый зад Дохляка. Все ахнули, а гвардеец нанёс ему ещё несколько ударов в зад, в живот и в грудь. Наконец его товарищи в мундирах очухались и заломили ему руки.
– Да вы погляньте, что будет! – заорал он, выдираясь. – Он же надувной! Это я, я первый открыл!
Он с такой страстью это проревел, что все вперились в Дохляка… Наступила полная тишина, лишь слышно было, как из проколотой резиновой пижамы выходит воздух.
– Поразительно! – выдохнул кто-то. На глазах публики костюм Дохляка сдувался и превращался в тряпочку, висящую на тощем, как палка, тельце. Теперь его худая мордочка с телом гармонировала.
– Воистину Дохляк, – произнёс тот же голос.
– Господин Дохлячок, дай рецепт для диэты, – попросила толстенная повариха.
– Ах, неужели на него так революция подействовала, что он в один миг исхудал! – издевалась торговка рыбой. Тут с правительственного кресла поднялся Тибул.
– Граждане революционной республики, – сказал он, подняв над толпой руку – Это было правительство обмана, и Дохляка надували всякий раз, как он выходил в народ.
– Дохляка надували, и нас надували! – крикнул обиженный голос.
– А давайте и других гвоздём проверим, может, они тоже надувные? – предложил мальчишка, доставая из кармана ещё один ржавый гвоздь. Многие засмеялись, а юный проверяльщик уже кинулся к Страусу и Младшому.
– Э, я сам по себе худой, не видишь, что ли! – закричал Младшой, а Страус отвесил нападавшему звонкую затрещину, так что тот укатился далеко в сторону.
– Да они рабочих людей бить начали! – заорала бой-баба с перекошенным лицом. – Сыночек мой и так на головку дурной! Выпустите на них львов, пока они нас всех не переколотили!
– Казнить их! – закричала ещё одна истеричка.
– А мне Дохлячка жалко, – звонко сказала миловидная девушка, – смотрите, какой он стал!
Действительно, сдутая резина спустилась Дохляку в ноги, он стоял, тощий восьмидесятилетний старикашка в жёлтом исподнем, его била нервная дрожь, из носа торчала сопля, из глаз катились слёзы.
– Да, он очень жалкий. Просто противный! Давайте казним его первым! – сказала продавщица пирожков
– Казнить! Казнить! – подхватила почин, в основном, бывшая толстяковская прислуга, торговцы, и кое-кто из деревенских. Городские мужики пока помалкивали.
Товарищ Исидор опять поднял руку.
– Всех, что ли, казнить-то? Или пока одного? – поинтересовался он.
– Всех! Одного! Всех! Нет, одного! Да всех, чего тянуть-то! Все-ех!! – народу не терпелось насладиться привычным кровавым зрелищем.
– Ну, всех так всех, это воля народа, – сказал Тибул. – Действительно, без ликвидации старого не построишь нового. Открывайте замки, ведите эксплуататов в клетку. Звери к выходу готовы?
– Стойте! – с верхней скамьи метнулась вверх мощная загорелая рука с медным красноватым обручем на запястье. Это был цеховой знак оружейников и кузнецов. Такой же носил и Просперо. – Минуточку внимания!
– Кто это? – вдруг заверещал неприметный человечек и сразу стал приметным. Он был ушаст и лысоват. Он был родной сын палача Ушастого, примазавшийся к революции. И примазавшийся до того, что стал правой рукой Тибула, и тот даже намекнул, что в случае серии удач он может претендовать на роль третьего толстяка («Просперо, Тибул и Я – вот это да!») Тибул использовал его во всяких тайных делах и сокрушался только, что он слишком приметен. Но человечек сильно старался, приклеивал клейкой лентой уши к щекам, выдумывал всякие головные уборы, день и ночь внушал себе, что он неприметен, ходил бесшумно, свистел тихо и не разжимая губ и в основном молчал. Но всё же беспрестанно отклеивающиеся уши и слишком активная и г р а в неприметного разведчика его выдавали.
– Кто этот оригинал? – как-то кто-то спросил кого-то.
– О! Это наш неприметный человечек, – засмеялись в ответ. И тот, не приобретя самой неприметности, приобрёл революционную кличку – Неприметный. И я буду его теперь писать с заглавной буквы.
– Кто это перебивает первого советника президента?! – голос Неприметного, у которого пока отклеились только одно ухо, был визглив, как у торговки.
– Как, кто? Да это наш Звяга. Кузнец Звяга. Давайте послушаем Звягу! – вступились за товарища ремесленники.
Звяга поднялся во весь богатырский рост. Он был такой же мощный, если не мощнее, как Просперо.
– Граждане! – сказал он. – Этот лопоухенький, – кто-то из кузнецов хохотнул, – упрекает меня, что я перебиваю советника президента. Но что-то я не слышу самого президента..
Есть ли он у нас, мой сосед и соратник Просперо, которого мы все выбрали единогласно в президенты на наших тайных сходках? Президент ли он ещё, или торговцы и циркачи, – он кивнул в сторону Тибула, – уже переизбрали его и поставили своего? Может, президент теперь наш знаменитый канатоходец, или сынок палача Ушастого, а? – В публике зашумели. – Трудяги из города Мастеров! Почему тут орут и шумят одни торговцы, а рабочий люд наш и деревенский молчат в тряпочку? Президент Просперо, или нет? – крикнул он зычно.
– Президент, президент! – раздались голоса отовсюду.
– А если он президент, что же он молчит? Если он наш и ваш президент, нам интересно бы узнать его мнение! – Он развернулся к правительственным креслам.
– Сосед мой и соратник, – он обращался к вжавшемуся в кресло президенту. – Что с тобой? Разве мы не говорили длинными бессонными ночами о добре, любви и новом справедливом обществе? Разве сегодня ночью во дворце ты сам не подтвердил всё это? Или снова будем лить кровь, как при толстяках, как много веков до них? Я не понимаю тебя, почему ты молчишь? Неужели группка торгашей и всякого артистического сброда овладела тобой? Неужели в таком силаче такая дряблая воля?!
Все устремили глаза на Просперо.
Медленно поднялся президент из правительственной ложи. Нет, он не растерял своей воли, ему было просто физически плохо от впервые выпитого в жизни отдохновина. Он был отравлен этим ядом, и решил, что этот первый раз будет последним. А исчезновение Раздватриса и все эти крики: е-рун-да! Он умел не только работать руками, но и решения принимать! Поэтому, преодолевая тошноту и ужасную боль то в висках, то в затылке, медленно поднявшись, он пошёл к арене твёрдым шагом, зная, что сейчас сделает. По случаю президентства на него напялили светлый фрак на два размера меньше, но он не был смешон, он был грозен. Он подошёл к клетке, и, взявшись за толстые прутья, раздвинул их так, будто они были не из железа, а из пластилина. Всё замерло. Дыра оказалась достаточно широкой, чтобы в неё пролез тигр. При раздвигании следующих прутьев фрак лопнул у плеча, тогда Просперо сорвал его и отбросил в сторону, оставшись в какой-то манишке. Кто-то всплеснул в восторге ладошками, а Просперо, сделав ещё одну дыру, подошёл к зарешёченной двери, вставленной в клетку, рукою сорвал замок и распахнул дверь с такой силой, что сорвал её с верхней петли.
