— Шантон Кукарекович! Докажи им, что ты зажигатель зари и повелитель солнца. Не пой завтра. Пусть один денек в темноте посидят.
И пошел, пошел индюк петуха возвеличивать так, что у того голова закружилась. И он решил не петь.
Ночь минует, а он не поет. Заря занимается, а индюк Шантона подбадривает:
— Цыкни ты на зарю! Мигом сгаснет.
Шантон вылетел тогда из курятника навстречу заре и велит ей:
— Сгасни, ослушница! Не занимайся!
А она занимается — пуще горит. Солнце всходит. Глупый Шантон и на солнышко кинулся. Кшикает на него:
— Садись обратно!
А оно выше да ярче. Все ожило. Все радуются. Шантон со стыда под амбар забился.
А индюк только того и ждал. Перь-крылья распустил и на весь свет оповещает:
— Шантон-болтон! Было-боло-буль! Болтон-Шантон! Буль-буль-буль!
На этом и кончилась власть кичливого петуха.
Получается на белом свете и так: родится сказка, поживет среди людей и умрет. Или заснет. Спит год, другой… Сто лет спит. Двести спит. Спит до тех пор, пока ее жизнь не разбудит.
Именно так было и с этой сказкой. Она очень долго спала, и ее разбудили, затем переодели в новое платье, потому что старое, в котором она уснула, оказалось весьма обветшалым. Посмотрите, как эта разбуженная и переодетая сказка выглядит теперь. Тсс… Она начинает сказываться…
Шел молдаванин Ион через русскую землю да и притомился. Заночевал у русского мужика Ивана. Хлебосолен был Иван, да беден. А для гостя ничего не пожалел. Последний горшок молока на стол выставил. Из последнего пятка яиц яичницу зажарил. Последнюю свинку прирезал. На славу угостил. Наелся, напился молдаванин Ион, выспался. Сил набрался, в дорогу собрался, прощаться с Иваном начал:
— Добрый ты человек, Иван, великого ты народа сын. Хоть и не богат я, а хочу вознаградить тебя, чтобы ты меня не забыл и народ твой обо мне помнил.
Сказал так молдаванин Ион и вынул пять зерен. Вынул и говорит:
— Это первое зерно за горшок молока. Пусть оно у тебя никогда не переводится. Весной посеешь зерно, по осени молоко вырастет.
Подал Ион Ивану второе зерно:
— За яичницу это зерно. Посеешь его по весне, по осени оно курицами заквохчет, гусями загогочет.
Подал Ион Ивану третье зерно:
— Не пожалел ты для меня последней свинки. Пусть у тебя из этого зерна стадо свиней вырастет.
Подал Ион Ивану четвертое зерно:
— Не просил я у тебя шерстяные рукавички, ты сам понял, что зимой худо мне без рукавиц придется. Пусть это четвертое зерно овцами вырастет, шерстью обернется.
Подал Ион Ивану пятое зерно и сказал:
— А это пятое зерно самое главное. Памятное зерно. Что вырастет из него — своему народу раздай. Народ век тебя не забудет, сказку про тебя сложит и меня в этой сказке вспомнит.
Взял Иван зерна и спрашивает:
— Как называются эти всемогущие зерна, Ион, из которых молоко, куры, гуси, свинки, овцы растут?
— Называются они в молдавской земле папушой. А как в твоей земле их звать будут, не мне про то знать.
Сказал так Ион, простился с Иваном и в путь-дорогу отправился.
Минула осень, прошла зима, пришли красные дни весны. Хорошо взрыхлил землю Иван и зерна посеял. Посеял зерна и принялся ждать, когда они молоком нальются, нестись начнут, свинками, овцами вырастут.
Смеется народ над Иваном:
— Слыхано ли дело, чтобы молоко в поле росло?
— Небывалое дело, чтобы зерно поросятами поросилось.
— Как ты, Иван, мог поверить прохожему? В поле лен-конопля растет, а не овечья шерсть.
Молчит Иван, а с поля не уходит. Молочные, яичные, свиные, шерстяные всходы ждет.
Пришло время, проклюнулись ростки и так ходко в рост пошли, как ни одно дерево не росло. Могучие зеленя, высокие стебли. Сбежался народ — глазам не верит. По два, по три колоса на каждом стебле. Невиданные колосья — по хорошему огурцу. По пятьсот, по тысяче зерен в колосе. И каждый колос — на свой голос. Один коровушкой мычит, другой курицами квохчет, гусями гогочет, третий свинками хрюкает, четвертый овцами блеет, пятый для добрых людей семенным белояровым зерном зреет.
— Вот так папушой! Всемогущий папушой!
Много ли, мало ли лет прошло, зазеленели наши поля высоченным папушоем. Лесом стоит. Бором шумит. Народ веселит.
Стал папушой кормить сочным листом коров, а коровы доить густым молоком. Вырастил папушой своим сытным зерном жирных свинок, кур, гусей. Едят папушой бараны и овцы. Густо обросли они мягкой шерстью.
Добрую сказку сложили про мужика Ивана, что вырастил на Руси всемогущий папушой, и молдаванина Иона хорошим словом за пять зерен вспомнили.
Далеко пошел всемогущий богатырь папушой. Во все края он, кормилец, шагнул. Только в наших краях папушой новое имя получил. Белояровой пшеницей его зовут, кукурузой называют.
Вот какой теперь стала жить и сказываться старая сказка в новом платье. Пожелаем ей долгих дней. Обережем ее от нерадивого пахаря, темного знахаря и пустого бахаря. Пусть живет она на устах добрых, смелых, настойчивых и трудолюбивых людей.
Горела свечка в старом подсвечнике, горела да и отгорела. Погасла. Кончилась.
— Какая она недолговекая, — весело сказал таракан, выползая из щели. — Мало пожила свечка.
— Да, она мало пожила, — сказал, вздохнув, старый подсвечник, — зато ярко горела. Многим от нее было светло и радостно.
Ничего на это не ответил таракан, уползая к себе в щель. Потому что в подсвечник вставили новую свечу и зажгли. А таракан не любил света и боялся его.
Тихо росла, жидко цвела лесная яблонька. Зато не боялась она ни жары, ни холода, ни ветров, ни пурги. А любить ее никто не любил, миловать не миловал и добрым словом не жаловал. Потому что яблоки у нее были жесткие, да кислые, да мелкие.
— Кому я такая нужна? — жаловалась ветру яблоня. — На что мои сильные корни, закаленные ветви и крепкий ствол? Уж лучше бы мне уродиться липой или сосной. Стала бы я жить бревном в избе или на худой конец скамейкой. Как-никак на людях.
Горевала так она не один год, оплакивала свою судьбу, да счастливый день выдался. Прохожий человек на нее залюбовался.
— Ах, какая у тебя крона богатая! Какая ты из себя могучая! До чего ты сильна, яблонька! Дикой красоты красавица.
Как услышала эти ласковые слова яблонька, зашелестела, листочки отряхивать стала, ветки оправлять и весело засмеялась.
— Очень приятно, прохожий человек, что я вам понравилась. Премного благодарна.
— Да за что же благодарить меня, милая? — говорит прохожий человек. — Не по моей воле ты такая, а сама по себе. Не хочешь ли ты, яблонька, ко мне перебраться на жительство? Я тебя удочерю. Воспитаю. Выращу. Свое имя-фамилию дам.
— Да я с превеликим. Хоть сейчас. Выкапывайте, пожалуйста.
А прохожий человек улыбнулся да и сказал:
— Корни боюсь повредить. Осенью жди меня.
Очей не смыкала, ночей не спала яблонька. Дождалась осени. Пришли люди. Обкопали корни. Ящик подвели. Вагами подняли ящик с яблоней на телегу и перевезли дикую красавицу в большой фруктовый сад.
Недружелюбно приняли новую подругу-дикарку знаменитые садовые яблони. Пересмешничали. Одна из них говорит:
— Зря вы, яблони, груши, вишни, смеетесь над ней. Она еще покажет себя. Как бы нам, на нее глядючи, завидовать не пришлось.
Хорошо перезимовала яблоня, только по весне многих веток не досчиталась. Сильно обрезал ее названый отец. Но она крепкая была. От природы здоровая и стойкая. Переболела за лето и хорошо на новой садовой земле принялась. Опять к ней ее названый отец с ножом пришел.
— Не бойся, — говорит он, — милая доченька. Боли большой не сделаю. Как оспу привью.
Сказал он так и стал прививать на ее могучие ветви молодые побеги незнаемо дальних яблонь, растущих по берегам теплых морей. Хорошо привил старик. Научно.
Опять солнце, ходя по небу, стало отсчитывать дни и месяцы. Обросла яблоня новыми ветками с новой листвой, не похожей на старую, а через год, через два зацвела яблоня невиданно крупными цветами. Много людей приходило в сад дивоваться этим цветением. Еще больше пришло людей пробовать крупные, сладкие, сочные яблоки. Хвалят. Поздравляют садовода. Едят вкусные яблоки, а семечки яблочные не выбрасывают. В бумажные пакетики бережно прячут.
Завидуют лесной красавице садовые яблони. Не хотят признавать дикарку именитой чудо-яблоней.
— Посмотрим еще, как перезимуют в большие морозы ее новые ветки, привыкшие к нежным ветрам да теплым лучам. Тогда и скажем свое слово.
Особенно сомневалась в этом прославленная Антоновка. Да и не только она. Люди тоже опасения высказывали. И сам садовод хоть и верил в могучее лесное здоровье удочеренной яблони, а побаивался лютого яблоневого врага — мороза.
