— Стой, Борька, стой! Дам тебе две тыщи, черт окаянный! Подавись ты ими, паразит этакий!
— Давай, — Борька протянул руку.
— Чего давай? — бабка разинула рот.
— Деньги давай.
— Какие?
— Ты же обещала? Давай.
— Я же еще не получила их.
— Аванс давай, задаток. Двести рублей. Мне во как нужны, — Борька опять провел себе рукой по горлу. — А я тебе бумагу напишу, что ты ничего не пририсовывала к билету. Согласная?
— Где я тебе, бандит, денег таких возьму?
— Показать, а? — Борька решительно шагнул к комоду.
— Уйди, уйди! — замахала на него бабка. — Я те покажу! Я тебе так сейчас покажу, обормот, ты у меня в подпол улетишь! Пиши садись бумагу! И как надо пиши!
Борька взял лист и начал писать.
Бабка, оглядываясь на внука, достала из заветного закутка деньги, отсчитала, сколь просил Борька, перечла их два раза, слюнявя пальцы и шевеля губами, и спрятала остальное за пазуху, чтобы потом пе-репрятать в другое место.
Она подошла к внуку и заглянула ему через плечо.
— Написал?
— Счас, распишусь только и все.
Борька размахнулся на листе с крючками и завитушками и протянул бабке лист. — На готово!
Бабка отстранила Борькину руку:
— Ну-ка, прочитай.
— Давай, прочитаю. — Он отставил лист подальше и громко прокричал:
— Я, Борька, бабкин внук, хоть она и называет меня всякими нехорошими словами, подтверждаю, что она ничего не пририсовывала к лотерейки. Она вообще ни фига…
— Ты чего эт пишешь? Это же документ, а ты — "ни фига"! Я тебе счас дам вот! Убирай свою фигу! — Бабка наступала на внука.
— Да стой ты! Это я так. Написано-то по другому. Гляди сюда, — Борька ткнул пальцем в лист, — видишь? Написано — ни-че-го.
— А ты и читай, как написано! Грамотей.
— Ладно, слушай дальше. — И он снова отставил лист. — Она вообще ни фи… то есть, ничего не может рисовать, потому как и пишет коряво. А билет она согнула и все. Так удобней его в шкатулку прятать…
— Так, так, правильно, удобней, — поддержала бабка.
— Не встревай, я еще не кончил, — перебил ее внук.
— …Так что, товарищи, отдайте ей деньги за выигранную машину, пусть пользуется.
Борька положил лист на стол:
— Все. Давай деньги.
Бабка взяла бумагу, посмотрела в нее и отдала внуку деньги.
— Смотри, бабуся, не считаю. Верю тебе, — и он убрал деньги в карман. — Ну, счастливо тебе выиграть.
— Как выиграть? — испугалась бабка. — А если не выиграю?
— Нет, должна, — Борька был в отличном настроении, — выигрывают же иногда.
— А не выиграю? — Что-то непонятное навалилось на нее, обескровило ноги, она вяло опустилась на скамью. — Ой, Борька. Ты бы мне отдал пока деньги-то, а? — попросила бабка.
— Нет, бабуся. — Борьке не хотелось расставаться с так легко добытыми деньгами. — Ты, когда выигра-ешь, мне ничего не дашь. Бумага-то у тебя уже.
— На, Борь, возьми, потом отдашь, когда выиграю, — радостно протянула бабка лист.
— Давай, давай. Только я потом тебе бумагу не за двести рублей дам, а за три тысячи! Чтобы тебе по-ловина, и мне половина. Ну, давай, давай.
Борька пошел на бабку с протянутой рукой.
Та отступала.
— Три тыщи?.. Ну бандит… ну, охломон… ну… ну.
— Давай, давай бумагу, чего прижала!
— Постой, ладно. Забирай деньги. Но смотри, ежели не выиграю, на глаза мне не смей показаться! Ох смотри! Ну, Борька! Ухват об тебя переломаю, черт окаянный. Вон чего подарил-надумал. Машина. "Моск-вич". Красный…
КАНИКУЛЫ
святочный рассказ
Толик возвращался из школы.
Снег скрипел под ногами взрослых. У него из-под валенок выползало только жалкое попискивание. Он старательно нажимал на снег, переносил тяжесть с одной ноги на другую, раскорячивался потолстевшей уткой, убыстрял и замедлял шаги, но настоящего хрусткого звука все никак не получалось. Толик остано-вился под фонарем. В большой круг искрящегося голубого снега заполз треугольник синего — от столба к забору, а дальше тянулся фиолетовый с черными ямками. Мальчик вступил в круг и пошел по цветам — где глыбже? Снег везде был одинаков, и вилась по нему дорожка темных следов-ямок, а рядом неглубокая полоска — от мешка со второй обувкой.
— Сила! — мечтал он вслух. — Две недели никаких уроков! Ох и нагуляюсь! Мама сама выгонять будет: "Иди, сынок, побегай. Устал за книжками целые дни просиживать. Вон какой бледненький". Станешь тут бледненьким! Вовка в четвертом классе учится, а мы в третьем столько же пройдем. Вовка хвалится: "Нам учиться лафа!" А сам завидует. Еще бы! Он старше на год, а энглиш вместе зубрить начнем. Посмотрим еще, кто быстрей по иностранному закалякает. Лафа ему! А каждую субботу ремня получает. За дневник. Толик не получает. У него папа хороший. Да и с отметками порядочек. За что получать? Ни одной тройки в табеле. Вот он, здесь в портфеле. Все оценки красными чернилами проставлены. А в дневнике Марина Юрьевна еще "спасибо за сына" написала. Подарок маме и папе.
Он решил проверить — не потерялся ли табель, на месте ли приписка учительницы? Присел на снегу, стянул зубами закуржавевшие варежки. Пальцы красные, от морозца огнем горят, слушаются плохо. Но ничего, проверил. На месте! Куда денется? Закрыл портфель и вприпрыжку побежал домой.
— Сегодня елку наряжать, — вспомнил он.
Мама достанет с антресолей старый почтовый ящик с игрушками, сядет на диван, поставит ящик на стул и зашелестят бумажки — каждая игрушка в обрывок газеты завернута. Мама разворачивает и Толику подает.
— Эту на верхушку, эту — пониже, эту — рядом, — подсказывает сыну. Игрушки на нитках крутятся, лам-почки в шарах перемаргиваются, улыбаются. Толика спать рано не погонят. Мама книжку почитает, а он будет слушать, слушать и на елку смотреть. Сила!
Толик забежал на четвертый этаж и услышал из за двери громкий разговор — сразу несколько голосов. Не ругались, весело спорили.
— Гости!
Он радовался, когда к ним приходили гости. При гостях можно хоть на голове ходить — не заругают. И в любую игру играть: хочешь в прятки, хочешь в шахматы. Взрослые любят играть в шахматы с маленьки-ми. Толик не знает — почему, но знает, что любят. Он сначала плакал, когда проигрывал. Его жалели и убирали шахматы. Теперь он не плачет. Карпов и то проигрывает! А Карпов — любимый его шахматист.
Постучал. Голоса затихли.
По коридору, прижимаясь к стенке, поползли чужие шаги. Толик постучал еще. Дверь открыла незна-комая тетя.
— Ты кто? — спросила она.
— Я? — растерялся мальчик от такого вопроса. — Я…. Толик.
— Ну и что?
— Пусти, пусти, — крикнул папа из комнаты. — Сын это.
— А, сын, — растягивая слова, сказала тетя. — Ну, заходи, коли сын.
Она отступила от двери и засмеялась.
Толик тоже засмеялся. Ну и тетя! Рот как у клоуна — большой и красный. И волосы лохматые, в разные стороны торчат, как на болотной кочке трава — у головы рыжие, на концах — бледно-желтые.
В коридоре и на кухне горит свет, а в комнате темно. Только лампочка магнитофона зеленым глазком светится. Гости какие-то чужие — кричат, курят. Мама не разрешает курить дома, а они курят. Папа сидит на диване, локтями надавил на стол и кричит кому-то через музыку. Болотная Кочка толкнула его в пле-чо; папа покачнулся, оторвался от стола и вышел на свет.
— Отучился? — спросил он.
— Угу. А где мама?
— Мама? — повторил папа таким голосом, словно Толик спросил у него: "А где ручка, или книжка?" Он оглянулся на гостей. — Пойдем-ка на кухню. — И легонько подтолкнул сына. Когда вошли, закрыл дверь и прислонился к ней — забаррикадировал. Толик ждал, а отец смотрел на стену, смотрел на пол, смотрел в потолок — смотрел на все, только не на сына; левая рука в брючном кармане, правой несколько раз по-правлял волосы, но еще больше растрепал их, и никак не мог начать разговора. — Мама… — сказал он, раз-гоняя себя. — Ты уже большой, сынок…
Он пытался подготовить сына к важному, вселить в него спокойствие, смягчить голос, но добился об-ратного. Мальчик сжался и, не зная, что скажет ему отец, всхлипнул, вытянул шею и впился глазами в папины губы. Он ждал — сейчас губы зашевелятся и в маленькую щелку выползут страшные слова. Но гу-бы никак не раскрывались. Правая рука ерошила волосы, опускалась и вновь водворяла на голове беспо-рядок.
— Мама, она ничего… Все в порядке… Она скоро нам ляльку принесет… Из больницы. — Сказал и уди-вился — как долго не находились такие простые слова, и, словно гора с плеч свалилась, почувствовал бли-зость сына, его напряженное ожидание, доверчивость; привлек к себе и улыбнулся.
Толик и не хотел плакать — с чего? — но слезы сами побежали. Он смахивал их с одной, с другой щеки, шмыгал носом и теснее прижимался к отцу.
— Ляльку? — переспросил он и тоже улыбнулся. — А кого? Братика или сестренку?
