Старый Белк тронул лапой его колено.
— Пойдёмте, — сказал он.
Они двинулись вдоль забора в ту сторону участка, где было много деревьев и задичавшего малинника.
— Осторожно, — говорила иногда Зая, которая была впереди.
Это значило, что здесь валяется осколок банки, или железный, кузов игрушечного грузовика, или густо наросла крапива. Потом они пересекли поляну, где весной цвели ландыши, а сейчас было полно их гладких, прохладных листьев, и вышли к ТОЙ большой сосне.
— Погляди туда, — сказал Старый Белк и резко вытянул лапу.
Мальчик глянул. Среди кустов стояло два… нет, три прозрачных домика, точно таких, какие он умел рисовать: чёрточка сверху вниз и слева направо, а потом снизу вверх и справа налево. И наверху две косые чёрточки — крыша. Только когда рисуешь на земле, в домике оказываются лишь камни да песок, иногда — муравьи. А здесь просвечивали листья черёмухи, кусок соснового ствола, ветка малины — прямо вместе с толстыми ягодами, насаженными на белую сердцевину.
— Входите, — позвала Зая и открыла прозрачную — из одних чёрточек — дверь.
Внутри дома были те же ветки, листья, ягоды. А ещё был пенёк, спрятанный в папоротнике.
— Садитесь, — сказал Старый Белк.
Все уселись вокруг пня. Здесь было хорошо, в этом домике, который Мальчик мог бы нарисовать и сам. Он прежде не знал, как свежо пахнет земля и ночная трава, не замечал, какие крепкие и ловкие ветки живут вокруг него и как много всего: этой травы, и листьев над головой, и колючих веток хвои там, в вышине, и белых, кое-где рыжеватых от луны облаков… Как всего много!
Младший зайчонок прижался тёплым бочком к ноге Мальчика, и бочок этот вздрагивал: зайчонок дышал. Мальчик погладил его по голове, провёл пальцами по ушам, похожим на два тёплых серых листа.
И тут, под самой крышей, на нижней ветке сосны, он увидел Птицу.
Домик он легко мог бы нарисовать и сам. Но такой птицы он не нарисовал бы никогда!
У неё были очень чёрные глаза, будто сделанные из двух чёрных стёклышек. А перья — тёмные и гладкие: одно перышко мягко прикрывало другое, так что выглядывал только закруглённый кончик; это перо прикрывало третье, и так получалось крыло и так же — спина, и хвост, и голова. Вся она была будто сплетена из этих перышек! Только на голове перья были меньше, и узор получался тоньше, нежней. Мальчику казалось, что он уже видел эту Птицу. И она кивнула ему, как знакомому:
— Здравствуй, Пайпуша!
Потом подняла голову, запрокинула её, будто полоскала горло серебристой и звонкой водой. И Мальчику пришёл на память ручей или, может, лесная речка с камешками на дне, чёрным ольховым листом и узкими, как иголки, рыбами.
Мальчик глядел на Птицу и слушал её. Он мог бы протянуть руку и снять её с ветки, как игрушку с новогодней ёлки, — так она была близко.
Потом Птица раскрылила чёрные крылья и стала похожа на ветку сосны. Эта чёрная ветка плавно слетела в траву.
— Полетим, Пайпуша! — оказала Птица.
— Я не умею, — ответил Мальчик.
— Просто взмахни руками.
Мальчик взмахнул и чуть-чуть отлетел от земли. А потом опять стукнулся об неё ногами.
— Если не устал, взмахни ещё.
И Мальчик стал подлётывать — невысоко — над травой, над кустом и потом вдруг над террасой.
— Ну, вот ты и дома, — сказала Птица. — Залетай в окно.
— Можно, я ещё полетаю? — попросил Мальчик.
— Нет, нет, завтра. Летать очень утомительно с непривычки. Спокойной ночи, Пайпуша.
Мальчик хотел ей ответить, но не ответил, потому что глаза сами закрылись.
«А как же зайцы? — подумал он, забираясь под одеяло. — Они убегут».
Но встать уже не смог. Потому что когда любому мальчику очень хочется спать, он засыпает тотчас же, будто идёт, идёт по полю и вдруг — уух! — в овраг. И уж ничего не помнит.
Проснулся Мальчик в своей кроватке, которая была ему коротка: ноги просовывались между металлическими прутьями, и пальцы касались тёплых брёвен стены.
Окно было открыто, из него текла смолистая теплота. Острые лучики солнца прокалывали хвою сосны, книзу они расширялись, начинали светиться лиловым, синим и золотым.
— Мама! — крикнул Мальчик. — Мама! — И, когда она вошла, потянулся к ней: — Я ночью летал!
— Значит, растёшь, — улыбнулась мама и поцеловала его в макушку. — Кто во сне летает, тот растёт. Вставай, Игорёк.
— Нет, я по правде летал! — крикнул он.
— Ну и молодец! — засмеялась мама. — Лети скорее завтракать.
Она не поверила. И Мальчик знал, что не сможет, никогда не сможет ей как следует растолковать.
После завтрака мама положила перед Мальчиком книгу.
— Давай почитаем. До школы — считанные дни.
— У-у-у, — ответил Мальчик.
— Давай, давай.
— Попозже, — попросил он.
— Попозже мне некогда.
— У меня от чтения делается жирно во рту, — затянул Мальчик.
— Это я уже слышала. — И мама открыла книгу.
— «По го-ро-ду бе-гут…» — прочитал Мальчик и остановился. — Я не понимаю, что это значит — «по городу бегут». Кто бежит?
— Ты читай дальше, — сказала мама, — тогда поймёшь.
— Как же читать дальше, если я ЭТОГО не понимаю.
— Ты не там остановился. Ну, читай же!
Мальчик стал читать вразвалку:
— «…ашины… рамваи…»
— Где же все первые буквы?
Мама начинала сердиться и сейчас, наверное, захлопнет книгу.
— О чём ты прочитал? — строго спросила она. — Расскажи.
— Я не понял, — ответил Мальчик. — Я ни одного слова не понял.
Нет, мама вовсе и не думала закрывать книгу — она глубоко вздохнула, как видно, набираясь терпения:
— Ну, прошу дальше. Учти — чем лучше прочтёшь, тем быстрее тебя отпущу.
Но тут возле террасы появился папа. Он весь — от подмышек до колен — был обвешан свёртками.
— Держите, держите скорее, уроню! — закричал он. Они стали распаковывать свёртки с конфетами, мясом, какими-то консервами. Один большой куль отец отложил:
— Это потом…
— Ну, пап!
— Нет, нет. — И достал из портфеля коробку. — Это конструктор, — сказал отец.
В коробке были металлические колесики, палочки, винтики.
— Ты всё же парень, должен разуметь в технике.
— Почему должен? — спросил Мальчик.
— Потому что здесь надо работать головой. А ты только глазами работаешь. На зайцев глядишь. А тут — посмотри-ка, сынок, можно сложить дом, трактор…
— Знаешь, отец, — сказала мама, — конструктор — это хорошо, но мы ещё не кончили заниматься.
Мальчику очень, даже очень хотелось поскорее кончить заниматься. Ему нужно было пойти к зайцам. Он боялся: а вдруг их нет? Вдруг убежали?
— Мам, я на минутку… только до поляны — и обратно.
— Нет, Игорёк. Сначала дело, потом игра.
Мальчик сидел на жёстком-прежёстком стуле, тёр глаза, в которые точно песок насыпали, и читал.
— «По городу бегут…» — читал он.
— Ну, дальше, дальше.
— «…машины. Трамваи, автобусы весело…»
— Что — весело?
— Вот и я, мам, не понимаю, что весело.
— Ты снова не там остановился.
— Почему не там?
— Потому что нет точки. Понял?
— Понял. Нет точки.
— Ну, читай до точки.
— Так её же нет!
— Есть она. Вот где.
— У-у, как далеко! А ты говорила — две фразы…
— Ты ещё и одной не прочитал.
— Ну да, уже вон сколько…
— Не торгуйся! Читай…
— «…домов смеются прохожие…» Как это «домов смеются»?
И вдруг Мальчику самому делается смешно. Он хохочет и не может остановиться.
— Ну ладно, передохнём, — говорит мама.
Мальчик вскакивает, целует её и мчится к зайцам. Они там, на месте. Спокойно сидят в клетке. Зая повела в его сторону лиловатым глазом и шевельнула верхней губой, будто хотела сказать: «Здравствуй, Пайпуша».
Мальчика уложили спать, когда было ещё почти светло. Летом его всегда так укладывали. Он долго глядел на ветки сосны — они сплетались, перепутывались, и опять Мальчик видел в них чёрные ямы и светлые ходы и выходы, как в тот вечер, когда мама рассказывала ему про Филюшку. Только теперь откуда-то набежал ветер и топорщил иглы и шуршал ими — ш-у, ш-у. И в открытое окно влетел листок берёзы. Осень. Ещё тепло, а уже осень.
Потом небо потемнело, и ветра не стало слышно.
Мальчик закрыл глаза, вздохнул глубоко… И вдруг… Вдруг он услышал шорох.
Мальчик открыл глаза и увидел: на подоконнике сидела Птица. Сквозь её чёрные перышки просвечивал воздух, и опять казалось, что это слетела большая ветка сосны. Но это была не ветка.
— Здравствуй, Птица! — шёпотом сказал Мальчик. — Я не знал, что ты прилетишь.
— Но ведь я обещала. Ты не надеялся?
