Корова рассмеялась.
— Да нет же, это мох.
— Вот как. Какой он, право, некрасивый…
С того разговора прошло десять дней. Вдруг Патриния удивленно воскликнула.
— Корова-сан! Вы только взгляните! И у вас появилась корона! Во всяком случае, мох на вашей голове надел красный капюшон. Поздравляю!
Корова печально усмехнулась и безразлично ответила:
— Спасибо. Только ведь это не мой капюшон. Это корона мха… Корона, которая увенчает меня, покроет серебром всю равнину…
Эти слова сильно испугали патринию.
«Она же говорит снеге! Какой ужас, какой ужас!» А в воздухе и в самом деле уже плясали снежинки. Корова заметила это и стала утешать патринию.
— Патриния-сан, действительно, какая неприятность! Ох, простите, простите… Но ведь это случается каждый год, что ж тут поделаешь. Зато когда весной снег сойдёт, мы снова вас увидим. Буду очень, очень рада нашей встрече!
Патриния уже ничего не смогла ответить.
Наступил следующий день. К камню подлетел комар.
— Сколько же всякого мусора навалено на этой равнине. Вот, например, камень «Корова». Ну, какой с него прок? Вот, взять, к примеру, хмель. Он рыхлит землю и очищает воздух. Даже от травы есть польза — она сверкает росинками и радует взор. Вот так! — Комар улетел прочь с противным писком.
Мох, выросший на Корове — и тот потерял почтительность, постоянно слушая всякие гадости о хозяйке, а тут, после комариной тирады, стал издеваться в открытую.
Нахлобучив красную шапочку, он запел, пританцовывая.
Корова — чернавка, Корова — чернавка.
Чернавка, дон-дон
Льет ли дождь — а Корова черная-черная, дон-дон
Светит солнце — А Корова все равно
черная-черная, дон-дон.
Корова — чернавка, Корова — чернавка.
Чернавка, дон-дон.
Пройдет тысяча лет, а «Корова» останется
черной, дон-дон.
Минет десять тысяч лет, а Чернавка все будет
такой же, дон-дон.
Корова рассмеялась.
— Славно поешь. Очень славно. Мне-то все равно, но хорошо ли это для вас?.. Спою-ка и я что-нибудь. А ну, споем вместе со мной!
Небо. Небо. Небо -
Из его грудей льет ледяной дождь.
С дуба капли дождя кап-кап.
Белый туман хлюп-хлюп.
Небо. Небо. Небо —
Солнышко, светит — пых-пых-пых.
И луны сияние, цун-цун-цун.
Звезды мерцают, пиккарико.
— Никуда не годится твоя песня. Совсем дурацкая!
— Вот как. Ну что ж, я поэтическими талантами никогда не блистала.
Корова невозмутимо замолчала.
И тут все обитатели равнины принялись дружно смеяться над Коровой:
— Здорово «красный капюшон» сбил спесь с этой толстухи! Мы больше не желаем общаться с ней. Она уродка! Чернавка! Чернавка! Чернавка! Дон-дон! Корова — дон-дон!
Но тут на равнине показались четверо красивых, высоких людей в очках, а руках они держали какие-то блестящие инструменты. Один их них, увидев Корову, воскликнул.
— Ура! Ура! Наконец-то я нашел, что искал! Какое чудо! Просто идеальный образец. Классический образец вулканической бомбы. Впервые вижу столь совершенные формы. Как изящно она перепоясана. Одна такая находка стоит того, чтобы проделать столь дальний путь!
— И, правда, красивая. Таких замечательных образцов и в Британском музее не сыщешь.
Бросив инструменты в траву, люди окружили Корову со всех сторон, и поглаживали, и похлопывали ее по округлым бокам.
— Ни на одном из имеющихся образцов нет такого пояса. Ну что ж, теперь понятно, каким образом этот камень крутился в воздухе. Великолепно! Чудесно! Заберем его прямо сегодня.
Люди куда-то ушли. Ребристые камни молчали, словно язык проглотили. А добродушная вулканическая бомба «Корова» тихонько посмеивалась.
После полудня в долине опять засверкали очки и приборы — снова явились давешние ученые, только на этот раз с ними были деревенские жители и телега, запряженная лошадью.
Они остановились под дубом.
— Это очень ценный экземпляр. Пожалуйста, аккуратнее, не повредите его. Как следует оберните. Давайте отдерем от него мох.
Мох расплакался. А вулканическую бомбу аккуратно обвязали соломой. И тогда Корова сказала:
— Друзья. Спасибо за ваши заботы. Господин мох, до свидания. Хотелось бы еще раз послушать вашу песенку. Место, куда я направляюсь, вряд ли будет столь светлым и приятным, как наша равнина. Однако мы должны делать то, что должны и можем. До свидания, прощайте все!
На Корову повесили большую табличку «Токийский Императорский университет, кафедра геологии».
А затем — раз-два-три! — взгромоздили ее на телегу.
Лошадь фыркнула, потянула ноздрями воздух и зашагала по зеленой-зеленой равнине.
Итиро проснулся от надоедливого птичьего гомона Уже совсем рассвело. Три голубых луча света пробились сквозь щель в углу хижины. Вспыхнув над головами братьев, они высветили ножи, висевшие на тростниковой стене хижины.
В центре на полу ярко горело полено. Дым окрашивал лучи света в сизый цвет, клубился, принимая причудливые формы, и растворялся в солнечном свете.
— Ого! Да уже день! — пробормотал себе под нос Итиро и оглянулся на младшего брата Нарао.
Тот сладко спал, приоткрыв рот. Щеки у него раскраснелись, как наливные яблочки. Из-под губы виднелись белые зубки, и Итиро, не удержавшись, щелкнул по ним ногтем.
Не открывая глаз, Нарао сморщился, вздохнул и снова заснул.
— Вставай, Нарао, уже утро. Просыпайся. — Итиро принялся тормошить брата.
Нарао опять недовольно поморщился, что-то пробормотал себе под нос, и, наконец, приоткрыл глаза. А потом удивленно пробормотал:
— Ой, да мы же в горах…
— Ночью… хотя нет, ближе к утру, очаг погас. Помнишь? — спросил Итиро.
— Не-а.
— Холодно стало — страсть! Отец проснулся и раздул огонь.
Нарао ничего не ответил, словно мысли его витали где-то далеко-далеко.
— Отец уже работать пошел. Ну-ка, вставай.
— Ладно.
Братья выбрались из-под крохотного одеяла, которым вместе укрывались ночью, а затем подсели к огню. От дыма глаза Нарао заслезились, он принялся их тереть, а Итиро, как завороженный, уставился на огонь.
За оконцем грохотал горный поток, птицы неугомонно щебетали.
Внезапно ослепительный золотистый солнечный свет хлынул прямо под ноги Итиро. Братья подняли головы. На пороге распахнувшейся двери стоял отец, его силуэт темнел на фоне белого, искрящегося холодным отблеском горного снега.
— Ну что, проснулись? Ночью не замерли?
— Нет.
— Огонь все время гас. Дважды пришлось вставать, чтобы раздуть. Прополощите рот. Завтрак готов. Нарао!
— Да!
— И где тебе больше нравится, в горах или дома?
— В горах. В школу не надо ходить.
Приподнимая крышку кастрюли, отец рассмеялся. Итиро встал и вышел из хижины. За ним последовал Нарао.
Какая же вокруг красота! Блестящее небо залито синим светом, и синева его словно плещется в глазах братьев… А если взглянуть прямо на солнце, то его свет рассыпается по всему огромному небу оранжевыми и зелеными блестками, похожими на драгоценные камни. А зажмуришься от слепящих лучей, так в сине-черной тьме все равно сияет отблеск прозрачно-голубой синевы. Вновь распахнешь глаза — и видишь, как в синем небе кружатся мириады солнечных точек, цвета золота и колокольчиков.
Итиро подставил руки под желоб с водой. От самого его края почти до земли свесилась огромная сосулька. Прозрачная вода искрилась на солнце, от нее поднимался пар, отчего она казалась теплой, хотя на самом деле была обжигающе-ледяной. Итиро быстро прополоскал рот и плеснул воды в лицо.
Руки у него совсем замерзли, и он протянул их к солнцу. Но пальцы прямо заледенели, и он прижал их к горлу.
Нарао последовал примеру старшего брата и принялся умываться, но тоже быстро закоченел. От холода руки Нарао покраснели и опухли. Итиро подскочил к нему, сжал в своих руках его мокрые красные пальчики, пытаясь отогреть их.
Затем мальчики вернулись в хижину.
Отец смотрел на огонь и о чем-то думал. Кастрюля на огне тихонько булькала.
Братья сели.
Солнце поднялось высоко, и три синих солнечных луча падали уже почти вертикально.
Снежная шапка на горе напротив словно парила в небе. Стоило посмотреть на нее — и мысли тоже уносились далеко-далеко.
Вдруг на самой ее макушке появилось какая-то смутная белесая тень — не то дым, не то туман. Потом послышался пронзительный, словно пение флейты, звук.
