Последней около дома пророчицы появилась Икка, послушно волоча за собой увядающий снопик сена — «вещественные доказательства», как назвала его Людмила. Взгляд у коровы был задумчивый и отрешённый, на Вещую Птицу, кружившую над её головой, она не обращала ни малейшего внимания.
Теперь, наконец, все были в сборе. В тот самый миг, когда солнце коснулось вершин деревьев, земля у подножия холма, где полукругом расположились звери и птицы, вздыбилась и пошла трещинами, а затем из неё быстро-быстро, точно гриб после дождя, вырос крошечный холмик из чёрной влажной земли, а из него, в свою очередь, выбрался господин Крот. Он принюхался, прислушался и убедившись, что попал туда, куда нужно, пронзительно пискнул:
— Объявляю заседание открытым! Лечь. Суд идёт.
— Чего это он?! — удивилась Мышь, плюхаясь на землю вместе со всеми остальными (они с Верёвочным Зайцем прибыли к месту судилища одни из первых, благо, идти было недалеко).
— Видишь ли, дорогая, это такой обычай, — ответил длинноухий педант[7], старательно укладываясь на траву и завязывая очередной узелок. — Ложась на землю, мы выражаем своё уважение суду.
— Так вот почему ты сказал, что мне не стоит надевать нарядную шляпу… — запыхтела Мышь, устраиваясь поудобней, а мгновенье спустя поинтересовалась:
— Послушай, а мы не могли бы уважить суд как-нибудь иначе? Например, встав на задние лапы или подпрыгивая, а? Здесь просто ужас как неудобно лежать…
— Видишь ли, дорогая, наш глубокоуважаемый судья… не слишком высокого роста…
Оглядевшись по сторонам, Мышь была вынуждена согласиться с этим осторожным определением. Господин Крот был чуть-чуть крупнее господина Мауза, а меньше господина Мауза среди присутствующих были только она, Птах, да ещё, пожалуй, госпожа Мауз (детишек своих они на этот раз оставили дома).
— Ну и что? — продолжала расспросы неугомонная кроха, — при чём здесь это?
— Стало быть, если мы встанем на задние лапы, и, тем более, подпрыгнем то окажется, что мы смотрим на судью свысока… А это нехорошо.
— Глупости какие, — фыркнула Ночная Мышь. — Ну и долго нам теперь так валяться?
— Не очень, — успокоил её Заяц, — думаю, двух-трёх минут будет достаточно.
Мышь хотела спросить что-то ещё, но мировой судья господин Крот повернулся в их сторону и произнёс неприятным голосом:
— Просьба соблюдать тишину.
Суд начался.
Глава 25,
в которой суд сначала идёт, а потом топчется на месте
От злости Людмиле изменило её обычное красноречие. Вместо того, чтобы красиво и непонятно вещать, пророчица шипела и фыркала, как закипающий чайник, и говорила, точно плевалась.
— Ограбили! Стыд и ср-рам! Была трава и нет тр-равы. Пропала моя травушка. Прилетаю к этой… (Вещая Птица мотнула головой в сторону Печальной Икки), а у неё стог сена под брюхом. Чья трава? Вестимо, моя… А она жр-рёт… Вор-ровка! Спр-раведливости требую, спр-раведливости! Пр-руд наплакали! Траву извели… Р-разве это жизнь?!
— Да… Сложное дело… — задумчиво произнёс господин Крот.
— Пр-ростое! — немедленно возразила Людмила, но судья, не обращая на неё внимания, продолжил рассуждать вслух.
— Если это преступление, то должен быть пострадавший. Кто пострадавший?
— Я, — с готовностью отозвалась Вещая Птица, вертясь на ветке и нервно теребя хохолок. — Я пострадавшая! Мою траву извели.
— Траву, конечно, жалко… — задумчиво продолжал Крот, — но, с другой стороны, скоро осень… Она бы и так пропала… Новая по весне вырастет… Вы подождите.
— Я-то подожду… А справедливость? — зашлась от негодования Людмила. — Где справедливость?!
— Так вам нужна эта трава? — участливо спросил Крот, — жить без неё не можете? Тогда это, конечно, нехорошо…
— Что значит, нужна или не нужна? — возмутилась Вещая Птица, — это моя трава, вот, видите? — и она в подтверждение своих слов ткнула в табличку, где было написано МОЁ. В любом цивилизованном лесу знают: моё — это моё! не очень-то вы пострадали от её исчезновения. А раз нет пострадавшего, — нет и преступления… Так получается?… Хотя брать чужое всё-таки нехорошо…
— Вот-вот, нехор-рошо… Пр-реступно!
— Но с другой стороны, трава, вероятно, должна принадлежать или тому, кто её посадил, или тому, кто в ней нуждается, а иначе тоже будет не очень-то справедливо… — продолжал рассуждать Крот.
— А что ты обо всём этом думаешь, Икка? — обратился он к романтической корове. Ему пришлось повторить несколько раз, потому что Икка пребывала в глубокой задумчивости и никого не слышала.
— Я думала, она ищет сердечного примирения… — отозвалась наконец корова, — по её щеке уже бежала первая слезинка, предвещавшая скорый водопад.
— Я ещё когда на рассвете проснулась, подумала, вот дивный день для всеобщего примирения! Смотрю — стог, в стоге записка: Икка, я тебя люблю, ешь на здоровье. Конечно же, я сразу узнала эту травку… Такой нежной мятки больше нигде во всём Лесу нет, и земляничный лист… Я думала, она помириться хочет! Я от чистого сердца ела! А она…
— Бр-ред! — немедленно взвилась Людмила, — вр-раки! Мир-риться? С тобой, вр-редительница? Ни за что!
— Очень интересно, — задумчиво сказал судья, — и где же эта записка?
Икка озадаченно ткнулась мордой в стожок.
— Кажется… кажется я её съела. У-у-дивительно… — неуверенно промычала она.
— Вот видите, видите! — злорадно заверещала Людмила.
— Не вижу, — уточнил Крот, — слышу.
— Так вы будете её судить? — напустилась на него Людмила.
— Я здесь, голубушка, не для того, чтобы судить, — с достоинством ответил Крот, — я мировой судья. Помирились бы вы, милые, и дело с концом…
— Ер-рунда! Требую правосудия! — не желала успокаиваться Людмила.
— Ну что ж, — вздохнул Крот, — если требуете, тогда пожалуйста… — Ваши доказательства?
— Какие ещё доказательства?! — взвилась Птица.
— Какие у вас доказательства, что это именно ваша трава?
— Но ведь корова сама призналась, что это моя трава… — удивилась пророчица.
— Мало ли что сказала Икка, она могла и ошибиться.
— Я могла ошибиться?.. — возмутилась теперь уже корова, — да я каждую травинку в Лесу…
— Помолчи, Икка, — перебил её Крот и повернулся к Людмиле, — Икка могла ошибиться, — с нажимом повторил он. — К тому же Икка призналась только в том, что нашла эту траву. Вы сами видели, как она её рвала?..
— Н-нет… — была вынуждена признать Людмила.
— Вы можете доказать, что это именно ваша трава? Какие-нибудь особые приметы?
— Ну какие у травы могут быть приметы… — окончательно растерялась пророчица, — мокрая, зелёная…
— Доказательств нет, — подытожил Крот, — сомнения толкуются в пользу обвиняемого, — уточнил он. — Икка невиновна!
Романтическая корова раскланялась.
— Вы очень-очень добры, — пробормотала она сквозь слёзы и разрыдалась.
— Погодите, погодите, — старалась перекричать шум и гам Вещая Птица Людмила, — а что с прудом? Ведь это она его наплакала! Это все видели.
— Ну что вы, право… — окончательно погрустнел Крот, — а если бы вас дождиком чуток подтопило, вы бы тоже стали судиться?
— Дождь — явление природы! — запальчиво возразила пророчица.
— Икка тоже явление природы… — задумчиво ответил Крот и нырнул под землю. — Заседание окончено.
Глава 26,
в которой мы наблюдаем рождение Маленького Моря
— Ура! — закричала Мышь и бросилась обнимать Икку. Она смогла дотянуться только до копыта романтической коровы, но всё равно это выглядело очень трогательно. За свой порыв кроха была вознаграждена тёплым солёным душем — от счастья Икка лила слёзы еще обильней, чем с горя.
— Ура! — пискнул Птах и взлетел над головой Печальной Икки.
— Конечно, и разумеется — ура! — подтвердил Верёвочный Заяц, теребя бечёвку с завязанными на ней узелками.
— Ура! — закричали, наконец, из дальних рядов, до них всеобщее веселье докатилось с некоторым опозданием.
— Ура!
— Ура!
— Бабах!
Хлопок прозвучал так неожиданно, что никто даже не успел испугаться.
— Вот это я понимаю, взрыв восторга, — пискнула Ночная Мышь, которую упругой воздушной волной забросило в кусты. На зубах у неё скрипел песок, а мордашка была перемазана в пыли. — Вот это я понимаю… — шепнула она, выглядывая из зарослей. — Ой! Ничегошеньки не понимаю…
На месте, где несколько мгновений назад плескалась скромная лужица слёз Печальной Икки, теперь бурлило, набирая силу, целое море… На другом его берегу мелькнул в зарослях маленький синий хвост, но мало кто в тот миг глазел по сторонам.
Звери с криком и писком лезли на деревья и холмы, спасаясь от подступающей воды. Птицы кружили в воздухе и гомонили на разные лады. Неразбериха была полная. Мышь едва-едва смогла докричаться до Зайца, беспомощно озиравшегося по сторонам в поисках верёвочки с узелками, которую буквально вырвало у него из лап. Вдвоём они взобрались на ближайший холм и, прижавшись друг к другу, смотрели на то, что творилось внизу на поляне. Заяц дрожал, а Мышь тихонько стучала зубами от холода и страха.
