— Не надо бояться, не надо из стороны в сторону метаться. Слышите? Отец все еще хворост рубит!
Прислушались сестры, взялись за руки и вместе с собачкой медленно пошли на звук топора. Перешли гору, миновали два ущелья, вдруг смотрят — дорога горная. Слышно, как топор дерево рубит: бан-бан-бан-бан!
Обрадовались сестры, закричали разом:
— Отец, отец, мы пришли!
Только эхо им ответило, а голоса отчима не слыхать. Смотрели они, смотрели при свете звезд, видят, висит на высоком дереве сухая баранья шкура, рядом палка толстая привязана. Палка от ветра качается, по шкуре бьет: бан-бан-бан-бан! А топора никакого нет.
Отец, отец, злое у тебя сердце, не пожалел ты дочерей, темной ночью в глухих горах на съедение волкам да тиграм бросил. Домой бы воротиться — ночь темная, горы крутые, дороги не видать. Куда же деваться? Где голову приклонить?
Вдруг далеко-далеко, в самой чаще горного леса, огонек блеснул. Раз лампа горит — значит, люди есть.
Обрадовались сестры, все разом заговорили:
— Пойдем поглядим, нас только бы на ночь кто приютил, а завтра чуть свет дорогу найдем, домой воротимся.
Одолели они страх, стали в гору подниматься. Вертится собачонка под ногами, идти не дает, лает что есть мочи.
Говорят ей сестры:
— Не лай, дружок, не злись, сейчас в дом придем, еды найдем, тебя досыта накормим!
Взялись сестры за руки, вместе с собачкой на дальний огонек пошли. А это и не лампа вовсе — фонарь у входа в пещеру светится. Поднялись сестры на каменные ступеньки, смотрят — двери каменные двустворчатые, одна половинка открыта. Заглянули, а там старая старуха сидит. Посмотрела она на сестер — что за диво такое? — и спрашивает:
— Как это вы, детушки, темной ночью сюда забрели?
Отвечают девочки:
— Пошли мы в горы хворост собирать да заблудились. Дозволь, добрая бабушка, на ночь у тебя остаться.
Вздохнула тут старушка и говорит:
— Видать, не знаете вы, в какое место забрели. Гора эта Медвежьей зовется, и пещера тоже, потому как живет в ней медведь-оборотень. Не ест он вареной пищи, людей жрет. Кто здесь пройдет, тот в лапы к нему попадет. Видите, белые косточки в пещере горой громоздятся?
— А ты, бабушка, кто же будешь? Отчего медведь тебя не съел, пощадил?
Отвечает старуха:
— Он и меня сожрать хотел, в лапах сюда приволок. Только старая я да тощая. Кости да кожа. Вот и не стал он меня есть, велел за домом присматривать.
— А где он сейчас, медведь? Почему мы его не видели?
— Глупенькие вы, мои детушки! Хорошо, что не видели. Смотрите, как бы он вас не приметил.
Вышла старуха из пещеры, поглядела на небо и говорит:
— Пошел медведь на охоту людей ловить, скоро назад воротится. Уходите-ка вы отсюда подобру-поздорову!
Ночь темная, горы глухие, где девочкам голову приклонить?
Спрашивают они:
— Бабушка, а бабушка, медведь воротится, где спать ляжет?
Отвечает старуха:
— Коли жарко — на холодный кан[16] ляжет, коли холодно — на теплый кан залезет.
— А где у него теплый кан?
— В глубоком котле.
— А где у него холодный кан?
— На плоском камне.
Посоветовались меж собой сестры, потолковали тихонечко и говорят старухе:
— Не бойся, бабушка! Спрячь нас в пять больших корчаг, воротится медведь — уложи его спать на теплый кан. Придумали мы, как от него избавиться.
Только они это сказали — снаружи ветер засвистел, медведь на горе появился, тут уж не до разговоров. Открыла бабушка поскорее пять больших корчаг, из глины сделанных, велела сестрам спрятаться. А пеструю собачку в топке схоронила, больше негде. Только они попрятались, медведь-оборотень заявился.
Вошел, носом водит, принюхивается:
— Пых-пых, что за дух?
Отвечает ему старуха:
— Может, это у меня ноги так пахнут?
— Пых-пых, не ноги.
— Может, это от тебя кровью свежей пахнет?
— Пых-пых, не кровью!
Бегает медведь по пещере, по углам шарит. Подошел к глиняным корчагам, хотел открыть да заглянуть. Испугалась старая, сердце запрыгало, удержать его — силенки не хватит, дорогу загородить — смелости недостает. Плохо дело! Загубит он бедных девочек. Вдруг из топки собачка выскочила, вперед кинулась, тявкнула, хвать медведя за ногу. Обернулся медведь, пнул собачонку и говорит:
— Чую я дух чужой, а это паршивой собачонкой пахнет!
Говорит ему тут старуха:
— Уж и не знаю, что за собачка такая приблудная, гнала я ее, гнала, не уходит.
— А ты привяжи ее; коли человека завтра не задеру, собачку съем.
— И то верно. А сейчас спать ложись. Время позднее.
— Жарко, пойду на холодный кан лягу.
— А ты посмотри, какой ветер дует, с полуночи холодать начнет, ложись-ка лучше на теплый кан.
Послушался медведь старуху, залез в котел, захрапел. Открыла тут старуха тихонько корчаги глиняные, выпустила девушек. Динчжэр с Шоучжор валуны тяжелые притащили, на крышку котла положили, не сдвинешь теперь крышку с места. Цзечжир с Эрчжур сухого хвороста натаскали, стали в печи огонь разводить. А Хэбор что есть мочи кузнечный мех растягивает: пай-да, пай-да! Мех пыхтит, пламя котел лижет — жарче, горячее, жарче, горячее!
Проснулся медведь да как заревет:
— Жа-жа-жарко! Гр-гр-горячо!
Отвечают ему сестры:
— А ты не реви! Теплее — спать слаще!
— Ай-я! Жарко! Всю шерсть мне спалили!
— А ты не кричи! Шерсть медвежья — что шуба. Старую скинешь — новую наденешь!
— Ай-я! Жарко! Всю кожу мне сожгли!
— А ты не реви! Кожа медвежья — что платье! Старое скинешь — новое наденешь!
Так злого медведя-оборотня живьем в котле и зажарили.
Наступило утро. Тревожатся сестры. Сердце у них — море бурное. Домой воротиться — там отчим злой; весь век маяться будешь. Не воротиться — тоска по матушке родной изведет.
Видит старая: загрустили, опечалились девочки, и говорит:
— Чего только на этой горе нет! И тыквы, и яблоки, и овощи разные, и травы целебные, и зерно — все тут растет. Мне, старой, тоже голову приклонить негде. Может, останетесь? Вместе жить будем.
И остались пятеро сестер на горе жить. Как изжарили они медведя-оборотня, спокойно на горе стало. В любви да согласии живут девочки со старухой, друг дружке во всем помогают.
Наловили они диких уток, фазанов да зайцев, коров диких пригнали, овец да кабанов, откормили их, стали звери смирными, домашними. Всю землю на склоне горы тяпками да мотыгами перекопали, пшеницу посеяли, просо. На целине земля тучная, жирная; выкопали девочки канавки, с вершины вода по ним течет родниковая, чистая. Течет и течет, льется и льется. Навозу вдоволь, сорняки выполоты. Пшеница ростки пустила, зеленые, блестящие, на просе метелочки появились. Уродилось все на славу!
Стали сестры тутовый лист собирать, шелкопрядов кормить. Собрали хлопок дикий, принялись материю ткать. На яблоках питье настояли вкусное, ароматное, коноплю посеяли, масла надавили пахучего. Бамбук тонкий нарезали, корзины сплели. Толстые деревья срубили — дом построили. Все у них есть: и еда, и одежда, и жилье, и утварь разная — всего вдоволь.
Зима лето сменяет, жара — холод, незаметно три года прошло. Опять усыпали красные листья землю, опять у ворот персиковое дерево расцвело. Вспомнили сестры о родной матушке, решили весточку ей подать. Сняла старшая сестра наперсток медный, сняла вторая сестра браслет серебряный, сняла третья сестра кольцо позолоченное, сняла четвертая сестра нефритовые сережки зеленые. А младшей что снять? Отвязала она от пояса кошелечек, из атласа сшитый, парчой украшенный. Сложили в него сестры все свои украшения, сверху прикрыли лоскутами шелковыми да атласными, горсточку зерна всыпали. Крепко-накрепко завязали мешочек, кликнули собачку пеструю, в родной дом ее отправили.
Долгих три года сестры дома не были. Долгих три года засуха за горами стояла, нет и нет дождя. Торговля у разносчика совсем захирела, какой был у него товар, весь продал, а деньги проел. Да и коромысла с товарами нет сил таскать. В ларе — ни зернышка, в ящике — ни горсти муки. Печь холодная, из трубы дым не идет. Сидят муж с женой, вздыхают да охают. Вдруг смотрят, собачка пестрая бежит, хвостом виляет, в зубах узелок. Взяла жена узелок, развязала, а там наперсток медный, браслет серебряный, кольцо позолоченное, серьги нефритовые да еще кошелечек, из атласа сшитый, парчою украшенный. Заплакала мать от радости и говорит:
— Живы мои доченьки, все пятеро. Про то мне их сережки да колечки в мешочке атласном сказали. Есть у них еда, есть одежда. Про то мне лоскутки да зернышки сказали! Скорей беги вперед, собачка пестрая, приведи меня к моим детушкам!
Услыхал это злой отчим и не знает, верить ему или не верить. Только дома все едино с голоду помрешь. И решил он вместе с женой идти. Собачка впереди бежит, муж с женой следом за нею. Прошли девяносто девять отмелей, обогнули девяносто девять излучин, к горе подошли — Десять тысяч сокровищ называется. Стали вверх подниматься. По склонам да по кручам поля зеленые, ухоженные; коровы мычат, козы скачут, куры, утки, свиньи, зайцы по горе бегают. На горе дом высокий, двор просторный. Тявкнула пестрая собачка три раза: «Ван-ван-ван!»
