– Свинопаса?!
– Ну да, человека, который… ээ… пасет свиней. Вас, наверное, удивит, что, выступая в роли свинопаса, я беседовал с представителем этой профессии о его ремесле, и он даже ничего не заподозрил. Это будет как раз та деятельная жизнь на свежем воздухе, которая доставит мне массу удовольствия. Пасешь и доишь, доишь и… ээ… пасешь, и так идет день за днем. – Счастливая улыбка, которую Советнику никогда не доводилось видеть, разлилась по лицу короля. Он игриво хлопнул Советника по спине. – Я стану просто счастливым человеком.
– А как вы об этом объявите? – Советнику удалось найти на редкость удачный тон, представлявший собой нечто среднее между обращением к монарху и обращением к пастуху.
– А вот это уж ваша забота. Теперь, когда я скинул с себя бремя этих проклятых бакенбардов, гордость мне не пристала, но даже свинопас может испытывать некоторую неловкость, если его насильно побреют во сне. Мысль, что именно этому обстоятельству будет посвящено последнее упоминание обо мне в истории Бародии, невыносима. Поэтому вы объявите, что я был сражен сегодня глубокой ночью в честном бою с королем Евралии и что мои бакенбарды прикреплены к его королевскому знамени как символ победы. – Он подмигнул Советнику и добавил: – Нелишним будет упомянуть о том, что накануне поединка похитили мой заколдованный меч.
Советник лишился дара речи от восхищения мудростью плана и от радости. Как и его евралийский собрат, он тоже рвался домой. Право же, причиной войны послужило личное оскорбление, нанесенное королю. А если король больше не король, так и воевать не из-за чего.
Будущий свинопас сказал:
– Я считаю, что мне следует послать Ноту королю Евралии и предложить свой план. Сегодня под покровом темноты я выберусь из лагеря, а завтра начну новую жизнь. Не вижу причин, чтобы завтра же не распустить людей по домам. Между прочим, часовой знает, что прошлой ночью меня не убили. Подумайте об этом.
– Я думаю, – ответил Советник, который уже предвкушал возвращение домой и вовсе не желал, чтобы все расстроилось из-за простого солдата, – я думаю, мне удастся убедить часового в том, что вы действительно погибли прошлой ночью.
– Ну, тогда все в порядке. – Король снял кольцо с пальца. – Может быть, это вам поможет. Теперь оставьте меня – я начну письмо королю Евралии.
Король Веселунг несказанно обрадовался этому письму. В нем недвусмысленно объявлялось об окончании войны и о том, что король Бародии отказывается от престола. Вместо него станет править сын – безобидный простак, который не причинит Евралии ни малейшего беспокойства. Король Бародии надеется, что дело будет представлено таким образом, будто бакенбарды были выиграны в честном бою – это наилучший выход для них обоих. Лично он весьма рад от них избавиться, но есть же у человека чувство собственного достоинства. Он хочет отныне посвятить себя личной жизни, и, если пойдет молва о том, что его сразил король Евралии, это только облегчит его существование.
Веселунг после ночного приключения спал долго, так что, когда он проснулся, письмо уже лежало наготове. Он немедленно вызвал своего Советника.
– Что вы сделали с этими… трофеями? – спросил он.
– В настоящий момент, сир, они трепещут на вашем флагштоке.
– Понятно. А что говорят мои люди?
– Они покатываются со смеху, ваше величество.
– Да, но что они говорят?
– Одни говорят, что ваше величество, проявив чудеса находчивости, проникли в стан противника и срезали бакенбарды, пока он спал, другие – что, проявив чудеса храбрости, вы победили врага в смертельной схватке и захватили военный трофей.
– О! А вы что говорите?
– Разумеется, ваше величество, я пока не говорю ничего.
– Очень хорошо. Я все как следует обдумал и теперь вспомнил, что я действительно сразил короля Бародии прошлой ночью. Вы меня понимаете?
– Искусство вашего величества в обращении с мечом всегда служило предметом восхищения подданных.
– Прекрасно, – подтвердил Веселунг. – Вот, собственно, и все. Я встаю. А завтра мы все едем домой.
Советник вышел, радостно потирая руки.
Глава 18
Лесной долгожитель принимает двух очень молодых людей
Помните ли вы тот день, когда принцесса Гиацинта и Виггз сидели на башне замка и мечтали, как приедет принц Удо? Принцесса думала, что у него темные волосы, а Виггз – что светлые, и они гадали, куда его поместить – в Голубую комнату или, лучше, в Пурпурную, и мечтали, как он поставит графиню на место и принесет счастье в Евралию. Теперь Гиацинте казалось, что с тех пор прошло чуть не несколько лет, и снова она сидела на башне вместе с Виггз.
Ей было ужасно тоскливо. Она всей душой стремилась избавиться от этой «посторонней помощи», которую навлекла на себя столь опрометчиво. Теперь они против нее вдвоем. Одной Бельвейн было более чем достаточно, но Бельвейн вместе с Удо, действующим по указке все той же Бельвейн, – это в сто раз хуже.
– Виггз, что ты делаешь, когда тебе плохо и никто тебя не любит? – спросила принцесса.
– Танцую, – с готовностью ответила Виггз.
– А если тебе не хочется танцевать?
Виггз попыталась припомнить те мрачные времена (примерно неделю назад), когда она не умела танцевать.
– Тогда я иду в лес и сажусь под мое любимое дерево, и понемногу все начинают меня любить.
– Вряд ли они полюбят меня.
– Еще как полюбят! Показать вам мое волшебное дерево?
– Да, только не ходи со мной, просто расскажи, где оно. Я хочу быть несчастной одна.
И Виггз рассказала принцессе, что надо идти по узкой тропинке, уходящей в глубь леса, до тех пор, пока деревья по обеим сторонам не начнут редеть и не откроется поляна. И надо спуститься с холма, перейти ручей и подниматься по другому берегу, пока снова не начнется лес, и самое первое дерево – самое большое, самое старое и самое красивое – это и есть оно. И надо сесть, прислонившись спиной к стволу, и смотреть туда, откуда пришел, и тогда скоро почувствуешь, что все будет хорошо.
– Я найду его, – сказала Гиацинта, вставая, – спасибо, дорогая.
Она нашла это дерево и села под ним, и сначала сердце ее было полно горечи из-за Удо и из-за графини. Она даже сердилась на отца за то, что он оставил ее одну. Но от леса веяло таким миром, таким спокойствием, что вскоре душа принцессы тоже успокоилась, и она поняла: как-нибудь она со всем этим справится. Только ей очень хотелось, чтобы поскорее вернулся отец, потому что он любил ее, а когда тебя никто не любит, жить становится очень трудно.
Вдруг за ее спиной раздался голос:
– Здесь очень красиво, правда?
Она обернулась и увидела высокого юношу, который выходил из леса.
– Кто вы? – спросила Гиацинта, изумленная его внезапным появлением. Наряд ничего ей не сказал, зато лицо говорило о множестве вещей, узнать которые она была рада.
– Меня зовут Лионель.
– Красивое имя.
– Может быть… но не позволяйте ему сбить вас с толку. Это имя принадлежит человеку, ничего особенного собой не представляющему. Вы не возражаете, если я сяду? Я всегда сижу здесь в это время дня.
– О-о! Вы живете в лесу?
– Да, последнюю неделю. – Юноша дружески улыбнулся и добавил: – Вы немного опоздали.
– Опоздала?
– Я жду вас уже семь дней.
– А откуда вы обо мне узнали?
Лионель широким взмахом руки обвел поляну, и ручей, и лес.
– А для кого же все это? Кто-то должен время от времени говорить «спасибо» за такую красоту.
– А вы разве не говорили?
– Я? Я бы не осмелился. Нет, это ваша поляна, а вы так непростительно ею пренебрегаете.
– Сюда приходит одна маленькая девочка, – сказала Гиацинта. – Вы ее не встречали?
Лионель отвернулся. В его душе были тайные уголки, в которые даже Гиацинта не могла заглядывать… пока.
– Она танцевала, – коротко ответил Лионель.
Наступило молчание, но оно не вызывало неловкости, как будто они уже были давно знакомы.
– Знаете, – заговорила Гиацинта, глядя на юношу сверху вниз, потому что он лежал у ее ног, – довольно странно, что вы здесь появились.
– Хотел бы и я так думать, но не могу. Предпочитаю считать, что оказался здесь по велению долга. А вообще-то мне очень нравятся места, где мое появление может показаться странным. А вам?
– Мне очень нравится это место. – Гиацинта вздохнула. – Виггз оказалась права.
В ответ на вопросительный взгляд Лионеля она объяснила:
– Виггз – это та самая девочка, которая танцует.
Лионель, вспомнив, что обещал ему танец Виггз, быстро отвел глаза.
– Конечно, она была права, – проговорил он.
Прицесса вдруг совсем успокоилась. Казалось, ничто и никогда больше ее не встревожит. Кем бы ни был этот юноша – неважно. Он даже мог исчезнуть навсегда. Все равно, случилось что-то, от чего Гиацинта перестала бояться мира.
– Мне казалось, что все мужчины Евралии на войне, – сказала она.
