— Вы Ганна, торговка овощами? — спросила старуха противным хриплым голосом, непрестанно тряся головой.
— Да, это я, — ответила сапожникова жена, — вам что-нибудь угодно?
— Посмотрим, посмотрим! Поглядим травку, поглядим травку, есть ли у тебя то, что мне надобно, — ответила старуха, нагнулась к корзинам и стала рыться смуглыми безобразными руками в корзине; своими длинными паучьими пальцами она хватала травы, разложенные так красиво и аккуратно, затем подносила одну за другой к длинному носу и обнюхивала со всех сторон. У жены сапожника надрывалось сердце при виде того, как старуха обращается с редкими травами; но она не смела ничего сказать, так как выбирать товар — право покупателя, да, кроме того, она испытывала какой-то непонятный страх перед этой женщиной. Перебрав всю корзину, та пробормотала: «Негодная дрянь, негодные травы, нет ничего, что мне надобно; пятьдесят лет тому назад было много лучше; негодная дрянь, негодная дрянь».
Такие речи рассердили Якоба.
— Послушай, старуха, — бойко крикнул он, — где у тебя совесть? Сначала копаешься своими противными коричневыми пальца, ми в прекрасных травах и мнешь их, потом суешь себе под длинный нос, так что теперь никто, кто это видел, их не возьмет, а потом еще ругаешь наш товар негодной дрянью, а ведь у нас закупает все повар самого герцога.
Старуха покосилась на бойкого мальчугана, отвратительно хихикнула и прохрипела:
— Ах, сыночек, сыночек! Так тебе не нравится мой нос, мой красивый длинный нос? Погоди, у самого такой вырастет посреди лица и вытянется до самого подбородка. — С этими словами она заковыляла к другой корзине, в которой лежала капуста. Перетрогала самые красивые белые кочны и давила и жала их так, что они кряхтели, затем кое-как побросала в корзину и опять сказала: «Негодный товар, негодная капуста!»
— Не тряси так противно головой, — испуганно закричал мальчуган. — Шея-то у тебя не толще капустной кочерыжки, того и гляди подломится, а тогда твоя голова полетит прямо в корзину! Где нам тогда найти покупателя на свой товар?
— Так тебе не нравятся тонкие шеи? — хихикая, пробормотала старуха. — Ну так у тебя совсем не будет шеи: голова уйдет в плечи, чтобы как-нибудь не свалиться с тщедушного тельца.
— Не болтайте всякого вздора с мальчуганом, — сказала наконец сапожникова жена, рассердившись, что та только щупала, разглядывала и обнюхивала, — ежели вам что-либо надо, так поторопитесь, а то вы разогнали других покупателей.
— Хорошо, будь по-твоему, — воскликнула старуха, злобно взглянув на нее, — я куплю у тебя эти шесть кочнов; но ты видишь, я опираюсь на клюку и сама не могу ничего нести; позволь твоему сыночку донести мне товар до дому, я его отблагодарю.
Мальчугану не хотелось идти, и он заплакал, потому что боялся безобразной старухи, но мать строго приказала ему слушаться, так как считала грехом взвалить на немощную старуху такую поклажу; со слезами послушался он матери, сложил кочны в корзину и пошел по базару за старухой.
Дело шло у нее не очень-то быстро, и понадобилось добрых три четверти часа, чтобы дойти до отдаленной части города, где она остановилась перед ветхой хибаркой. Тут она вытащила из кармана старый ржавый крючок, ловко вставила его в дырочку в двери, и та растворилась с громким треском. Но как удивился Якоб, когда вошел в дом! Внутри все было великолепно убрано, потолки и стены облицованы мрамором, вещи все из черного дерева с инкрустацией из золота и полированных камней, пол из стекла, и такой скользкий, что мальчуган несколько раз оступался и падал. А старуха вытащила из кармана серебряную дудочку и стала насвистывать на ней песенку, которая пронзительно разносилась по всему дому. И сейчас же по лестнице спустились морские свинки; Якобу показалось очень странным, что они ходили прямо на задних лапках, что вместо башмаков на них были скорлупки от орехов, что они носили человечью одежду, а на головах новомодные шляпы. «Ах вы, сброд этакий, куда вы девали мои туфли? — прикрикнула старуха и швырнула в них клюкой, так что они завизжали и подскочили. — Долго мне еще здесь стоять?»
Они быстро запрыгали вверх по лестнице и вернулись с двумя скорлупами кокосового ореха, обшитыми внутри кожей, и ловко надели их старухе на ноги.
Хромоты и ковыляния как не бывало. Она отбросила — клюку и с большой быстротой заскользила по стеклянному полу, таща за руку Якоба. Наконец старуха — остановилась в комнате, в которой было много всякой утвари, так что она, пожалуй, походила на кухню, хотя столы красного дерева и диваны, застланные роскошными коврами, больше подобали парадным апартаментам.
— Садись, — очень ласково сказала старуха, подталкивая его в угол дивана и задвигая столом, чтобы он не мог вылезть. — Садись, тебе пришлось нести большую тяжесть, человечьи головы не так уж легки, не так уж легки.
— Ну и чудно же вы говорите, бабушка, — воскликнул мальчуган, — я, правда, устал, но нес-то я капустные головы, которые вы купили у моей матери!
— Ну, это неверно, — засмеялась старуха, подняла на корзине крышку и, схватив за вихор, вытащила оттуда человечью голову.
— Мальчуган опешил; от страха он не мог понять, что случилось, но сразу подумал о матери: если прослышат про человечьи головы, решил он, то станут, конечно, винить мою мать.
— Погоди, я дам тебе что-нибудь в награду за то, что ты такой послушный, — пробормотала старуха, — потерпи минутку, сейчас сварю тебе такого супцу, что ты его всю жизнь помнить будешь. — Так она оказала и снова свистнула. Сначала прибежало много морских свинок, одетых по-человечьи; на них были повязаны кухонные фартуки, а за пояс заткнуты уполовники и кухонные ножи; за ними прибежала вприпрыжку толпа белок; ходили они на задних лапках, на них были широкие шаровары, а на голове зеленые бархатные шапочки. Это, верно, были поварята, потому что они очень ловко карабкались вверх по стенам и спускались вниз с сковородками и мисками, яйцами и маслом, травами и мукой и несли все это к очагу; а возле то и дело сновала взад и вперед старуха в своих туфлях из скорлупы кокосовых орехов, и мальчуган видел, что она очень старается сварить ему суп повкусней. Теперь огонь затрещал веселей, сковорода задымилась и зашипела, по комнате распространился вкусный запах, а старуха бегала взад и вперед, белки и морские свинки вслед за ней, и каждый раз как она проходила мимо очага, она совала свой длинный нос в котелок. Наконец все закипело и заклокотало, от котелка повалил пар, а пена брызнула на огонь. Тогда она сняла котелок, вылила содержимое в серебряную миску и поставила ее перед Якобом.
— Так, сынок, так, — сказала она, — вот покушай супцу и получишь все, что тебе так во мне понравилось. Станешь сам искусным поваром, ведь надо же чем-то быть, а вот травки, травки-то тебе нипочем не найти; отчего не было ее в корзине у твоей матери? Мальчуган не понимал как следует, что она говорила, и тем внимательнее смотрел он на суп, который очень ему понравился. Мать не раз потчевала его лакомыми кушаньями, но ничего еще не приходилось ему так по вкусу. От супа исходил тонкий запах трав и кореньев; сам он был кисло-сладкий на вкус и очень наваристый. Пока он доедал последние капли изысканного блюда, морские свинки зажгли арабское куренье, от которого по комнате пошли голубоватые клубы. Клубы эти все сгущались и сгущались и оседали; запах курения действовал на мальчугана как дурман; сколько бы он ни твердил себе, что пора обратно к матери, каждый раз, как только он собирался с духом и хотел встать, он снова погружался в дремоту, а под конец и вправду заснул на диване у старухи.
Странные сны привиделись ему. Ему чудилось, будто старуха сняла с него платье и одела в беличью шкурку. Теперь он мог прыгать и лазить не хуже белки; он познакомился с остальными белками и морскими свинками, и оказалось, что они народ весьма учтивый и воспитанный; вместе с ними нес он службу у старухи. Сначала он допускался только до обязанностей чистильщика сапог, то есть он должен был смазывать маслом и начищать до блеска кокосовые орехи, которые старуха носила вместо башмаков. С этим делом он справлялся ловко, так как в отцовском доме его не раз засаживали за такую работу;.приблизительно через год (так снилось ему дальше) он был допущен до более тонкой работы, а именно: ему приказано было вместе с другими белками ловить пылинки, плясавшие в солнечном луче, а наловив достаточное количество, просеивать их через частое сито. Хозяйка считала солнечные пылинки за самое нежное, что есть на свете, а так как она не могла жевать как следует, потеряв последние зубы, то ей пекли хлеб из солнечных пылинок.
Еще через год его перевели в число тех слуг, что собирали питьевую воду для старухи. Не подумайте, что она приказала вырыть колодец или приготовить во дворе бочку для дождевой воды; дело было поставлено гораздо тоньше: белкам, а с нами и Якобу, приходилось скорлупками лесных орехов вычерпывать росу из роз — он а-то и служила старухе питьевой водой. А так как старуха пила весьма много, то водоносам приходилось туго. Через год его приставили к работе по дому; на нем лежала обязанность держать в чистоте полы; а так как они были стеклянными и на них заметно было даже дыхание, то работа эта была не легкая. Они терли полы щетками и, привязав к ногам старую суконку, ловко скользили по комнате. На четвертый год он был, наконец, определен на кухню. Это была почетная должность, до которой допускали только после долгих испытаний. Там Якоб из поваренка дослужился до старшего повара-паштетника и достиг таких небывалых знаний и умения во всем, касающемся поварского искусства, что часто сам себе дивился; все он постиг, все научился быстро и вкусно готовить, самые замысловатые кушанья, паштеты, в которые входили двести разных приправ, овощные супы из всех существующих на свете травок.
