И тогда я сказал Гакманиту: «Ударные гласные не зря подставляют себя под удар, их слово от этого обретает смысл, а зачем это вам, в вашем положении? Ведь сколько вас ни бей по голове, смысла в ней, извините, не прибавится».
Он сначала не хотел отвечать. Говорил, что у него свои причины, что постороннему этого не понять, но в конце концов сказал, что идет на это из любви к Каломели. К той самой Каломели, которая заставляет его избивать. «Это, — сказал он, — всего лишь физические удары, но любовь моя при этом торжествует, хотя самому мне приходится нелегко. Ведь Каломель, когда меня достаточно сильно ударят, какое-то время восхищается мной, и даже, мне кажется, немножечко меня любит…» Тут я, не удержавшись, воскликнул: «Но ведь это всего лишь мгновение!»
— И что же он вам ответил? — тут же поинтересовался Морф.
— Он сказал, что вся жизнь состоит из мгновений и, если в нашей жизни хоть несколько, хоть одно мгновение нас любят по-настоящему, можно считать, что мы не зря прожили свою жизнь.
В это время подал голос профессор Храп. Голос у него был громкий и внушительный, но несколько нечленораздельный, и наставникам Хрипу и Сипу пришлось перевести замечание профессора на общедоступный язык:
— Профессор напоминает, что в атмосфере при обычных температурных условиях скорость звука не должна превышать трехсот сорока метров в секунду. Кроме того, он подчеркивает, что звук не может лететь со скоростью света, поскольку у света поперечная волна, а у звука — продольная.
Тетушка Шепотня сказала:
— Ты бы, Гик, поискал себе среди продольных. Это все волна Света, — объяснила она окружающим. — Ему неудобно говорить, но это она.
— Выкладывай, Гик, — сказал дядюшка Децибел. — Здесь все свои, можешь не стесняться.
И нарушитель Гик рассказал:
— Когда юный Плеск встретился с лунным Блеском, они уже не могли блестеть и плескаться по-прежнему, они поняли, что жизнь каждого из них была не полна, что это была всего лишь половина жизни. Вот почему их так потянуло друг к другу: чтобы вырваться из темноты, чтобы избавиться от немоты, чтобы одновременно светить и звучать, то есть жить так, как достойно жить в этом мире… А мы? Когда мы, волны, встречаемся, мы просто не замечаем друг друга, мы проходим друг через друга и спокойно продолжаем свой путь.
— Таково основное свойство волн, — подал голос профессор Храп, и наставники Хрип и Сип донесли этот голос до слушателей.
Тут поднялся Галдеж. Поднялся и сказал:
— Между прочим, это и твое свойство, Гик, не думай, что ты от нас отличаешься!
— Я не отличаюсь. Но я хотел бы отличаться.
— Так я и знала, — проворчала тетушка Воркотня. — Он хотел отличиться и поэтому стал бегать с такой сумасшедшей скоростью.
— Он просто хотел отличиться, — подхватили Шушу-ки, — и поэтому стал бегать с сумасшедшей скоростью за этой волной. Это же так просто…
— Нет, не просто, — сказал нарушитель Гик. — В том краю, где живут Топот и Гул, где уходит вдаль Перестук, пропадая где-то за поворотом, там стоят у дороги деревья и верстовые столбы и с тоской глядят на дорогу. Они ждут: не покажется ли вдали автобус, телега или пешеход. Ну-ка, кто быстрей пробежит мимо пешехода, телеги или автобуса? Они приготовились. Они замерли в ожидании… Вот сейчас покажется телега, пешеход или автобус — и они побегут…
— Деревья и столбы побегут! — зашумел Галдеж. — И как же они побегут — медленно или быстро?
— Мимо автобуса быстро, мимо телеги медленней, а мимо пешехода шагом пойдут.
Децибел сказал:
— Опять ты, Гик, сочиняешь.
— Он не сочиняет, — сказал профессор Храп. — По теории относительности нет никаких оснований утверждать, что автобус движется мимо деревьев, а не деревья мимо автобуса. Если заданы две системы, движущиеся относительно друг друга равномерно и прямолинейно, то любая из них может рассматриваться как покоящаяся.
— Значит, если Гик пробегает мимо нас с превышением скорости, то можно считать, что это мы превышаем скорость, двигаясь мимо него в противоположном направлении? — сказал Хрипу Сип. — Нет уж, не будем валить с больной головы на здоровую!
А нарушитель Гик продолжал:
— Сколько в мире деревьев, столбов, домов… Сколько в мире их, движение которых зависит от нас, способных двигаться! Ведь если те, кто способен двигаться, будут оставаться в покое, то те, которые от природы обречены на покой, никогда не узнают, что такое движение…
— И солдат Бравоит никогда не двинется с места, — сказал фон Этик своим друзьям.
Профессор Храп уже говорил вполне членораздельно:
— В земных условиях атомы газа сталкиваются со своими соседями миллиарды раз в секунду. А в межзвездном пространстве атому, чтобы с кем-то столкнуться, требуется чуть ли не триста лет… Так что хорошо, что мы живем не в межзвездном пространстве, что имеем возможность сталкиваться, как-то общаться…
И Морф подумал, что буквы, только встречаясь, образуют слова…
И Синт подумал, что слова, только встречаясь, образуют предложения…
А иначе в мире ничего бы не было сказано и среди множества неорганизованных звуков не звучала бы осмысленная, членораздельная речь…
И тут опять заговорил нарушитель Гик:
— В том краю, где никогда не было слышно ни Плеска, ни Шелеста, куда не докатывался могучий Раскат и не долетал быстрокрылый Щебет, где не тревожился Шорох и не ликовал Звон, — в том краю жила Тишина, одинокая и гордая царица…
— Я же вам рассказывал, — шепнул фон Этик приятелям. — Тишине было легко и спокойно царствовать, потому что в царстве ее не было ни вредного для здоровья Шума, ни Шумихи, вредной его жены, не толкались Толки, не плелись Сплетни, — ни один звук не долетал в счастливое царство Тишины, потому что вокруг была пустота, а звуки в пустоте не распространяются.
Так шли годы, века и тысячелетия, которые пролетали, как одна секунда, потому что время — понятие относительное… И чем больше пролетало тысячелетий, тем больше старилась Тишина.
И вот однажды…
Однажды, когда пролетело бесконечное множество секунд-тысячелетий, из далекого края звуков долетел настойчивый Зов. Вокруг по-прежнему была пустота, но он все-таки долетел, потому что был настойчив и летел из всесильного края Разума. Он прилетел и крикнул: «Тишина! Ты слышишь меня, Тишина?»
Она его не услышала. Она напрягала слух, но не могла уловить ни одного звука. «Тишина! — взывал Зов. — Откликнись, я пришел к тебе, Тишина!» Тишина молчала… Просто столько лет… И хотя время — понятие относительное, но когда его слишком много проходит, Тишина превращается в Глухоту… Когда столько лет стараешься ничего не слышать, невольно превращаешься в Глухоту — из прекрасной, чуткой Тишины в безобразную, равнодушную Глухоту…
— А я-то мечтал оглохнуть! — сказал дядюшка Децибел. — Гик, или ты издеваешься над стариком, или мне действительно лучше не глохнуть?
Фрегат, который фон Этик упорно называл «фрИгат», уносил их все дальше в открытое Книжное море. Фон Этик теперь был с ними: встреча с Морфом напомнила ему о пока еще не решенном споре произношение — написание, и ему захотелось продлить этот спор там, где можно не просто бесконтрольно звучать, но постоянно сверять свое звучание с написанием. Потому что все познается в сравнении, в том числе устная и письменная речь.
Фон Этика потянуло в мир организованных Звуков. Гомон — это, конечно, хорошо. И Вой, и Треск, и Свист, и Галдеж — все это хорошо, но даже все вместе взятые, они не заменят одного значащего Слова.
Они расстались с Мазурием в Периодической системе. У него там было много дел, несмотря на то, что он не оправдал ожиданий химиков как самостоятельный элемент. Но, возможно, существование всех этих элементов было бы неполным без его несуществования? И, может быть, как раз такие, несуществующие, делают простое существование жизнью? Потому что для жизни мало одного существования…
Да, согласно теории относительности, которую так просто и убедительно изложил ухарь Гик, покой может восприниматься как движение, отсутствие как присутствие, нет как есть. Мазурий это и прежде чувствовал, когда собирался отправиться в страну Где Ничего Нет, и на вопрос: а есть ли такая страна? — отвечал:
— Есть. Вернее, нет, но для нее это все равно, что есть: это же страна Где Ничего Нет, поэтому для нее нет все равно что есть.
Он чувствовал: должна быть где-то страна, где он, Мазурий, которого здесь, в природе, нет, может быть полноправным жителем.
— Ах, какая это страна! — мечтательно говорил он. — Чего только нет! Каких там нет рек и озер, каких удивительных восходов и закатов!
И вдруг он перестал говорить о стране Где Ничего Нет и заговорил о тех, которые есть в его родной, хотя и отвергнувшей его, Периодической системе элементов.
