Прибегает моя голубушка вся в слезах — лопочет что-то, всхлипывает сразу и не разберешь. Я ее для успокоения палочкой волшебной стукнул по темечку, три раза плюнул, тарабарщину пробубнил, она — глядь, посветлела, приободрилась, и поведала мне, что молодец-то весь как заказывали, но есть у него одна неудобная привычка — работящий попался, такой он разэтакий! Мало того, что сам с утра до ночи в поле пропадает, так и ее, белорукую лебедушку, корову доить заставляет. Дои, говорит, Глаша корову, красивее будешь! А я ее боюсь… — плачет Глаша, надрывается.
Эх, Глафира, Глафира, я-то с волшебствами обращаться умею, а тебе они по что были? Не буду я на него лень-матушку насылать, такую красивую работу портить. Не халтура, чай, какая! Хочешь жить с чудесами, живи, а нет — так я мигом все сызнова оберну…Что? Пошла с коровой знакомиться? Ну, ступай, умница, ступай… И чтоб ноги твоей больше здесь не было!
И за богатством часто ко мне являются, золото, серебро приумножить просят. А мне для своих соседей ничего не жалко! Волшебник я, или кто? Вот, однажды, молодой барин упрашивал меня богачом его сделать. Говорит мне: "Ты только покажи, как золота много раздобыть, и, уж будь верен, коли золото в моих руках-то окажется, я тебя отблагодарю, как отца родного!" Я еще тогда неладное почуял, но только в бороду усмехнулся, и исполнил, чего барин просить изволил. А чтоб уж наверняка сомнения развеять у самого-то барина, дал ему рубль железный и приговариваю: "Неразменный рубль это. Как луна взойдет полная, выйдешь на распутье и закопаешь на три сажени в землю. А потом сиди и жди, когда сова ухнет. Как дождешься, домой ступай и спать ложись. Проснешься богатеем!" Больше этот барин так и не возвращался. Только потом по слухам узнал, что умер у того барина отец, которого он больше жизни любил. Отец оказался богатым человеком — все наследство сыну и завещал. А барин-то наш от горя совсем умом помутился. Так, люди сказывают, и бродит по лесу, на полную луну глядит, да ухает, словно сова. Некоторые буйные головы стали за ним повторять все те причуды, кто-то им сказывал, что так деньги большие нажить можно. Кхе, кхе, я же все это для театру придумал! И образованные люди, а голове своей не доверяють! Без моих-то заклинаний ничего и не выйдет! Да и совесть у нас нынче не в моде — забыл меня барин отблагодарить, хоть и обещал сердечно. Мне-то ничего, у меня скатерть самобранка, волшебная палочка, да сапоги скороходы все мои потребности сами знают. А он, ишь как пострадал, горемычный…
Ох-хо-хоюшки, людишки вы мои, людишки, машу я тут палочкой волшебной, исполняю ваши желания, а вам все мало и мало! Давече ко мне философ захаживал, про великие человеческие устремления говорил, а потом замолчал, задумался, разрыдался вовсю, и пока на моем плече всхлипывал, да бородой моей слезы утирал, признался он, что любви да ласки ему не хватает. Ну я уж тут без всякого волшебства его успокоил. Он всхлипывать перестал, заулыбался, как дите малое, и сквозь слезы стыдливо так бормочет: "Спасибо, друг, помог. Правду сказывают, что ты чудеса творишь!" И ушел, так и не попросив меня ни о чем. Вот и понял я, что первый раз в жизни совершил настоящее чудо!
Стремления ваши великие, да желания маленькие! Как спасать мир, а главное, какими силами, если близкие вас не любят и не слушают, а хвори раздирают на части? И зачем вашим маленьким желаниям исполняться, если вы от этого не становитесь ни лучше, ни добрее? По что волшебный дар тратите? На то, что завтра забудется и порастет травой-муравой? Почему нет радости на лицах, когда что-то сбывается, а лишь недовольство в душе, потому что хочется больше и больше? Почему между вами и вашим желанием всегда стоит кто-то третий, чтобы его за вас исполнить? И не в том ли состоит волшебство, чтобы увидеть, что ничего-то вам из того, что вы хотите, на самом деле не нужно. А если уж и нужно, то вы можете легко взять все сами, лишь протяните руку.
Одинокий профессор поднялся из-за стола и начал пробираться к окну, прочищая себе путь сквозь валяющиеся на полу в творческом беспорядке старые вещи, окурки, пустые банки из-под пива, обертки от шоколада, метафизические книжки с иероглифами вместо названия и всякий другой, необходимый для работы инвентарь. Добравшись до конечного пункта, он с трудом отодрал набухшую за время дождей старую раму от другой такой же и немного поборовшись со щеколдой, открыл окно.
Он вдохнул в себя свежий воздух, улыбнулся, оделся в давно вышедший из моды и вообще из категории, попадающей под определение "одежда", плащ и вышел на улицу. Профессор бродил по бульварам, и впервые за долгое время всматривался в лица людей, улыбался их улыбкам и плакал их слезами. Вскоре он написал свою лучшую книгу. Но не на бумаге, а в сердце каждого встреченного им в тот день человека. Оставить комментарий
© Copyright Михалевская Анна Владиславовна ( [email protected])
