— Ты, сопляк, насмешки свои брось, — оборвал его шапочник. — Я был и остаюсь в своем доме, и к себе домой я имею право пускать лишь того, кто мне нравится. Я имею право и защищаться, если вижу, что в мой дом, вопреки моему желанию, рвутся наемные негодяи.
Корнет было вскочил, но, махнув рукой, опустился на стул со словами:
— Можете чваниться сколько влезет, от меня не убудет. В скором времени вам растолкуют ваши права. Я пришел от имени герцога купить для рейтаров шапок на зиму. Вы же устроили баррикаду да ко всему прочему еще и стреляли в меня. Благодарите судьбу, что промахнулись. Вы не будете разорваны лошадьми, хватит с вас и виселицы.
Тут шапочник распрямился как мог — молодцы продолжали выкручивать ему за спиной руки — и прокричал:
— В городе пока еще существует сенат и я являюсь его членом!
— Да, сенат еще существует, — повторил корнет с насмешкой, — и для герцога не будет ничего приятнее, если удастся отрубить у сената одну из его голов за откровенный бунт. Уведите его, не то он меня рассмешит, а мне предстоят еще важные дела. Привяжите к луке моего седла. И за дело!
Вытащив шапочника из мастерской, которую, если верить угрозам корнета, ему уже не суждено было увидеть, рейтары, как гласил приказ, принялись «за дело» — то есть начали грабить лавку, наполняя снятую с повозки парусину изделиями несчастного мастера Войтеха. Бандиты забрали не только зимние шапки, они обчистили лавчонку дочиста — в конце концов, там не осталось ничего, кроме опрокинутой мебели.
— А теперь не мешало бы и по дому пробежаться, — предложил один из грабителей.
— Ничего не выйдет, — остановил его корнет. — Все, что есть в доме этого бунтовщика, принадлежит герцогу, и, вынося приговор, он сам решит, как с этим поступить.
Однако сам корнет решил все-таки войти в дом. Миновав узкий темный коридор, он прошел во вторую комнату первого этажа, довольно просторную, служившую одновременно кухней и столовой. Здесь он обнаружил троих — кума Матея, Вита и экономку шапочника; они сгрудились около окна.
— А, мастер Матей Валха, — произнес корнет так, как будто эта встреча доставила ему удовольствие. Минуту помолчал, якобы размышляя, и сказал: — Не знаю, может, мне и вас следовало бы прихватить.
— Я виноват только тем, что в ту несчастную минуту мне случилось покупать шапку.
— Ну, положим, вам следовало бы попытаться удержать мастера Войтеха от безрассудства, но вам это и в голову не пришло. Ничего, в следующий раз дойдет черед и до вас, Матей Валха, если не будете вести себя разумнее, когда герцог изъявит желание испытать вашу верность.
Махнув рукой, корнет повернулся к выходу. Тут вперед выступил Вит и подбежал к офицеру.
— Что будет с папенькой?
У того уже вертелся на языке ответ, но, глядя в испуганные глаза мальчика, он ответил уклончиво:
— Не знаю, паренек. Это решает герцог, — и быстро вышел.
Вскоре Матей, Вит и экономка, а вместе с ними и все остальные обитатели Короткой улочки услышали крикливый голос офицера, отдавшего команду, и топот конских копыт. А потом горожане наблюдали, как одного из самых знатных горожан, сенатора, словно преступника, тащили привязанным к луке корнетова седла. Многие скрежетали зубами, кое-кто сжимал кулаки, кто-то сыпал проклятьями, некоторые женщины плакали, но на большее никто не отважился.
Как пришел к власти герцог Густав Цена свободы Агата уходит Вит засыпает, и появляется бродячий пес
Пока не замер последний звук удалявшейся когорты, в комнате стояла тишина. Потом Вит громко разрыдался.
— Что они сделают с папенькой, крестный, скажите мне, что с ним будет?
Дернув правым плечом и потерев переносицу, Матей смущенно ответил:
— Не знаю, малыш. Будем надеяться, что ничего особенно плохого не случится.
— Ах, зачем только он это сделал, — всхлипывал Вит. — Разве не лучше было позволить им забрать, что они хотят?
Тут кум Матей взял мальчика за плечо и серьезно сказал:
— Малыш, мне очень жаль тебя, но ты должен собраться с духом и перенести случившееся как подобает мужчине. И главное, ты не смеешь упрекать отца за его поступок. По всему видно, что Войтех человек решительный, но, насколько я припоминаю, он никогда не совершал безрассудных поступков. Возможно, и на этот раз он вспылил только потому, что так считал нужным. Наговорил с три короба — хотел нас на свою сторону склонить, чтобы мы решились отпор дать, прогнать узурпатора и возродить былое могущество сената. В сущности, мальчуган, ты даже не представляешь, чем был в нашем городе сенат. Гарантией прав и свободы. Мы сами управляли, сами были себе и господа, и судьи. Наш город отличался самым справедливым устройством из всех известных мне устройств свободных городов. Все цеха, и сословия, и ремесла, кроме воров и людей, живущих вопреки человеческим и божеским установлениям, имели заступников в сенате.
Кум Матей так распалился, что его бледные щеки пошли красными пятнами. Вит был настолько поглощен его рассказом, что на время забыл о своем страхе и об отце.
— Но если ваш сенат был так хорош и могуществен, то как же он лишился своей власти? — воскликнул Вит. — Появился герцог, вторгся в город, и вы тотчас ему подчинились?
При этих словах кума Матея разобрал такой смех, будто он в жизни не слышал ничего более остроумного. Но смех звучал так невесело, что щемило сердце.
— Ты думаешь, он ворвался в город, завоевал его и подчинил себе сенат? — смеялся крестный. — Скажи еще, что он из старинного и знатного рода, тогда я вообще помру со смеху. Ну, Густав действительно появился в городе, но в ту пору герцогом он еще не был, а его славными сообщниками были два пса, тянувшие его тележку. Хочешь знать, что он в ней возил? Простую воду, утверждая, что вода эта из волшебного источника и обладает чудодейственной силой. Доверчивые женщины покупали ее, и Густав богател. А воду, надо сказать, его слуги набирали в обыкновенном пруду, и вся эта торговля была сплошным надувательством. Но Густав был красноречив, а глупцы чаще судят по речам, чем по делам. Вместе с деньгами росла и власть Густава. И, как видишь, выросла настолько, что все мы оказались в его власти. Сегодня ему уже незачем продавать чудодейственную воду. Он и так возьмет все, что захочет.
Кто бы мог подумать, что кум Матей, старый кожевенник, от которого постоянно пахло выделанной кожей, ремесленник, нелюдим, угрюмый молчун, может так разойтись и заговорить как проповедник! Пока Вит слушал своего крестного, сердце у него колотилось все быстрей и быстрей.
— Но, крестный, — воскликнул Вит, — нам не надо было этого терпеть!
— Не надо бы, конечно, не надо, — вздохнул Матей. — Но вот отец твой сделал такую попытку — и сам видишь, что из этого вышло. Людьми, как видишь, овладел страх, и они перестали верить друг другу. Что тут поделаешь? Поди скажи им, что надо бы объединиться и прогнать подлого Густава, который хочет их погибели. Они теперь и друг друга станут бояться, никто даже пальцем не пошевелит. Ну, мальчуган, пойду-ка я домой, а ты живи спокойно. Я попробую узнать, что с твоим отцом, а ты завтра забеги ко мне. Но пока лучше бы тебе вообще из дома не выходить. Агата о тебе позаботится. Ну, прощайте.
Экономка Агата подняла заплаканное лицо, как будто собиралась что-то сказать, но лишь беззвучно шевельнула губами. Кум Матей дернул правым плечом, поскреб свою бобровую шапку и, пригладив на ней ворс, вышел.
Вит пошел следом. В лавке еще чадила масляная коптилка, освещая тревожным, дрожащим светом опустевшее поле битвы — опрокинутые полки, скамейки и стол. Через выломанные двери проникал ледяной воздух надвигавшейся октябрьской ночи, и сумрак, полный шорохов, мелькавших теней и отдаленных таинственных звуков, переходил в кромешную тьму.
Матей постоял немного посреди учиненного разгрома. Повздыхал и подергал плечом. Склонившись над выломанной дверью, что валялась на мостовой, он с горечью произнес:
— Сегодня это никак не поправишь, все вдребезги. Запри дверь из мастерской в дом и подопри чем-нибудь. Впрочем, слух об этом происшествии уже по всему городу разнесся, так что бандиты и воры давно о нем прослышали. Впрочем, всякий знает, что там, где похозяйничали люди герцога, взять уже нечего. Спокойной ночи, малыш.
— Спокойной ночи, крестный.
Вит смотрел, как фигура крестного исчезает в густеющем тумане, как он идет, спотыкаясь на неровной мостовой, слушал, как затихают его удаляющиеся шаги. И вот все смолкло. Ночь и одиночество навалились на мальчика, и ужасная тоска сжала сердце. Что с ним будет? Он стоял и плакал, зажимая рот ладонью, чтобы сдержать рыдания. Потом Вит вытер слезы рукавом обтрепанной куртки, поднял масляный светильник и, освещая себе дорогу, вернулся на кухню. Тут его ждал еще один сюрприз.
