Увы, две колдуньи с большими ногами теперь работали продавщицами в ларьке на автомагистрали. Они напрочь забыли все свои колдовские секреты, и синие эспадрильи, и красные перчатки. Они все же попробовали припомнить какие-то заклинания:
«Серый конь, мышастый конь,
Скок-поскок, галоп и рысь,
Раз и раз, вырос рис,
Барбарабарис!» —
сказала одна.
«Саперлипопет,
Саперлапопат,
Сокколи шоколад», —
сказала вторая.
И хором:
«A-а пич-чала!
A-а пич-чала!
О ра ри ра,
Чи-ка!»
Но ни одно из заклинаний, наверняка перевранных, не сработало.
Влюбленным суждено было навеки остаться: ему — мышью, а ей — кошкой. Однако они единодушно решили все-таки соединить свои судьбы. Свадьба получилась очень оригинальная. В празднестве участвовала стая мышей, все в кошачьих масках, а кошка дала клятву никогда ни одну из них не трогать.
Супружеская пара и теперь еще живет в лесной хижине, и я сама (да-да, дети мои) видела их сегодня утром, гуляя в тех местах. Она чего-то ждала, не знаю уж чего, сидя под большой сосной за амбаром, и показалась мне прямо-таки красавицей. А он… я видела, как в тени блеснули черные глазки и маленькая золотая корона, и полагаю, что это был мышиный Король.
Но я уверена, что они живут счастливо, немножко мучая друг друга каждый на свой лад.
Этакие кошки-мышки.
днажды декабрьским утром мадемуазель Пимпан, продавщица мелочной лавки в маленьком городке, с удивлением услышала какое-то постукивание в подсобном помещении.
Может быть, залетевшая птица бьется в окно? Или какой-нибудь шутник стучит в ставни? Нет. В конце концов она поняла: источник звука — одна из пяти коробок, полученных накануне из Италии.
— Не иначе как одна из кукол, — сказала мадемуазель Пимпан.
Она прислушалась, навострив ушки — очень изящные и украшенные сережками в виде звездочек.
— Третья!
Продавщица развязала тесемку и не без опаски приподняла крышку.
— Осторожно! — послышался серебристый голосок. — Вы испортите мне прическу!
Из-под розового органди пышного платья, подол которого, завернутый сзади, прикрывал ей лицо, выглянула кукла. Прехорошенькая, но взбешенная. Ее серые глаза метали крохотные бирюзовые молнии, а цвет лица — золотистый, как у девушки, побывавшей на морском курорте, — грозил перейти в алый.
— Ну ничего себе! — сказала мадемуазель Пимпан.
Она не могла удержаться от улыбки при виде такой свирепости. Кукла, хоть и большая по кукольным меркам, была ей едва ли по колено. Но чтобы кукла говорила — такое она видела впервые в жизни. Однако благоразумная мадемуазель Пимпан ни словом о ней не обмолвилась ни соседкам, ни покупательницам, которые начали появляться в лавке.
— Молчи! — шепнула она кукле. — Я сейчас вернусь.
Отпустив покупательниц и оставшись одна в лавке, она подумала, что все это ей приснилось. Но голосок из подсобки скоро вывел ее из заблуждения:
— Я хочу отсюда выйти!
Мадемуазель Пимпан кинулась в подсобку. К счастью, кукла не двинулась с места — она так и лежала, закинув руки с изящно отставленными пальчиками.
— Чего вы, собственно, хотите? — спросила продавщица, уже не осмеливаясь обращаться к ней на «ты».
— Мне скучно, хочу видеть мир и чтобы мир увидел меня.
— Подождите, пока вас купят.
— Но здесь меня никто не увидит. А я такая красивая!
— Вы не единственная! — строго сказала мадемуазель Пимпан.
Она имела в виду других четырех кукол, одна из которых, в бледно-зеленом платье и с высокой прической, уже восседала в витрине.
— Я не могу находиться в обществе селедок! — настаивал серебристый голосок. — И картошки!
— Ну, ну! — осадила ее мадемуазель Пимпан. И, услышав, что кто-то вошел, вернулась к прилавку.
— А еще какие-нибудь куклы есть? — спросила покупательница.
— Конечно! Пойдемте, покажу.
Женщина была в рабочем халате, с хозяйственной сумкой, битком набитой всякими продуктами. Мадемуазель Пимпан одним легким движением откинула крышки четырех коробок. Наша кукла была поражена — она-то считала себя единственной в мире.
— Они все прямо как фотомодели, — сказала женщина, — но мне, пожалуй, больше всего нравится вон та беленькая.
Кукла, которую она так назвала, была в белом тюлевом платье с букетом миниатюрных лютиков на талии. Короткие белокурые волосы вились крутыми кольцами.
— Ну, я еще подумаю…
«Так, значит, — подумала наша кукла, — мало того, что есть на свете другие вроде меня, — на меня еще и не смотрят!» Ее маленький рот застыл в угрюмой гримаске. Продавщица подумала, что кукла навсегда зареклась разговаривать.
— Вот и хорошо! — вздохнула она.
Необычного мадемуазель Пимпан не любила. Для лучшей сохранности и защиты от пыли она вновь завернула куклам на головы полы-лепестки их пышных юбок и закрыла коробки.
Больше в тот день ничего не произошло. Возможно, кукла была слишком обескуражена, чтобы снова рваться увидеть мир.
На следующее утро мадемуазель Пимпан первым делом заглянула в подсобное помещение. Все как будто было спокойно. Наша кукла не открывала глаз и даже не шелохнулась. Продавщица выставила открытые коробки на прилавок на всеобщее обозрение.
Какая-то дама в меховом манто и с детскими глазами перешла улицу и остановилась.
— Мне нравится эта кукла! — объявила она, заглянув в лавку и указывая на зеленую куклу, выставленную в витрине.
— У нас есть разные, на выбор, — сказала мадемуазель Пимпан.
— О!..
Дама залюбовалась куклами. Она обдумывала подарок для своей дочки, а заодно и для себя, потому что с детства сохранила неувядаемую страсть к куклам.
— Но самая лучшая, — без колебаний заявила она, — по-моему, вон та, розовая. Мне нравятся ее длинные черные волосы, собранные в «конский хвост», и ее гордый вид. А эти воланы органди напоминают мне платье, которое я носила в десять лет.
Она потрогала сережки в ушах у куклы — они были не металлические, а из красно-золотой крученой нити. Такая же нить обвивала шею куклы, а в вырезе розового платья круглилась маленькая девичья грудь.
— Можете посмотреть исподнее, — сказала мадемуазель Пимпан, завернув подол кукольного платья.
Под ним оказалась нижняя юбка из жесткой кисеи на обручах — настоящий кринолин — и белые панталончики с кружевными оборками.
— Мы назовем ее Кармен, — решила дама.
И унесла куклу на свою виллу.
Но кукле было невтерпеж дожидаться Рождества в своей коробке, запрятанной в сундук. Она шебуршала там день и ночь.
— Что это шуршит? — спрашивала девочка.
— Это наш ежик просыпается… — отвечала мама.
— Ой, я хочу посмотреть!
— Нет, лучше не беспокоить его, пусть спит дальше. Зимой ежикам надо спать.
Но возня не утихала.
— Что это? — спрашивал муж.
— Крыса грызет какую-нибудь коробку… — отвечала жена.
— Значит, надо завести кошку.
В конце концов, даме стало жалко упрямицу.
Она достала куклу из сундука и усадила на стул. Кармен, видимо, осталась довольна и больше не бунтовала. Ей пришлась по вкусу спальня родителей с большой кроватью, застеленной красно-коричневым шелковым покрывалом, и с люстрой в радужных хрустальных подвесках. Но дверь всегда оставалась закрытой. Девочке сюда входить не разрешалось.
Настал Сочельник. Началось какое-то таинственное хождение из спальни в гостиную и обратно. Дама проносила охапки остролиста, серебряные гирлянды и снежинки. Кармен вообразила, что праздник устраивают в ее честь. «Наконец-то меня оценили по достоинству! Ради меня все эти триумфальные арки, сверкающие украшения…»
У нее не хватило терпения дождаться вечера. Воспользовавшись тем, что дверь осталась приоткрытой, кукла сползла со стула на пол и пробралась в гостиную. Но только что навощенный паркет оказался сущим катком для слишком гладких подметок ее туфелек. Бабах! Кармен упала и сломала ногу.
Ногу ей склеили. Она больше не разговаривала и стала куда скромней. И жила еще долгие годы на радость девочке.
И ее матери, которая так любила кукол.
то был красивый белый кот. Он жил за городом, в уютном доме. У него было все, чтобы жить счастливо.
Но ему все время чего-нибудь хотелось, да не просто какую-то одну вещь, а сразу много. Однажды вечером кот сидел у себя на крылечке и дышал воздухом. И рассуждал вслух:
— Дом у меня красивый, но был бы еще красивее, если б весь утопал в цветах. У меня всего-то два куста роз, одна глициния и несколько маргариток! А я хотел бы, чтоб всюду были сплошные цветы.
