И остался Карась в Камышовом озере. И дожил до самой смерти, не ведая радости, не зная счастья. Все мечтал о другом озере, а пойти к нему не решался — смелости не хватало оторваться от насиженного места. А когда пришло время умирать, сказал самому себе:
— Пойду погляжу хоть, какое оно там, озеро другое.
Приплыл Карась в соседнее озеро, смотрит и глазам своим стареньким не верит — богатство-то какое: и ракушки в тине! и личинки в воде! И сама вода чистая-чистая, без единой щуки. А караси плавают вокруг сытые, раздобревшие, так прямо и лоснятся от жира.
— О, — развел Карась слабеющие плавнички, — радость-то какая.
Радость действительно была великая, да только мало осталось радоваться Карасю: жизнь-то уж была позади. Выкатилась у Карася из правого глаза и слилась с чужой озерной водой крошечная слезинка. Вздохнул Карась: не надо, оказывается, ждать, когда счастье придет к тебе. Надо идти к нему, искать его. Счастье, оказывается, приходит только к идущим.
Лежал у себя в берлоге медведь Спиридон и вздыхал. Утром сегодня вышел он, как ^всегда, на прогулку, и встретился ему на тропинке в орешнике Мишатка. Год назад Мишатка косолапил по лесу маленький, кургузый. Кат£то сказал ему у водопоя медведь Спиридон:
— Какой ты клоп еще, Мишка. Если дать тебе легонькую затрещину, то разыскивать тебя нужно будет за тридевять земель. А ведь тоже медведем зовешься.
Это было в прошлом году.
Собственно, в прошлом году все иным было. Шел, бывало, медведь Спиридон по лесу, расступались перед ним другие медведи, силу его чувствовали. А он пройдет в дубовую рощу, окинет взглядом кряжистые дубы и скажет с гордостью:
— Мне под стать!..
Это было в прошлом году.
А сегодня вышел медведь Спиридон на прогулку, смотрит : идет ему навстречу Мишатка — косая сажень в плечах. А лапищи широкие, когтистые. Уж если даст затрещину, то уж второй раз и бить нечего будет.
Дрогнул медведь Спиридон: что, если Мишатка не захочет ему уступить тропу и скажет: «Я теперь сильнее, сходи с тропы»? И закачаются деревья в лесу, и все пойдет кругом — так будет стыдно медведю Спиридону.
А Мишатка уже совсем рядом. Смотрит, шельма, в самые глаза и улыбается. Заволновался медведь Спиридон.
Что ему делать: уступать или не уступать Мишатке тропу? Не уступишь — он все равно отбросит в сторону и пройдет по тропе, а уступишь ему — надо будет и другим медведям уступать.
И вдруг видит — сошел Мишатка с тропы и приглашает:
— Проходи, дядя Спиридон.
И отлегло у медведя Спиридона от сердца: значит, есть в нем еще сила, если ему даже такой могучий медведь, как Мишатка, тропу уступает. В дубовую рощу прошел на дубы поглядеть. Глянул на них: стоят они, держат вершинами голубое небо и не гнутся.
— Нет, — вздохнул медведь Спиридон, — не под стать я им больше.
К реке спустился водички попить. А утро тихое было. Наклонился над водой и видит: в бакенбардах у него сединки серебрятся, у рта две складки печальные залегли и грудь узенькая какая-то стала, совсем стариковская. И тут только понял он, что Мишатка не силе — какая уж в нем теперь сила! — старости его тропу уступил.
Жил в соседях у Леща Ерш, беспокойный такой, хозяйственный. За что ни возьмется, смотришь — сделал. И лишнего не проспит. Бывало, зорька только воду чуть подкрасит, а уж он бодрствует, возле домика своего похаживает, лишний мусор от него отметает. Лещ же, наоборот, неумейка был. Ничего-то у него не клеилось, и учиться не хотел.
Любил Лещ поспать, в постельке понежиться. А где тут поспишь да понежишься, если зорька еще чуть заалела, а уж жена толкает в бок:
— Спишь? Все тянешься? Ерш вон и у дома уже прибрал, и на охоту успел сходить. Вставай, соня.
И хоть совсем не хочется Лещу, но приходится вставать. И надо же было поселиться рядом такому соседу. Не утерпел, сказал Ершу однажды при встрече:
— И зачем ты беспокойный такой? Через тебя и мне покоя никакого нет.
— Уж какой есть, — ответил Ерш и начал старательно отметать от своего домика крошечки занесенного водой ила.
— Видал, — сказала жена Лещу, — какая у него чистота у дома, а ты все лежишь, вытягиваешься, лежебока. Кабы знала, какой ты есть, никогда бы за тебя замуж не пошла.
Ну вот, а раньше, пока не поселился рядом Ерш, и не говорила никогда ничего такого, все хорошо было. Эх, и рождаются же на свет такие правильные Ерши.
И, чтобы меньше видела жена Ерша и меньше донимала его правильностью, решил Лещ отгородиться от соседа. Насобирал ракушек и воздвиг возле своего домика высоченный забор. «Ну вот, думает, хоть немного поживу в покое».
Да только все хлопоты его напрасны были. Пойдет жена за чем-нибудь на озеро и, смотришь, домой уже возвращается злая-презлая. Не успеет через порог перевалить, как уже начинает плавничками размахивать :
-— Лежишь, а Ерш вон дверь себе новую сделал. А нам разве не надо? Сколько раз говорила тебе: сделай.
— Ладно, — морщится Лещ, — успеется еще. Завтра дня не будет, что ли?
Но жена не унимается:
— У тебя все успеется. А Ерш вон не ждет завтрашнего дня. Он сегодня делает.
И приходится вставать Лещу и идти дверь ремонтировать. Ремонтирует, а сам думает: «Угомону на него нет. Сам не отдыхает и другим не дает. Нет, надо бы запретить этим правильным селиться, где им вздумается. Надо бы выделить им местечко где-нибудь подальше.»
А однажды приходит как-то жена и говорит:
— Ерша сейчас видела, стройный такой, подвижный. А ты от лежания обрюзг, растолстел, глядеть даже на тебя неприятно. А ведь вы с ним ровесники.
Вскочил Лещ с постели. Кричит:
— Да что ты мне этим Ершом в глаза тычешь? Нравится он тебе, так и иди к нему жить.
— Ду-у-рак! — махнула на него плавником жена и пошла готовить обед.
И тогда решил Лещ избавиться от беспокойного соседа. Приплыл к нему, спрашивает:
— У тебя, говорят, именины сегодня? Поздравляю^ Я тоже недавно именинником был... А я, знаешь, там тебе подарок припас. Пойдем угощу.
Привел Ерша к червяку на крючке и ну расхваливать:
— Смотри, жирный какой. Так весь и светится. Глотай скорее.
Но Ерш тоже не дурак был. Сразу смекнул, в чем дело. Говорит:
— Ты покажи как, я не умею.
— Пожалуйста. Вот так... Ой!
Хотел Лещ показать, как нужно червяков глотать, да и сглотнул нечаянно. Дернулся тут же кверху и пропал из виду. Посмотрел Ерш ему вслед и говорит:
— Избавиться от меня хотел. Соседство тебе мое не нравилось. Чудак! Не от меня тебе избавляться нужно было, а от лени своей. Ну, теперь тебе спокойно будет. Ты же покоя хотел.
Сказал так Ерш и поплыл не торопясь восвояси.
Налил Колька Грек бочку воды у колодца и повез ее трактористам в поле. Навстречу — прохожий, просит водой угостить. Жалко, что ли, Кольке. Зачерпнул кружку — пей на здоровье! Напился прохожий, а то, что не допил, на поле выплеснул. И попала одна капелька на одуванчик.
Ушел прохожий, Колька Грек уехал, а капелька осталась. От одуванчика — аромат, от поля гречихи — аромат. Жаворонок песнями сверху сорит, солнышко пригревает. Хорошо капельке. Закрыла она глаза и... уснула.
Проснулась капелька оттого, что почувствовала вдруг, что она летит. Смотрит, а она уже в облаке вместе с другими такими же крошечными капельками. Внизу, далеко — деревня у речки, а у самого облачка ласточка летает.
— Ласточка, — окликнула ее капелька, — расскажи сказку.
И другие капельки попросили:
— Расскажи.
Согласилась ласточка. Летает возле облака, рассказывает. А к вечеру свежо стало. Ласточка в деревню, в гнездо к себе, улетела. От холода капелька сжиматься начала, тяжелеть и вдруг... смотрит, а она уже росинкой стала.
Вместе с ней и другие капельки опустились на землю. Кто где пристроился: кто на ржаном колоске, кто на венчике цветка, а наша капелька выше всех — на самом верху выхлопной трубы комбайна.
— Комбайн, — окликнула она его, заглядывая в темное отверстие трубы, — расскажи сказку, комбайн.
И другие капельки попросили:
— Расскажи.
Но комбайну не до сказок. Устал он. День-деньской в июльской жаре и ходит сам, и косит сам, и молотит сам. Дремлет комбайн. И капелька задремала. А утром взошло солнышко, протянуло лучик, нанизало капельку на него и подняло высоко-высоко. И снова капелька облачком стала.
Дня через два пришел откуда-то с юга ветер и начал сгонять со всего неба к одному месту облака. Сделал из них две тучи, растащил их немного в стороны и ка-а-к ударит лоб об лоб! Искры из глаз у туч посыпались, и загремел гром. Тучам было больно, и они заплакали. И снова капелька упала на землю, а как только солнышко пригрело, опять стала облачком.
