Необыкновенное происшествие в кино
Торжествующий Хоттабыч поволок Вольку вверх по лестнице, на второй этаж, в фойе. Наш герой, онемев от тоски, старательно прикрывал руками продолжавшие бурно расти бороду и усы. Контролерша сурово начала:
– Мальчик, детям до шестнадцати…
Но Волька совершенно машинально отнял руки от своего подбородка, и контролерша поперхнулась.
– Пожалуйста, гражданин, – сказала она и дрожащими от страха руками оторвала контрольные талоны билета.
В фойе было очень душно и жарко. Переминаясь с ноги на ногу, публика слушала игру джаз-оркестра. До начала сеанса оставалось еще пятнадцать минут. И казалось, что эти пятнадцать минут никогда не кончатся.
Около самого входа в зрительный зал скучал Женя Богорад, круглолицый, коренастый паренек, выглядевший значительно старше своих четырнадцати лет. Это был старинный Волькин приятель. Он невыносимо страдал от одиночества. Ему не терпелось рассказать хоть кому-нибудь, как сегодня Волька сдавал испытание по географии. И как назло ни одного приятеля!
Тогда он решил сойти вниз. Авось судьба пошлет ему кого-нибудь из знакомых. В самых дверях его сшиб с ног старик в канотье и расшитых золотом туфлях, который тащил за руку самого Вольку Костылькова. Волька почему-то прикрывал руками лицо.
– Волька! – крикнул ему Женя и помахал рукой.
Но Костыльков не выказал никаких признаков особой радости. Он даже, наоборот, демонстративно ушел в самый дальний угол фойе, и Женя обиделся. Он был очень гордый.
«Ну и не надо», – решил он и пошел в буфет выпить стаканчик ситро.
Поэтому он не видел, как вокруг его приятеля и странного старика начал толпиться народ. Когда же он попытался пробиться к Костылькову, было уже поздно. Вольку и старика Хоттабыча окружала плотная стена из многих десятков людей. Толпа продолжала расти. Граждане, громыхая стульями, оставляли свои места перед эстрадой. Вскоре оркестр уже играл перед пустыми стульями.
– Скажите, пожалуйста, в чем дело? – спрашивал Женя, неутомимо работая локтями.
Но ему никто не отвечал. Все стремились в заветный угол фойе, где, сгорая от стыда, притаился Волька Костыльков. Вскоре толпа разгалделась настолько, что стала заглушать звуки оркестра.
Тогда навести порядок решил сам директор кино. Он откашлялся и громко произнес:
– Граждане, разойдитесь! Что, вы бородатого мальчика не видели, что ли?
Когда эти слова директора донеслись до буфета, все бросили пить чай и прохладительные напитки и ринулись посмотреть на бородатого мальчика.
– Я погиб, ой, как я погиб! – тихо шептал Волька, с отвращением глядя на Хоттабыча.
Хоттабычу было не по себе. Он не знал, что делать.
– О мой юный повелитель! – нервно сказал он. – Прикажи, и все эти презренные зеваки будут превращены в прах вместе с этим трижды проклятым кино.
– Не надо, – горестно ответил Волька, и крупные слезы покатились по его щекам и пропали в гуще бороды.
Эта новость немедленно стала известна всем окружавшим Вольку.
– Бородатый мальчик плачет, – пошел шепот по всей толпе.
Потом лицо Костылькова вдруг просветлело. Он быстро повернулся к старику и сказал ему голосом, дрожащим от радостного волнения:
– Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, слушай мой приказ!
Старик Хоттабыч низко поклонился и ответствовал:
– Слушаю, о мой повелитель!
По толпе пробежал шепот.
– Старик кланяется этому мальчишке… Вы слышали: оказывается, старик поклонился в ноги этому бородатому мальчику! Тут что-то неладно! Очень интересно!..
Волька продолжал:
– Я приказываю тебе, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб: сделай так, чтобы с моего лица пропала эта проклятая растительность.
– Но тебя тогда выгонят из кино, – пытался было возразить старик Хоттабыч.
Однако, увидев нетерпеливый жест Вольки, он покорно ответил:
– Слушаю и повинуюсь, о красивейший из красавцев!
– Только, пожалуйста, побыстрее! – зло сказал Волька.
– Слушаю и повинуюсь, – повторил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищелкивая пальцами.
Борода и усы на Волькином лице оставались без изменений.
– Ну? – сказал Волька нетерпеливо.
– Еще один миг, о Волька ибн Алеша, – отозвался старик, нервно продолжая шептать и щелкать.
Но борода и усы по-прежнему мирно росли на лице нашего несчастного героя.
Старик Хоттабыч безрезультатно пощелкал еще немного. Потом, к удивлению и восторгу окружающих, он вдруг повалился на пол и начал, катаясь по пыльному паркету, бить себя в грудь и царапать лицо.
– О, горе мне, – вопил при этом старик Хоттабыч, – о, горе мне! Тысячелетия, проведенные в этой проклятой бутылке, дали себя знать. Отсутствие практики, увы, губительно отразилось на моей специальности. Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой и твоими усами! О, горе, горе бедному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу!
– Что ты говоришь, Хоттабыч? – спросил Волька, ничего не разобравший в этих неистовых воплях.
И старик Хоттабыч отвечал ему, продолжая кататься по полу и раздирая на себе одежду:
– О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев. Я не могу избавить тебя от бороды и усов… Я позабыл, как это делается!
Волька прямо-таки закачался от обрушившегося на него нового удара. Потом он со злостью дернул самого себя за бороду, застонал и, схватив хныкающего Хоттабыча за руку, поплелся с ним к выходу сквозь вежливо расступившуюся толпу.
– Куда мы направляем сейчас свои стопы, о Волька? – плаксивым голосом спросил старик.
– В парикмахерскую. Бриться. Немедленно бриться!
Парикмахерская районного банно-прачечного треста была переполнена клиентами.
В семь часов двадцать две минуты вечера небритый мастер высунул свое распаренное лицо из мужского зала и крикнул хриплым голосом:
– Очередь!
Тогда из укромного уголка около самой вешалки вышел и уселся в парикмахерском кресле мальчик с лицом, наполовину закутанным в какую-то белую тряпочку.
– Прикажете постричь? – галантно осведомился парикмахер.
– Побрейте меня, – ответил ему сдавленным голосом мальчик и развязал платок, в котором были спрятаны его борода и усы.
«Вот что значит работать в душном помещении в такую жару, – с тоской подумал парикмахер. Он решил, что у него галлюцинация. – Доработался! Эх, охрана труда, охрана труда, где ты?»
– Побрейте меня, – продолжал мальчик. – Только как можно скорее.
Парикмахер понял, что это не галлюцинация, сразу повеселел и, ухмыльнувшись, ответил:
– Я бы на вашем месте, молодой человек, не брил бороду, а поступил бы в цирк. Вы бы там с такой личностью смогли вполне свободно заработать бешеные деньги.
– Да брейте же поскорее! – крикнул Волька, опасливо глядя на соседние кресла.
Парикмахер, глупо хихикая, приступил к делу. Но было уже поздно, потому что все присутствующие в парикмахерской заметили необыкновенного клиента. Мастера бросили свою работу и с бритвами и ножницами в руках устремились к креслу, на котором сидел несчастный Волька. Клиенты с намыленными щеками, с наполовину побритыми затылками, фыркая и подталкивая друг друга локтями, бесцеремонно обменивались мнениями насчет Волькиной физиономии. Со своей стороны и мастер, польщенный всеобщим вниманием, не нашел ничего умнее, как отпускать грубые шуточки по поводу необычайного уродства мальчика.
Старик Хоттабыч еле сдерживал себя, опасаясь повредить Вольке своим преждевременным вмешательством.
Но вот уже последняя полоска мыла была снята вместе с волосами с Волькиного лица, и мастер сказал, давясь от смеха:
– Напрасно все-таки вы изволили сбривать такую ценность. С такой бородой прямая дорога в цирк. А на худой конец, можно прекрасно подработать на любой ярмарке.
В ответ на эту прощальную реплику вся парикмахерская грохнула таким хохотом, как будто было сказано что-то необыкновенно остроумное. И тогда встал со своего места Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, поднял вверх руки и громовым голосом произнес:
– Презреннейшие из презреннейших, глупейшие из глупцов! Вы, смеющиеся над чужими несчастиями, подтрунивающие над косноязычными, находящие веселье в насмешках над горбатыми, разве достойны вы носить имя людей!
И он махнул руками.
Через полминуты из дверей парикмахерской выбежали, дробно цокая копытцами, девятнадцать громко блеявших баранов.
Собственно говоря, ничего особенного в парикмахерской не произошло.
Когда разъяренный Хоттабыч начал свою гневную речь и еще только собирался махнуть руками, Волькин парикмахер, задыхаясь от смеха, гаркнул:
– Это еще что за чучело гороховое?!
– Ха, ха, ха! Хо, хо, хо! Хи, хи, хи! – немедленно захохотала вся парикмахерская. – Ой, батюшки, уморил! Ай да старичок! Нет, вы на старичка-то посмотрите! Театр, чистый театр!
