Так вот, хитрая Крапивница придумала хитрый план — как погубить Серую Звёздочку.
"Я скоро спасу вас от этой мерзкой жабы!" — сказала она своим сестрам Гусеницам, своим друзьям Жукам и Слизнякам. И улетела из сада.
А когда она вернулась, за ней бежал Очень Глупый Мальчишка. В руке у него была тюбетейка, он размахивал ею в воздухе и думал, что вот-вот поймает хорошенькую Крапивницу. Тюбетейкой.
А хитрая Крапивница делала вид, что вот-вот попадётся: сядет на цветок, притворится, будто не замечает Очень Глупого Мальчишку, а потом вдруг вспорхнёт перед самым его носом и перелетит на следующую клумбу.
И так она заманила Очень Глупого Мальчишку в самую глубину сада, на ту дорожку, где сидела Серая Звёздочка и беседовала с Учёным Скворцом.
Крапивница была сразу же наказана за свой подлый поступок: Учёный Скворец молнией слетел с ветки и схватил её клювом. Но было уже поздно: Очень Глупый Мальчишка заметил Серую Звёздочку.
"Жаба, жаба! — закричал он Очень Глупым Голосом. — У-у-у, какая противная! Бей жабу! Бей!"
Серая Звёздочка сперва не поняла, что он говорит о ней — ведь её никто ещё не называл жабой. Она не двинулась с места и тогда, когда Очень Глупый Мальчишка замахнулся на неё камнем.
"Звёздочка, спасайся!" — отчаянным голосом крикнул ей Учёный Скворец, чуть не подавившись Крапивницей.
В ту же минуту тяжёлый камень шлёпнулся на землю рядом с Серой Звёздочкой. К счастью, Очень Глупый Мальчишка промахнулся, и Серая Звёздочка успела отскочить в сторону. Цветы и Трава скрыли её из глаз. Но Очень Глупый Мальчишка не унимался. Он подобрал ещё несколько камней и продолжал швырять их туда, где шевелились Трава и Цветы.
"Жаба! Ядовитая жаба! — кричал он. — Бей уродину!"
"Дур-ра-чок! Дур-ра-чок! — крикнул ему Учёный Скворец. — Что за путаница у тебя в голове? Ведь она полезная! Кажется, ясно?"
Но Очень Глупый Мальчишка схватил палку и полез прямо в Розовый Куст туда, где, как ему казалось, спряталась Серая Звёздочка.
Розовый Куст изо всех сил уколол его своими острыми колючками. И Очень Глупый Мальчишка с рёвом побежал из сада.
— Урраа! — закричал Ежонок.
— Да, брат, колючки — это хорошая вещь! — продолжал Ежик. — Если бы у Серой Звёздочки были колючки, то, возможно, ей не пришлось бы так горько плакать в этот день. Но, как ты знаешь, колючек у неё не было, и потому она сидела под корнями Розового Куста и горько-горько плакала.
"Он назвал меня жабой, — рыдала она, — уродиной! Так сказал Человек, а ведь люди всё-всё знают! Значит, я жаба, жаба!.."
Все утешали её как могли: Анютины Глазки говорили, что она всегда останется их милой Серой Звёздочкой; Розы говорили ей, что красота — не самое главное в жизни (с их стороны это была немалая жертва). "Не плачь, Ванечка-Манечка", — повторяли Иван-да-Марья, а Колокольчики шептали: "Динь-Динь, Динь-Динь", и это тоже звучало очень утешительно.
Но Серая Звёздочка плакала так громко, что не слышала утешений. Так всегда бывает, когда начинают утешать слишком рано. Цветы этого не знали, но зато это прекрасно знал Учёный Скворец. Он дал Серой Звёздочке вволю выплакаться, а потом сказал:
"Я не буду тебя утешать, дорогая. Скажу тебе только одно: дело не в названии. И уж, во всяком случае, совершенно неважно, что про тебя скажет какой-то Глупый Мальчишка, у которого в голове одна путаница! Для всех твоих друзей ты была и будешь милой Серой Звёздочкой. Кажется, ясно?"
И он засвистел музыкальное произведение про… про Ёжика-Пыжика, чтобы развеселить Серую Звёздочку и показать, что считает разговор оконченным.
Серая Звёздочка перестала плакать.
"Ты, конечно, прав, Скворушка, — сказала она. — Конечно, дело не в названии… Но всё-таки… всё-таки я, пожалуй, не буду больше приходить в сад днём, чтобы… чтобы не встретить кого-нибудь глупого…"
И с тех пор Серая Звёздочка — и не только она, а и все её братья, сестры, дети и внуки приходят в сад и делают своё Полезное Дело только по ночам.
Ёжик откашлялся и сказал:
— А теперь можешь задавать вопросы.
— Сколько? — спросил Ежонок.
— Три, — ответил Ёжик.
— Ой! Тогда… Первый вопрос: а правда, что Звёздочки, то есть жабы, не едят Бабочек, или это только в сказке?
— Правда.
— А Очень Глупый Мальчишка говорил, что жабы ядовитые. Это правда?
— Чепуха! Конечно, брать их в рот я тебе не советую. Но они совсем не ядовитые.
— А правда… Это уже третий вопрос?
— Да, третий. Всё.
— Как — всё?
— Так. Ведь ты уже задал его. Ты спросил: "Это уже третий вопрос?"
— Ну, папка, ты всегда дразнишься.
— Ишь какой умный! Ну ладно, так и быть, задавай свой вопрос.
— Ой, забыл… Ах, да… Куда же всё-таки исчезали все эти противные враги?
— Ну конечно же, она их глотала. Просто она так быстро хватает их своим языком, что никто не может за этим уследить, и кажется, будто они просто исчезают. А теперь у меня есть вопрос, пушистенький мой: не пора ли нам спать? Ведь мы с тобой тоже полезные и тоже должны делать своё Полезное Дело по ночам, а сейчас уже утро…
Вдоль садовой ограды малина и смородина росли так тесно, что казалось, там больше не поместиться и травинке, но крапива, видно, так не считала: ух, сколько её там было!
Там-то и жила Гусеница.
Жила она на самом большом кусте крапивы и с утра до ночи жевала крапиву — это было всё, что она умела делать, бедняжка!
Но не подумайте, что она жаловалась на свою судьбу. Ничего подобного!
— Ах, как хорошо жить на свете, когда крапивы вдоволь! — приговаривала она в те редкие минуты, когда переставала жевать. — Да, это и называется жить в своё удовольствие! Как хорошо!
А кругом и правда было так хорошо!
Солнце с каждым днём поднималось всё выше, сияло всё ярче, грело всё сильнее — и на земле все старались ему подражать: деревья, кусты и травы тянулись в вышину; речка сверкала так, что больно было смотреть; всё теплее становился ветер, а луг покрылся тысячами маленьких жёлтых солнышек — это расцвели одуванчики.
Что говорить — была весна!
Но Гусеница и знать не желала о весне.
Она никогда не оглядывалась вокруг. Она смотрела только на крапиву, видела только крапиву, думала только о крапиве и жевала, жевала, жевала крапиву…
Даже Лесной Клоп, который жил по соседству, на ветке смородины, находил, что это чересчур.
— Конечно, еда — дело важное, — объяснял он Тлям, сидевшим под листом, — но нельзя же из-за еды — тем более из-за крапивы — забывать обо всём на свете! Где, спрашиваю я, где у этой Гусеницы высшие, духовные интересы? Тут ими и не пахнет!
И Тли, хотя они и ничего не понимали в этих рассуждениях, хором поддакивали Клопу: ведь сам-то Клоп, что и говорить, умел не только есть, но и пахнуть, да ещё как — особенно когда волновался. А он всегда волновался, если ему возражали…
Но Гусеница и не думала волноваться. Она, можно сказать, и ухом не вела (тем более что ушей у неё не было).
— Я выше этих пересудов, — ворчала она. — Я занимаюсь делом, а на всех остальных мне наплевать!
Спору нет, своё дело она знала: ведь далеко не каждый сумеет с утра до ночи глодать сырую крапиву и ни разу не обжечься! И всё-таки… И всё-таки, по-моему, ей не следовало так презирать всех остальных! Например, птиц.
— Поют, — сердито ворчала она, когда птицы распевали свои лучшие песни. — Поют и чирикают! Пустозвоны! Песнями сыт не будешь!
— Ах, нет! Петь — это так прекрасно! — вздохнул молоденький Кузнечик, который умел играть на своей скрипочке одну-единственную ноту. — Я бы так хотел петь, как птица!
— Ну и пой! Пой на здоровье! — хихикнула Гусеница. — Можешь даже летать! Самое подходящее занятие для пустозвона!
— А… ведь… когда-нибудь… и ты… будешь… летать, соседка… раздался чей-то медленный, скрипучий голос.
Гусеница так изумилась, что даже оглянулась.
Это говорила мудрая старая Улитка. К её словам нельзя было не прислушаться: все знали, что она старше всех на свете — ей было два, а то и три года — и она много повидала на своём веку.
— Это вы мне? — спросила Гусеница.
— Да… да… именно тебе… Когда-нибудь у тебя вырастут крылья, и ты… будешь… летать… почти… как…
Но Гусеница не дала ей договорить.
— Какая чушь! — крикнула она. — Я — летать? Нет уж, спасибо! Да ни за что на свете! Пусть этой чепухой занимаются птицы! Бессмысленные, пустоголовые твари!
— Ты бы… поосторожнее… о птицах… — проговорила Улитка, опасливо втянув рожки. — Ведь… они… могут… тебя съесть!
Тут Гусеница чуть не подавилась от возмущения.
— Съесть меня? — крикнула она. — Съесть меня? Меня никто не может съесть! Я волосатая и очень-очень противная на вкус! — с гордостью проговорила она, немного успокоившись. — Это видит всякий, у кого есть глаза! Да! Меня никто не может съесть! Есть — это моё дело!
