Ознакомительная версия.
— Еще бы! — отвечал Под, поднимая голову. — А как же с дымом?
— У нас не было дыма, — сказал Хендрири, — никогда не бывает, когда готовишь на газе.
— На газе? — воскликнула Хомили.
— Ага. Мы добываем его из газопровода, который проложен вдоль насыпи. Плита ведь, ты помнишь, лежит на боку. Мы вырыли через дымоход туннель, целых шесть недель копали. Но дело того стоило, шутка сказать — три газовых горелки!
— А как вы их зажигали и гасили? — спросил Под.
— А никак… как зажгли, так и не тушили. Они и до сих пор горят.
— Вы что, бываете там?
Хендрири зевнул и покачал головой (они наелись до отвала, а в комнате было жарко).
— Там живет Спиллер, — сказал он.
— О! — воскликнула Хомили. — Вот, значит, как он готовит! Мог бы и рассказать нам, — она обиженно оглянулась, — или, по крайней мере, пригласить нас в…
— Только не пригласить, — сказал Хендрири. — Как говорится, пуганая ворона куста боится.
— Не понимаю, — сказала Хомили.
— После того, как мы ушли из барсучьей норы,.. — начал Хендрири и вдруг замялся. Вид у него был слегка смущенный, хоть он по–прежнему улыбался. — Ну, словом, плита была одним из его убежищ он пригласил нас туда перекусить и отдохнуть, а мы прожили два года.
— После того, как добрались до газа, ты хочешь сказать? — спросил Под.
— Ага, — ответил Хендрири. — Мы готовили, а Спиллер добывал..
— А–а–а… — протянул Под. — Спиллер добывал? Теперь понятно… Нам с тобой, Хендрири, надо смотреть правде в глаза — мы уже не так молоды, как прежде. Далеко не так.
— А где сейчас Спиллер? — вдруг спросила Арриэтта.
— Ушел, — неопределенно ответил Хендрири; он нахмурился и принялся постукивать по столу, чтобы скрыть неловкость, оловянной ложкой. («Одной из моей полудюжины, — сердито подумала Хомили. — Интересно, много ли их осталось?»)
— Куда ушел? — спросила Арриэтта.
— Домой, наверно, — ответил Хендрири.
— Но мы же еще не поблагодарили его! — вскричала Арриэтта. — Спиллер спас нам жизнь.
Хендрири снова повеселел.
— Выпей капельку ежевичного ликера, — предложил он Поду. — Люпи сама его делала. Это нас подбодрит…
— Я — нет, — твердо сказала Хомили, прежде чем Под успел ответить. — К добру это не приведет, мы убедились на собственном опыте.
— Но что Спиллер о нас подумает? — не отступалась Арриэтта, чуть не плача. — Мы даже его не поблагодарили.
Хендрири удивленно взглянул на нее.
— Спиллер терпеть не может, когда его благодарят. Не волнуйся, все в порядке… — и он похлопал Арриэтту по руке.
— А почему он не остался к ужину?
— Никогда не остается, — сказал Хендрири. — Не любит большую компанию. Приготовит что–нибудь себе сам.
— Где?
— В той плите.
— Но это же так далеко отсюда!
— Для Спиллера такое расстояние — ничто… Он привык. Часть пути проплывает.
— И ведь уже, наверное, темнеет, — горестно продолжала Арриэтта.
— Полно, о Спиллере тревожиться нечего, — сказал ей дядя. — Кончай свой пирог…
Арриэтта опустила глаза на тарелку (из розовой пластмассы, она помнила этот сервиз); у нее почему–то пропал аппетит. Она взглянула на Хендрири.
— А когда он вернется? — спросила она тревожно.
— Он не часто сюда приходит. Раз–два в год — за новой одеждой. Или по специальному поручению Тома.
Арриэтта задумалась.
— Ему, должно быть, одиноко, — заметила она наконец робко.
— Спиллеру? Нет, я бы этого не сказал. Некоторые добывайки такие с рождения. Одиночки. Иногда среди нас попадаются такие. — Он взглянул через комнату туда, где, выйдя из–за стола, сидела у огня Эглтина. — Эглтина тоже из них… Жаль, но что поделаешь? Им никого не надо — подавай лишь человеков. Прямо с ума по ним сходят, как поглядишь.
Когда, отдохнув немного, в кухню вернулась Люпи, все началось снова: расспросы — рассказы, вопросы — ответы… Арриэтте было нетрудно незаметно выскользнуть из–за стола. Но даже в соседней комнате ей все еще было слышно, как они обсуждали, где устроятся вновь прибывшие, говорили что–то насчет квартиры наверху, рассказывали о ловушках, которые подстерегают добываек в новой жизни и о созданных ими правилах, чтобы их избегать (например, о том, что на ночь лестницы–стремянки втягиваются наверх, но всегда остаются на месте, если кто–нибудь ушел добывать), о том, что мальчики по очереди ходят учиться ремеслу, но женщины по традиции остаются дома. Арриэтта услышала, как в ответ на предложение Люпи пользоваться кухней, Хомили говорит:
— Спасибо, Люпи, ты очень любезна, но лучше начать с самого начала так, как будет потом, — совсем отдельно. Ты согласна?
Все по–прежнему, — подумала Арриэтта, садясь в твердое кресло. — Хотя не все, теперь они не в подполье, теперь они даже выше пола, между дранкой и штукатуркой. Вместо коридоров у них будут стремянки и, может быть, площадки послужат ей вместо окна.
Арриэтта окинула взглядом комнату, набитую разнокалиберной мебелью: как жалко и глупо она выглядела — все напоказ, почти ничего для употребления. Искусственные угли в камине казались совсем бесцветными, словно Люпи слишком часто терла их щеткой, а виды в окнах были захватаны пальцами по краям.
Арриэтта вышла на тускло освещенную площадку. Всюду была пыль, лежали тени, точно она попала за кулисы в театре (только Арриэтта не могла об этом знать). Она заметила, что лестница спущена — знак, что кто–то вышел из дому, однако сейчас вернее было сказать «ушел». «Бедный Спиллер… Одиночка… — так назвали его. Может быть, — подумала Арриэтта, — и я такая?» — и ей стало жаль не только Спиллера, но и себя.
Внизу, на дне пропасти под ее ногами, Арриэтта заметила тусклый свет. С каждой минутой он сильнее и сильнее манил ее к себе. Арриэтта взялась руками за лестницу и поставила ногу на новую перекладину. Сердце гулко билось у нее в груди. «Если я не сделаю этого сейчас, — с отчаянием думала она, — в этот первый вечер, возможно, в будущем я никогда больше не отважусь. В доме тети Люпи слишком много правил, слишком много народа, в комнатах темно и тепло. Возможно, это чем–нибудь вознаграждается, — думала Арриэтта, в то время как она, перекладина за перекладиной, спускалась вниз, не в силах унять дрожь в коленях, — но я должна сама найти, чем».
Вскоре Арриэтта уже стояла в пыльной прихожей. Она оглянулась по сторонам, затем с замиранием сердца посмотрела наверх. Увидела очертания первых ступенек стремянки на светлом фоне и неровный край площадки. У нее вдруг закружилась голова, стало страшно: вдруг, не зная, что она внизу, кто–нибудь из них втащит стремянку наверх?
Теперь она видела, что тусклый свет идет из дыры в деревянной панели. Дровяной ларь почему–то не был придвинут вплотную к стене, там могло быть для нее достаточно места. Вот бы еще разок взглянуть на комнату, где несколько часов назад Том поставил их на пол… познакомиться, пусть мимолетно, с этим человечьим обиталищем, которое теперь будет составлять для нее весь мир.
Арриэтта подкралась к сводчатому отверстию. Кругом была тишина. Дровяной ларь не доходил до стены на полтора дюйма. Такой крошке, как она, ничего не стоит выскользнуть наружу и протиснуться между стеной ларя и деревянной панелью. Конечно, это страшновато: вдруг кто–нибудь из человеков решит поставить ларь на место и придвинет его вплотную к стене. «Меня тут же раздавят, — подумала Арриэтта, — и когда–нибудь, много лет спустя, найдут, прилипшую к стене, как диковинный, засушенный между листами книги цветок». Поэтому она почти бежала по узкому проходу и, добравшись до угла ларя, сделала шаг наружу на каменную плиту перед очагом.
Арриэтта окинула взглядом комнату. Увидела балки на потолке, ножки резного деревянного кресла и низ его сиденья. Увидела зажженную свечу на деревянном столе, а на полу у одной из его ножек — кучу звериных шкурок. «А, вот откуда у Спиллера зимняя одежда», — подумала она.
На столе, неподалеку от свечи, на куске материи лежал другой мех — светло–желтый и более жесткий. В то время как Арриэтта разглядывала его, мех зашевелился. Что это? Кошка? Лисица? Арриэтта замерла на месте, но… Да, теперь у нее не оставалось сомнений: мех шевелился, он перекатился из стороны в сторону и вдруг взлетел вверх.
Арриэтта судорожно глотнула воздух — чуть заметный звук, однако он был услышан.
Из–под копны волос на нее глядело сонное, освещенное свечой лицо. Оба молчали. Наконец уголки огромного рта поднялись вверх — мальчик улыбался. Со сна он казался таким юным и совсем безвредным. Рука, на которую он положил голову, свободно свисала со стола; с того места, где стояла Арриэтта, она заметила, что пальцы его были расслаблены. Где–то над ее головой тикали часы, ровно горела свеча, освещая мирную комнату, в очаге слегка потрескивали угли, падая на решетку.
— Привет! — сказала Арриэтта.
Ознакомительная версия.
