Земля, по которой она ступала, была сухой и твёрдой, высокая трава, доходившая ей до пояса, волновалась и гнулась от ветра. Дома, в густом лесу, деревья защищали её от ветра, а здесь ветер дул прямо в лицо. Он преследовал её на этом лугу, заросшем густой травой.
Ах, этот ветер! Никогда раньше мягкий и нежный ветер не гладил её по плечам, не трепал волосы. Она вдыхала его полной грудью.
Бескрайний зелёный луг был похож на море. От ветра по траве пробегала рябь — точь-в-точь как рябь, что бежит по морской глади. Говорят, если закрыть глаза, то почувствуешь, как качается Земля: вперёд-назад, вперёд-назад… Словно лодка на морском просторе.
Маленькой девочке, очутившейся в незнакомом месте, было всё равно, что вокруг неё — зелёный луг или синее море. Маленькая девочка, заблудившаяся малышка, она осталась совсем одна. Рядом с ней больше не было матери — той, что каждую ночь пела ей колыбельную. Не было и отца — он ждал её на берегу лесного ручья, страдая от нестерпимой боли. Маленькая девочка отправилась на поиски бабушки, которую ей не суждено было повстречать. Маленькая светящаяся девочка. Заблудившаяся малышка. Одна-одинёшенька в чужом краю.
Она оглядела бескрайнее море травы, потом, запрокинув голову, посмотрела в бескрайнее небо. Огромная пустота вдруг навалилась на неё — ей стало ясно, что она больше никогда не увидит маму.
Почему она вдруг поняла это? Как нам порой удаётся понять самое важное? Быть может, это случается, если долгое время стоять тихо-тихо и внимательно прислушиваться к тому, о чём шепчутся трава и деревья. А может быть, солнечный луч иногда приносит нам самую главную весть.
А может, это любовь, которая безошибочно чувствует, когда любимые уходят от нас навсегда.
Как только дочка Ночной Песни и Зоркого Сокола поняла это, она почувствовала себя совсем крохотной. Крохотной и беспомощной. Самым маленьким и жалким существом на планете.
Любая другая девочка на её месте сжалась бы в комочек и горько заплакала. Но светящаяся малышка была не просто маленькой девочкой — она вела свой род от мифического морского народа: от шелков, ундин и сирен. В её жилах текла кровь и других волшебных существ — ведь она была дочерью Зоркого Сокола и приходилась роднёй легендарному птичьему племени.
Стоя на зелёном лугу, где ветер гладил её по плечам и развевал её волосы, она подняла руки к синему небу, навстречу облакам. Её кожа светилась в солнечных лучах, переливалась всеми цветами радуги. И вдруг небо наполнилось птицами — стаями ласточек и стрижей, овсянок и кардиналов, длиннохвостых скворцов и красноголовых дятлов, пёстрых куропаток и пересмешников. Миллионы птиц кружились в небе и звали её на разные голоса.
— Дочка! — кричали они. — Сбрось человеческую кожу!
Они камнем падали вниз и снова взмывали вверх, они вились у неё над головой, и, пока они чирикали, свистели и щебетали, всё тело девочки стало покрываться пёрышками. Пёрышки росли у неё на плечах, на шее, на руках — сияющие блестящие пёрышки, переливающиеся всеми цветами радуги. И вдруг она взлетела в воздух, словно крохотная сверкающая искорка, и свежий ветер подхватил её и стремительно понёс ввысь — всё дальше от земли.
Сидя в глиняном горшке, Праматерь почувствовала, как на неё, словно гигантская волна, накатывает тоска. Суждено ли ей когда-нибудь погреться в золотых солнечных лучах? Суждено ли снова увидеть своего друга Царя-аллигатора? Суждено ли ей когда-нибудь снова ощутить, как кожу холодит свежий ветер, или дождь, или серебристый лунный свет? Её кожа. Чешуйчатая, отливающая металлическим блеском. Целую тысячу лет никто не дотрагивался до её кожи, не прикасался к ней. И вот теперь она с радостью отдала бы свою кожу за то, чтобы ещё хоть раз услышать колыбельную Ночной Песни, ещё хоть раз увидеть, как светится на солнце её родная внучка. Праматерь яростно хлестнула хвостом по толстой стенке горшка. Её кожа. Её боль.
92
Под крыльцом жизнь Сабины шла своим чередом. Она понятия не имела о том, что Барракуда знает о её существовании, что он уже строит коварные планы. Да и откуда ей было знать это? Следующие два или три дня Барракуда провёл как обычно. Он уходил из дома на закате, возвращался на рассвете. Сабина не знала, что в тот день, когда он заметил её, он вошёл в дом, расчистил пальцем кружок на чёрном от грязи оконном стекле и долго смотрел на замусоренный двор, пока не увидел, что кошка выскользнула из-под крыльца и отправилась в лес на охоту. Потом он перевёл взгляд на Рейнджера, который лежал возле пустой миски, и злобно хмыкнул.
— Глупый пёс! — пробормотал он. — От него никакого толку. Зачем я его кормлю? Пусть его кормит эта кошка!
Он провёл рукавом по пыльному подоконнику, потом потёр кулаком воспалённые глаза. Всё тело его горело — его искусали москиты, безжалостные солнечные лучи сожгли его кожу, которая, покраснев, покрылась волдырями и нестерпимо зудела.
Но лицо его горело не только от укусов и солнечных ожогов. Оно горело от злобы и стыда. Боль, что жгла его снаружи, не шла ни в какое сравнение с той болью, что поедом ела его изнутри.
Он уселся на ступеньках крыльца и стал чистить своё старое ружьё. Победить Царя-аллигатора стало для него делом чести. Этой твари не удастся запугать его! В воду он больше ни ногой. Там хозяйничает аллигатор. Он будет вести охоту, стоя на твёрдой земле.
Протирая приклад старого ружья, Барракуда пробормотал:
— Я выманю его на берег и тогда…
Он вскинул ружьё к плечу и, заглянув в прицел, ухмыльнулся.
Под крыльцом, прижавшись друг к другу, сидели Сабина и Рейнджер. Простреленная лапа Рейнджера ныла, но он не жаловался. Он лизнул Сабину в темечко и лёг, глядя на замусоренный двор и на тёмную стену деревьев, среди которых тускло поблёскивали огоньки светлячков. Цепь на шее вдруг показалось ему страшно тяжёлой.
Солнце уже садилось, когда вдруг прямо у линии деревьев, там, где они совсем близко подступали ко двору, что-то ярко блеснуло — словно в воздухе вспыхнула крохотная радуга и закачалась, как на качелях: вверх-вниз, вверх-вниз… Пёс поморгал глазами. Неужели колибри?
Он знал, что значит появление колибри. Интересно, за кем она прилетела? Рейнджер лизнул раненую лапу. Боль в ране стихла.
Снаружи Барракуда, сидевший на крыльце с ружьём, тоже заметил птичку. Он навёл ружье прямо на танцующую крохотную радугу, прижался сожжённой на солнце щекой к прикладу, прицелился и нажал курок.
БУ-У-У-УМ!
Барракуда опустил ружьё. Радуги не стало. Он не успел понять, попал он в неё или нет. Во всяком случае, колибри бесследно исчезла. Ну и ладно. Ему не было до неё никакого дела. Он вовсе не собирался охотиться на колибри.
Внизу, под крыльцом, Сабина сжалась, услышав выстрел. Она давно не слышала этого звука, но она отлично знала, что он означает. Он означает чью-то смерть. Он означает, что у кого-то отняли жизнь. Она не забыла, чему учили её мама и Рейнджер. Она знала, что в лапе Рейнджера застряла пуля. Она видела шкуры мёртвых зверей на перилах крыльца. Не приведи Бог встать на пути жестокого человека с ружьём. Не приведи Бог. Это было правило. Хорошее правило.
93
Пак сделал открытие! Он сможет попасть на тот берег ручья, если будет, как белка, перепрыгивать с ветки на ветку, с дерева на дерево.
Он быстро взобрался на верхушку старой раскидистой ниссы. С его острыми загнутыми коготками это оказалось очень легко. Отсюда, сверху, ручей выглядел совсем маленьким, словно узкая ленточка. Паку казалось, что перепрыгнуть его не составит никакого труда. Оглядевшись, он увидел нескольких белок, которые ловко, как цирковые акробаты, перескакивали с ветки на ветку. Потом он посмотрел вниз и увидел землю.
Ой! Вниз глядеть, пожалуй, не стоило. У него захватило дух. Земля была… так… далеко… страшно… далеко…
Но он не собирался отступать. Сидя на верхушке дерева и осматривая окрестности, Пак был как никогда уверен: Сабина и Рейнджер по-прежнему там, на том берегу. Его шёрстку обдувал прохладный ветерок, и Паку казалось: стоит ему прыгнуть — и ветерок подхватит его и понесёт вперёд. Однако он понимал, что перелететь по воздуху ему не удастся, необходимо прыгать с одной ветки на другую. Но едва он приближался к тонкому, гибкому концу ветки, как та начинала гнуться и качаться вверх-вниз, словно хотела сбросить Пака, и котёнку приходилось ретироваться назад, ближе к стволу, где ветка была толще и прочнее. Интересно, как белкам удаётся так ловко скакать по деревьям?
Несколько минут он сидел очень тихо. И тут послышался знакомый звук.
«Цок-цок-цок-цок!»
Та же белка, которую он видел вчера, легко прыгала с дерева на дерево, с ветки на ветку. Её пушистый хвост развевался по ветру, как парус.
«Цок-цок-цок-цок!»
