Кеннет Грэм - Ветер в ивах

Ознакомительная версия.

Наконец цыган вынул трубку изо рта и заметил как бы невзначай:

— Хочешь, что ли, эту свою кобылу продать?

Тоуд был совершенно сбит с толку. Он не знал, что цыгане очень любят торговать лошадьми и никогда не упускают такого случая, и еще он не учел, что цыганская повозка всегда в движении, а для этого обязательно нужна лошадь.

Он не имел намерения обратить лошадь в деньги, но предложение цыгана облегчало ему путь к двум столь необходимым ему вещам — наличным деньгам и солидному завтраку.

— Что? — сказал он. — Чтобы я продал эту красивую молодую лошадь?! Нет, нет, это совершенно отпадает. А кто будет развозить белье по клиентам в субботние дни? И потом, она слишком ко мне привязана, а я-то просто души в ней не чаю.

— Попробуй полюбить ослика, — сказал цыган. — Некоторые любят.

— Руби дерево по себе, — сказал мистер Тоуд. — Разве ты не видишь, что эта лошадь не для того, чтобы таскать повозку? Эта лошадь хороших кровей… частично. Не там, где ты на нее смотришь. С другой стороны, где тебе не видно. Это призовая лошадь. Она брала призы в свое время, давненько, правда, но все равно это видно и сейчас, стоит только на нее поглядеть, если ты хоть что-нибудь понимаешь в лошадях. Нет, о продаже сейчас нет никакой речи. А любопытства ради, сколько ты собирался мне за нее предложить?

Цыган внимательно оглядел лошадь, потом он с равным вниманием оглядел мистера Тоуда и потом снова — лошадь.

— По шиллингу за копыто! — сказал он коротко и отвернулся, продолжая курить и вглядываясь в широкий мир, пока тот не подернулся синевой.

— Шиллинг за копыто?! — воскликнул Тоуд. — Погоди немного, я должен сообразить, сколько это получится всего.

Он слез с лошади, отпустил ее попастись, усевшись рядом с цыганом, стал складывать на пальцах. Наконец он сказал:

— По шиллингу за копыто? Но это выходит ровно четыре шиллинга, и толечко! О нет! Я и подумать не могу получить четыре шиллинга за мою красивую молодую лошадь.

— Ладно, — сказал цыган, — я тебе скажу, что я сделаю. Я дам тебе пять шиллингов, а это будет ровно на три шиллинга и пять пенсов больше, чем это животное стоит. И это мое окончательное слово.

Мистер Тоуд посидел и серьезно подумал. Он был голоден и без гроша и неизвестно, на каком расстоянии от дома, а враги все еще, может быть, гонятся за ним. Тому, кто находится в подобном положении, пять шиллингов могут показаться изрядной суммой. С другой стороны, это вроде бы уж очень низкая цена за лошадь. Но опять же, лошадь ему самому досталась даром, таким образом, что бы он ни получил, оборачивалось чистой прибылью. Наконец он проговорил решительным тоном:

— Послушай, я тебе скажу, как мы поступим, и это уже мое окончательное слово. Ты мне даешь шесть шиллингов и шесть пенсов из рук в руки наличными. А к тому еще ты дашь мне столько еды, сколько я смогу съесть за один присест, разумеется, из этого вот твоего железного котелка, который испускает такие аппетитные и возбуждающие ароматы. За это я тебе отдаю мою молодую, полную сил лошадь с ее прекрасными постромками и всем остальным в придачу. Если тебя это не устраивает, так и скажи, и я тут же уеду. Я знаю одного человека, который годами упрашивает меня продать ему мою лошадь.

Цыган долго ворчал, что если он еще заключит парочку таких сделок, то обязательно разорится. Но под конец он вытащил грязный парусиновый кошель из кармана своих широченных штанов и отсчитал шесть шиллингов и шесть пенсов на лапу мистера Тоуда. Потом он на минутку скрылся в своей повозке и вернулся, неся большую железную тарелку, ложку, вилку и нож. Он снял котел с огня, наклонил его, и горячий, душистый, жирный поток выплеснулся оттуда на тарелку. Это была, несомненно, самая лучшая еда в мире, потому что была приготовлена из куропаток, и фазанов, и цыплят, и зайцев, и кроликов, и цесарок, и еще кое из чего, вроде картошки и лука. Тоуд поставил тарелку себе на колени и чуть не плача ел, и ел, и ел, и просил добавки, и цыган, не скупясь, добавлял. Мистеру Тоуду казалось, что он в жизни не едал такого вкусного завтрака.

Когда на борт было загружено такое количество пищи, какое только можно выдержать, Тоуд попрощался с цыганом, нежно обнялся с лошадью и снова двинулся в путь в самом лучезарном настроении, потому что цыган, который хорошо знал все окрестности, показал ему, в каком направлении идти. Это уже был другой Тоуд, очень сильно отличавшийся от того, каким он был час назад. Солнце ярко светило, платье уже почти высохло, в кармане у него были денежки, и, что самое главное, он основательно поел вкусной еды, горячей и питательной, и теперь он снова чувствовал себя большим и сильным, беззаботным и уверенным.

Он весело шагал, вспоминая свои приключения и побег, все те положения, когда дело складывалось вроде бы хуже некуда, но из которых он всегда находил выход. И вот его снова начали распирать гордость и зазнайство.

— Хо-хо! — говорил он самому себе, весело маршируя и задирая подбородок к небу. — Какая я умная жаба! Ясное дело, что по уму ни один зверь со мной сравниться не может! Мои враги заточили меня в тюрьму, окружили караулом, день и ночь стерегли меня их тюремщики. А я спокойненько прохожу мимо них, только благодаря своим способностям, помноженным на отвагу. Они гоняются за мной на паровозах с полисменами и револьверами, а я смеюсь над ними издалека. Меня безжалостно швыряет в канал женщина, толстая телом и злобная душой. Ну и что из этого? Я доплываю до берега и назло ей завладеваю ее лошадью. Я скачу на лошади триумфатором, и я получаю за нее полный карман денег и отличный завтрак! Хо-хо! Я — Тоуд Великолепный! Я — прославленный, удачливый мистер Тоуд! Он так раздулся от самодовольства, что, пока шагал, сочинил песню, прославляющую его самого, и распевал ее во все горло. Это, скорее всего, самая самодовольная песня, какую когда-либо сочинил какой-нибудь зверь:

И было еще много чего в этом же роде, но уж такое бахвальство, что приводить здесь не стоит. Эти куплеты еще самые скромные! Он пел, пока шел, и он шел, пока пел, и гордость его принимала угрожающие размеры, но вскоре ей предстояло получить чувствительный удар.

Пройдя несколько проулочков между живыми изгородями, Тоуд добрался до большака. Он вышел на него, оглядел во всю длину и вдруг увидел вдали крапинку, которая быстро превратилась в пятнышко, потом в маленький шарик, а потом во что-то очень знакомое, и звук, обозначающий предупреждение, слишком хорошо ему известный, донесся до его очарованного слуха.

— Вот это да! — воскликнул он, приходя в возбуждение. — Снова начинается настоящая жизнь! Вот он — широкий мир, о котором я так долго тосковал! Я их сейчас остановлю, моих братьев по колесу, я расскажу им сказочку, которая до сих пор так отлично срабатывала, и они меня, конечно, согласятся подвезти, а потом я еще чего-нибудь наболтаю, и возможно, если повезет, дело кончится тем, что я подъеду к Тоуд-Холлу на автомобиле! Вот тебе будет длинный нос, дорогой Барсук!

Он уверенно ступил на дорогу, чтобы проголосовать. Автомобиль приближался, сбрасывая скорость возле перекрестка. Вдруг мистер Тоуд страшно побледнел, душа ушла в пятки, коленки затряслись и подогнулись, он сложился пополам и рухнул на землю, ощущая боль и тошноту. И было от чего бедняге упасть в обморок: приближающийся автомобиль был тот самый, который он угнал со двора гостиницы «Красный Лев» в тот трагический день, с которого начались все его несчастья. А люди были теми же самыми людьми, которых он видел тогда в гостиничном кафе. Он лежал на дороге, несчастный, кучей старых тряпок, и только бормотал:

— Ну все, все, все, конец. Наручники и полицейские снова. Тюрьма снова. Хлеб и вода снова. О, какой же я дурак! И зачем мне понадобилось расхаживать с важным видом по белу свету, самодовольно распевая песни и голосуя среди бела дня на большой дороге, вместо того чтобы спрятаться, дождаться, пока стемнеет, и спокойненько проскользнуть домой обходными дорожками. О, несчастный Тоуд! О, невезучий зверь!

Ужасный автомобиль медленно приближался, пока не остановился совсем рядом с ним. Два джентльмена вышли из машины и подошли к дрожащему мистеру Тоуду, который являл собой одно сплошное отчаяние. Один из них сказал:

Ознакомительная версия.