И я приняла ислам благодаря юноше и вошла с ним в рай и увидела в раю дворцы и деревья, которые мне невозможно вам описать. И потом он отвёл меня в один дворец из драгоценного камня и сказала «Этот дворец мой и твой, и я не войду в него иначе, как с тобою, и через пять ночей ты будешь в нем подле меня, если захочет Аллах великий».
Потом он протянул руку к дереву, бывшему у ворот этого дворца, сорвал с него два яблока, дал их мне и сказал: «Съешь эти и спрячь другое, чтобы его увидели монахи». И я съела одно яблоко – и не видела я яблока лучше этого…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста четырнадцатая ночь
Когда же настала четыреста четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка говорила: «Когда он сорвал яблоки, он дал их мне и сказал: «Съешь это и спрячь другое, чтобы его увидели монахи». И я съела одно яблоко, – и не видела я яблока лучше этого, – a потом он взял меня за руку и вышел со мною и довёл меня до моего дома. И, пробудившись от сна, – я почувствовала вкус яблока во рту, а второе яблоко у меня. И она вынула яблоко, и оно засияло во мраке ночи, точно яркая звезда. И женщину привели в монастырь, и она рассказала нам свой сон и вынула яблоко, и мы не видали чего-нибудь ему подобного среди всех плодов мира. И женщина взяла нож и разрезала яблоко на части, по числу моих товарищей, и мы не знали вкуса слаще и запаха приятнее, чем у него, и сказали мы: «Быть может, это сатана предстал перед ней, чтобы отвратить её от веры».
И родные взяли её и ушли, а потом она отказалась от еды и питья, и, когда настала пятая ночь, она встала с постели, вышла из дома я отправилась на могилу того мусульманина и бросилась на неё и умерла, и её родные не знали об этом. А когда наступило время утра, пришли в селение два старика мусульманина в волосяной одежде, и с ними били две женщины, одетые так же, и старики сказали: «О жители селения, у вас находится святая Аллаха великого, из числа его святых, и она умерла мусульманкой. Мы о ней позаботимся, а не вы».
И жители селения стали искать эту женщину и нашли её на могиле, мёртвую, и сказали: «Это наша подруга, она умерла в вашей вере, и мы о ней позаботимся». А старики сказали: «Нет, она умерла мусульманкой, и мы о ней позаботимся». И усилились между ними препирательства и споры, и один из стариков сказал: «Вот признак того, что она мусульманка: пусть соберутся сорок монахов, которые в монастыре, и потянут её с могилы, и если они смогут поднять её с земли, тогда она христианка, а если они не смогут этого сделать, выступит вперёд один из нас и потянет её, и если она за ним последует, значит она мусульманка».
И жители селения согласились на это, и собрались сорок монахов и, ободряя друг друга, подошли к девушке, чтобы поднять её, но не могли этого сделать. И тогда мы обвязали ей вокруг пояса толстую верёвку и потянули её, но верёвка оборвалась, а девушка не шевельнулась. И подошли жители селения и стали делать то же самое, но девушка не сдвинулась с места. И когда мы оказались не в силах это сделать никаким способом, мы сказали одному из старцев: «Подойди ты и подними её». И один из старцев подошёл к девушке и завернул её в свой плащ и сказал: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, и ради веры посланника Аллаха да благословит его Аллах и да приветствует!» – и поднял её на руках. И мусульмане унесли девушку в пещеру, бывшую тут же, и положили её там, и пришли те две женщины и обмыли её и завернули в саван, а потом старцы снесли её и помолились над нею и похоронили её рядом с могилой мусульманина и ушли, и мы были свидетелями всего этого.
И, оставшись наедине друг с другом, мы сказали: «Подлинно, истина наиболее достойна того, чтобы ей следовать». И стала истина для нас ясна по свидетельству и лицезрению, и нет для нас более ясного доказательства правильности ислама, чем то, что мы видели своими глазами. И потом я принял ислам, и приняли ислам все монахи из монастыря, и жители селения тоже, и затем мы послали к жителям аль-Джеэиры и призвали законоведа, чтобы он научил нас законам ислама и правилам веры, и пришёл к нам законовед, человек праведный, и научил нас благочестию и правилам ислама, и теперь обильно наше благо, и Аллаху принадлежит хвала и благодеяние».
Рассказ об Абу-Исе и Куррат-аль-Айн (ночи 414–418)
Рассказывают, что Амр ибн Масада говорил: «АбуИса, сын ар-Рашида, брат аль-Мамуяа, был влюблён в Куррат-аль-Айн, невольницу Али ибн Хишама, и она тоже была влюблена в него, но Абу-Иса таил свою страсть и не открывал её, никому не жалуясь и никого не осведомляя о своей тайне, и было это из-за его гордости и мужественности. И он стремился купить Куррат-аль-Айн у её господина всякими хитростями, но не мог этого сделать. И когда его терпение было побеждено и усилилась его страсть и он был не в силах ухитриться в деле этой девушки, Абу-Иса вошёл к аль-Мамуну в день праздника, после ухода от него людей, и сказал: «О повелитель правоверных, если бы ты испытал своих предводителей сегодня, в неожиданное для них время, ты распознал бы среди них людей благородных меж прочими и узнал бы место каждого я высоту его помыслов». (А хотел такими словами Абу-Иса лишь достигнуть пребывания с Куррат-аль-Айн в доме её господина.) «Это мнение правильное!» – оказал аль-Мамун. И потом он велел оснастить лодку, которую называли «Крылатая», и ему подвели лодку, и он сел в неё с толпой своих приближённых. И первый дворец, в который он вступил, был дворец Хумейда-длинного из Туса. И они вошли к нему во дворец, в неожиданное время, и нашли его сидящим…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста пятнадцатая ночь
Когда же настала четыреста пятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Мамун сел со своими приближёнными, и они ехали, пока не достигли дворца Хумейда-Длинного из Туса. И они вошли к нему во дворец в неожиданное время и нашли его сидящим на циновке, и перед ним находились певицы, в руках которых были инструменты для песен – лютни, свирели и другие.
И аль-Мамун посидел немного, а затем перед ним поставили кушанья из мяса вьючных животных, среди которых не было ничего из мяса птиц, и аль-Мамун не стал ни на что смотреть.
«О повелитель правоверных, – сказал Абу-Иса, – мы пришли в это место неожиданно, хозяин не знал о твоём прибытии. Отправимся же в помещение, которое для тебя приготовлено и тебе подходит».
И халиф с приближёнными поднялся (а с ним вместе был его брат Абу-Иса), и они отправились к дому Али ибн Хишама.
И когда ибн Хишам узнал об их приходе, он встретил их наилучшим образом и поцеловал землю меж рук халифа, и затем он пошёл с ним во дворец и отпер покои, лучше которых не видали видящие: пол, колонны и стены были выложены всевозможным мрамором, который был разрисован всякими румскими рисунками, а на полу были постланы циновки из Синда[46], покрытые басрийскими коврами, и эти ковры были изготовлены по длине помещения и по ширине его.
И аль-Мамун посидел некоторое время, оглядывая комнату, потолок и стены, и затем сказал: «Угости нас чем-нибудь!» И Али ибн Хишам в тот же час и минуту велел принести ему около ста кушаний из куриц, кроме прочих птиц, похлёбок, жарких и освежающих. А после аль-Мамун сказал: «Напои нас чем-нибудь, о Али!» И Али принёс им вина, выкипяченного до трети, сваренного с плодами в хорошими пряностями, в сосудах из золота, серебра и хрусталя, а принесли это вино в комнату юноши, подобные месяцам, одетые в александрийские одежды, вышитые золотом, и на груди их были повешены хрустальные фляги розовой воды с мускусом. И аль-Мамун пришёл от того, что увидел, в сильное удивление и сказал: «О Абу-ль-Хасан!» И тот подскочил к ковру и поцеловал его, а затем он встал перед халифом и сказал: «Я здесь, о повели гель правоверных!» И халиф молвил: «Дай нам услышать какие-нибудь волнующие песни!» – «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных!» – ответил Али, и затем он сказал кому-то из своих приближённых: «Приведи невольницпевиц!» И тот отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» И евнух скрылся на мгновение и пришёл, и с ним было десять евнухов, которые несли десять золотых скамеечек, и они поставили их, и после этого пришли десять невольниц, подобных незакрытым лунам или цветущим садам, и на них была чёрная парча, а на головах у них были венцы из золота. И они шли, пока не сели на скамеечки, и стали они петь на разные напевы, и аль-Мамун взглянул на одну из невольниц и прельстился её изяществом и прекрасной внешностью.
«Как твоё имя, о невольница?» – спросил он. И девушка ответила: «Моё имя Саджахи, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о Саджахи», – молвил халиф. И невольница затянула напев и произнесла такие стихи:
«Иду я, испуганный беседой с любимою,
Походкою низкого, двух львов увидавшего.
Покорность – мой меч, и сердце в страхе, влюблено? –
Страшны мне глаза врагов, глаза соглядатаев.
И к девушке я вхожу, что в неге воспитана,
Похожей на лань холмов, дитя потерявшую».
«Ты отлично спела, о невольница! – сказал халиф. – Чьи это стихи!» – «Амра ибн Мадикариба аз-Зубейдй, а песня – Мабада»[47], – отвечала невольница. И аль Мамун, Абу-Иса и Али ибн Хишам выпили, а потом невольницы ушли, и пришли ещё десять невольниц, и на каждой из них быля шёлковые, йеменские материи, затканные золотом. И они сели на скамеечки и стали петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на одну из невольниц, подобную лани песков, и спросил её: «Как твоё имя, о невольница?» И невольница отвечала: «Моё имя Забия, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о Забия», – сказал аль-Мамун. И девушка защебетала устами и произнесла такие два стиха:
