Чтобы получше разглядеть братьев, учитель Нараноки приподнялся, и тогда вдруг Первый брат Ракшан загремел, как гром.
— Что вы мешкаете? Раздавите! Сожгите! Истолките в порошок! Быстрее!
Учитель Нараноки испугался и поспешно лег. Посапывая и притворяясь спящим, он продолжал подсматривать краешком глаза.
Однако этот крик, видимо, относился не к учителю.
Потому что Первый брат Ракшан, по-прежнему стремясь в небо, продолжал рокотать:
— Что вы мешкаете? Истолките, истолките, развейте! Развейте! Сожгите огнем! Приготовьте лаву! Лаву! Быстрее! Вот, черт! До каких пор вы будете мешкать? Уже два миллиона лет прошло! Засыпьте пеплом, засыпьте пеплом! Быстрее, начинайте!
Спокойный Третий брат Ракшан, глядя на старшего, заметил:
— Братец! Отдохни немного. Не порти такой тихий вечер.
А старший брат, не обращая внимания, опять завел свое:
— Взорвите половину Земли! Пусть камни сталкиваются в небе так, чтобы заискрились фиолетовые молнии! Пусть из черных туч пепла загремит гром! Эй, неужто вы такие слабаки? Пусть разольется, пусть разольется сверкающая лава, пусть зальет море! Пусть от пены, которая поднимется из волн, погаснет солнце, пусть засыплет пеплом всех оставшихся в живых — от слонов до червей! Эй, скоты, что вы там мешкаете!
Юный Четвертый брат Ракшан, рассмеявшись, решил утешить брата.
— Большой брат, не сердись так. Гора Ихатово[61] опять смеется.
И тихонечко прошептал:
— Как бы мне хотелось заполучить такой же серебряный венец!
Свирепый старший брат Ракшан немножко утихомирился и посмотрел на брата.
— Ладно, ты тоже готовься, при следующем извержении станешь таким же, как гора Ихатово. И будешь девять месяцев в году ходить в таком же венце!
Младший брат Ракшан, пропустив слова брата мимо ушей, посмотрел на звезды, мерцающие над плато. Далеко на востоке, словно шапки, на него были нахлобучены тучи. Он мечтательно прошептал:
— Сегодня вечером не видно Химука-сан.[62] Эти черные тучи и правда противные, уже четвертый день, как скрывают ее и ее матушку. Может, мне устроить извержение и разметать их?
Третий брат Ракшан, посмеиваясь, сказал младшему брату:
— Что ты так сердишься? Что случилось? Всему виной те тучи на востоке. Сегодня вечером из них дождь так и хлещет. И Химука-сан, и ее риолитовое кимоно, наверное, порядком вымокли.
— Братец, гора Химука и правда красивая. Я недавно прямо отсюда бросил ей цветы-эритрониумы. А матушке Химука-сан я преподнес белые магнолии. Западный ветер молча отнес их туда.
— Эвон, какие дела. Ха-ха-ха! Хорошо. Завтра утром этих туч уже не будет. Химука-сан наденет новое, ослепительно синее кимоно и, когда выйдет солнце, наверное, прежде всех поздоровается с тобой. Уверен, именно так и будет.
— Братец, а какие же цветы мне подарить теперь? У меня больше никаких цветов не осталось.
— Послушай, у меня есть примула, давай я тебе отдам.
— Спасибо, братец.
— Не стоит благодарности, пустяки.
Свирепый старший брат Ракшан снова закричал, обращаясь в ночное небо, и его голос разнесся как золотая пыль.
— Что еще за Химука-сан? Что за Химука? Неужто эта девчонка — гора Химука? Трусишка! Разве я не говорил тебе, что нам нельзя общаться с этакими? Мы рождены в огне, мы не похожи на тех, кто рожден водой!
Четвертый брат Ракшан понурился, однако спокойный Третий брат, пожалев младшего, решил задобрить старшего брата.
— Братец, у Химука-сан хорошее происхождение. Она тоже рождена в огне. Это чудесный перидотит.[63]
Однако старший брат Ракшан еще больше рассвирепел и исторг огненный крик, рассыпавшийся как чудесная золотая пыль.
— Знаю сам. Химука — перидотит. Она рождена огнем. Это хорошо. Однако, скажите мне, когда она устраивала такие же чудные извержения, как мы? Она устала уже тогда, когда еще поднималась к поверхности земли. Это сейчас, благодаря подъему земной коры, ветрам и воздуху, она встала вровень с нами, однако происхождение у нее совершенно иное. А вы так до сих пор и не поняли смысла нашей работы. Она заключается в том, чтобы плавиться, плавиться в недрах земли, а затем в один миг взлететь вверх, разрывая глыбу огромной черной горы, неся с собой выбившуюся из сил магму и пар, съежившийся, словно лежалый хлопок! Выбросить в небо затвердевший дым и огонь! Пусть сверкают всполохи от сталкивающихся камней! Собрав миллион молний, мы должны потрясти землю! Сейчас учитель Нараноки наверняка слышит мой крик, удивляется и покачивает головой. Ха-ха-ха!
Пусть горы и море засыпет густым пеплом. Пусть все вокруг станет плоским, как спортивная площадка. И на горячей поверхности пепла пусть танцуют лишь наши кручи! Хорошо! Все трепещут от страха! А когда развеется дым и очистится воздух, мы станем высокими, до самого неба, оденемся в серебряные или платиновые венцы, и тогда все закончится!
На это Третий брат Ракшан, подумав, сказал:
— Братец, что-то мне это не нравится. Я не хочу засыпать все вокруг горячим пеплом и стоять в одиночестве, возвышаясь над всем и вся. Вода и воздух всегда стараются выровнять землю. Да и мы сами опускаемся ниже и ниже. Я думаю, это справедливее, чем то, что предлагаешь ты.
Свирепый старший брат Ракшан заискрился и рассмеялся.
Он смеялся и искрился.
«Какой странный смех, мне никогда не доводилось слышать ничего подобного. Какой удивительный и прекрасный смех», — подумал учитель Нараноки.
Свирепый старший брат Ракшан, посверкал какое-то время, успокоился, наконец, и сказал:
— Вода и воздух? Да они с утра до вечера вьются возле наших ушей, шепчут, что подтачивают нашу надменность ради спокойствия в мире, каждый день трут, скребут, но все это абсолютная ложь! Я вот слышал, что в мягкой черной земле на морском побережье, на красивых зеленых равнинах они, как будто бы невзначай, роют канавы, копают рвы, а это и вправду ужасно. И словами не описать.
Вдруг Третий брат Ракшан громко рассмеялся.
— Братец! Что за бредни, что за тайны — просто театр какой-то! Это тебе не к лицу.
Однако старший брат Ракшан, вопреки ожиданиям, не рассердился.
Он смеялся, смеялся и смеялся громовым голосом. И смех этот был словно водопад, который поднимался в небо далеко-далеко на юге и гремел, словно полусонный гром.
— Ладно, прекратим дурацкие разговоры, которые нам не пристали. Непростительно это, стыдно перед нашим отцом. У него было девять ледников. На снегу и на льду жили белые медведи, лисы и много других животных. Отец умер при моем рождении.
Вдруг младший брат Ракшан закричал:
— Огонь! Огонь! Братец! Братец! Посмотри, как он распространяется!
Старший брат Ракшан испугался и закричал:
— Готовьте лаву! Разводите огонь! Вот, черт — что это еще за огонь в поле?
От этого голоса Второй брат Ракшан вздрогнул и проснулся. Он поднял длинный подбородок, распахнул глазищи так широко, будто в них спички вставили, и некоторое время смотрел на огонь.
— Кто же это устроил? Кто, кто? В такое время? Что же это? Огонь в поле? Тот, что беспечно сметает пыль с земли? Вот, кто нам нужен!
Старший брат Ракшан мрачно усмехнулся, замахал руками и закричал:
— Камни! Огонь! Лаву! Готовь!
Второй брат-дурак сразу засуетился, побагровел и молвил:
— Брат, ну что, повоем?
Старший брат рассмеялся и ответил:
— Повоем, говоришь? Ты проспал несколько сотен тысяч лет. Осталось ли у тебя хоть сколько-нибудь сил?
Ленивый брат ответил коротко:
— Нет.
А затем подпер руками свой длинный подбородок и, широко зевнув, вновь спокойно уснул.
Спокойный Третий брат сказал Четвертому:
— Небо стало таким легким. Завтра утром, наверняка, прояснится.
— Да, а сегодня соколы не летают.
Старший брат, посмеиваясь, поддразнил младшего.
— Может, тот огонь в поле сжег их птенцов?
Младший серьезно ответил:
— Перья у соколят уже стали жесткими. И они очень сильные, поэтому наверняка спаслись.
Старший брат тепло рассмеялся.
— Тогда хорошо. Старшие братья уже заснули. Да и учитель Нараноки уже крепко спит. Он недавно видел сон про нас.
Тогда Четвертый брат Ракшан, ухмыльнувшись, сказал:
— Давай-ка я его напугаю. Третий брат Ракшан остановил его:
— Хватит, хватит, не шали.
Но проказник-младший, не послушав его, высунул длинный блестящий язык и лизнул учителя в лоб.
Учитель перепугался, но сразу успокоился и рассмеялся. Открыв глаза, он тут же задрожал от холода.
Небо, между тем, посветлело. Повсюду сверкали звезды, и четыре черные «некки», неподвижно застыли, приняв прежние позы.
[64]
Наш дорогой учитель Нараноки, надев свое длинное пальто, медленно брел по ровной дороге Кумадэ. Солнце палило ему в спину, и он широко зевал от усталости, будто вгрызался в воздух. Вдруг по правую руку широко раскрыла свою пасть пустая каменоломня. Учитель покряхтел, вошел внутрь, подобрал треугольный камешек и, прошептав: «И здесь роговая обманка[65]», стал оглядываться по сторонам. Каменотесы, видно, уже ушли, лишь в уголке одиноко стояла маленькая хижина из низкорослого бамбука.
