Зоя с волнением заглянула внутрь. Сомнений не было. Там, в шкатулке, в шкатулке знаменитого художника дядюшки Тадеуша, лежали… просто две кисточки, старые, с вытертым волосом, и еще огрызок карандаша.
Если бы Зоя была Любой Вилкиной, она бы, наверное, презрительно скривила рот и сказала бы: «Подумаешь, есть что хранить!»
Но Зоя была Зоей, и она хотела стать настоящим художником. Поэтому она ничего такого не сказала, только бережно дотронулась до вещей, хранивших дыхание большого труда.
Зоя поставила шкатулку возле себя, снова взялась за краски и кисточку. И тогда в верхней части листа появилось сероватое небо. Потом оно чуть порозовело. После проступило дерево — может быть, дуб. И черные ветки-загогулины прорезали небо, и Зоя поняла, что на это можно смотреть долго. И она смотрела. И еще появилась трава — два коричневато-серых стебля. А на дереве дупло. И оттуда подслеповато глянула проснувшаяся от близости вечера сова. И шевельнулись ветки, качнулась трава, на песке обозначились едва заметные чьи-то следы. Зажила, задышала картина. Она ничем не была похожа на то, что рисовал дядюшка Тадеуш, и все-таки, если захотеть, если сделать шаг…
Мама, кажется, окликнула Зою. Зоя, кажется, не услышала. Мама заглянула в комнату: девочка сидела над листом бумаги. Мама покачала головой, но ничего не сказала, успокоилась. На самом же деле все было не так просто. Все было не так просто, потому что Зоя могла уйти туда, к этому дереву, дуплу и встретить там… нет, это пока неизвестно — кого. Но она могла уйти туда почти в любое время.
Баюшки-баю, уклад да услад,
Улетали филины в малиновый закат.
Мама укачивает Мальчика. За окном — светлый вечер. Между ними сейчас — полная дружба.
— Спи, — говорит мама и наклоняется над Мальчиком. — Спи, сынок.
Дорасскажи про филинов, — просит он, — и я сразу засну!
Улетали филины — остался один,
Остался один — на сучочке сидит.
— Нету, — говорит, — у меня силушки,
Я еще не Филин, а Филюшка.
Дальше этой рощи никуда не летал,
Чернее этой ночи ничего не видал.
Мама уходит, а Мальчик долго еще лежит с открытыми глазами.
Его спальня на втором этаже. Дом стоит в пригороде, и возле него много деревьев, кустов и травы.
Мальчик смотрит на большую сосну за окном. Толстые красноватые ветки ее не шелохнутся, а в просветах между темными шапками хвои, в переплетении сучков и игл, видны ходы и тайные воздушные дорожки, и, может, именно где-то там, на этой огромной сосне, живет Филюшка или еще кто-нибудь живет. И Мальчик все думает об этом и никак не может заснуть. Еще он немного думает о серых кроликах, которых отец привез из города.
— Это зайцы! — сразу сказала мама.
— Я очень рад, — огорчился отец.
Кроликов или, вернее, зайцев четверо: мама-зайчиха и трое зайчат. Их посадили в большую клетку, поверх решетчатой крыши положили толь, чтобы зайцев не мочил дождь. Клетку поставили на поляне за смородиновым кустом.
— Ты, Игорь, можешь их кормить, — сказал отец Мальчику.
— Давайте лучше их выпустим, — попросил Мальчик.
— Нет-нет, — ответил отец.
— Ну почему?
— Я их купил, — строго сказал отец. — Я заплатил за них деньги. Как же их выпустишь?
— А ты их купил для чего?
— Для чего держат кур, гусей? — вмешалась мама. Она обняла Мальчика за шею и повела к дому.
Мальчик знал: куры и гусыни несут яйца и выводят потом цыплят и гусят — таких маленьких, пушистых. Он даже слышал, как соседка говорила маме: «Пестрая курица у меня хорошая несушка».
И мама потом объяснила Мальчику, что «хорошая несушка» — значит, много несет яиц. А зайцы разве тоже несушки?
Теперь, лежа в кровати, Мальчик думает, что зайцам, наверное, будет страшно ночью и холодно. И что надо нарвать и насушить для них побольше травы, тогда они смогут прятаться в сене, и им будет теплей и храбрей.
Внизу на террасе зажгли свет, и он бледно подсветил большую сосну. С террасы слышен стук чашек, позванивание ложечек.
Мама и отец пьют чай. Они тихонько разговаривают, и к Мальчику сквозь открытое окно доносятся их медленные слова:
— Скоро Игорю в школу.
— Да. Вступает в новую жизнь.
Когда на другое утро Мальчик пришел к зайцам, одного из них, самого маленького, не оказалось в клетке.
— Мама! — закричал Мальчик. — Мама, зайчонок убежал.
— Не волнуйся, дурачок — улыбнулась мама и погладила Мальчика по голове. — Не волнуйся. Папа вчера отнес его Свету.
— Но почему? — ахнул Мальчик. — Он же зайчихин!
— Потому что Свет болен; у него, кажется, свинка. И потом, ты же знаешь, как папа его любит.
Мальчик знал, как папа любит этого своего задиру-племянника Света, и знал, что свинка — это вовсе не живая свинка, а такая болезнь. И все-таки ему было жаль зайчонка.
— А можно его навестить? — спросил Мальчик.
— Света? Ни в коем случае. Свинка очень заразная.
Мальчик не решился сказать, что он говорил вовсе не о своем двоюродном брате.
Отец — большой. У него красное от загара лицо и белые брови.
Он хватает Мальчика поперек живота:
— Опять ты возле кроликов!
И тащит к турнику:
— Повращайся!
Турник — это два столба, между ними на самом верху — железная палка.
— Хватайся за перекладину!
Мальчик хватается.
— Молодец!
И отец разжимает руки. Мальчик плюхается в песок. Потом быстро встает и, не оглядываясь, идет к дому.
— Разнюнился! — кричит отец. — Так и вырастешь слабаком.
— Ужинать! — зовет мама с террасы. — Игорек, мой руки!
Мальчик идет к умывальнику. С ладоней стекает черная вода. И елевой коленки — тоже черная. А с правой — розовая. Он залепляет ссадину листом подорожника, старается не хромать.
На террасе стол накрыт белой клеенкой, и мама раскладывает по тарелкам картошку, посыпает ее укропом. Ото всего этого идет душистый пар. У мамы круглые щеки, как немного сдутые шары. И мягкая шея. Туда можно спрятаться лицом, и тогда ничего не больно и не обидно.
Отец громко топает по ступеням. Мама отрывает от себя мальчика, сажает на стул и строго оборачивается.
Отец говорит бодро:
— Дай нам чего-нибудь для силы! — и сгибает в локте голую белую руку. Возле плеча, под кожей, вздувается что-то похожее на мяч.
— Видал? Мускулы!
Мальчик, чтобы не видеть, опускает голову. Мама молча кладет ему на колени свой носовой платок.
— Лас дох! — говорит она отцу по-немецки и сдвигает широкие брови. Так бывает всегда, когда мама хочет, чтобы Мальчик не понял. Сыну она просто говорит:
— Перестань!
А отцу:
— Лас дох!
Теперь получается, что Мальчик и мама вместе, а отец отдельно. И это приятно, потому что зачем он хватает и потом не держит. А еще отца немного жалко. И это тоже приятно.
После обеда отец идет к соседям играть в волейбол, а Мальчик садится на ступеньку террасы.
— Хочешь еще компоту? — спрашивает мама.
— Не-е!
— А морковку?
— Не хочу.
— Дать тебе мехового моржа…
— Не надо.
— …которого дядя Вася из Швеции привез?
— Не надо, мамочка.
— Ну пойди побегай.
— Не хочется.
В левом сандалике песок. Мальчик разувается и, не вытряхивая, ставит сандалии на ступеньку.
Мама ничего не говорит.
Мальчик нагибается, берет с земли палку, рисует ею домик: черточку сверху вниз, от нее — слева направо, а потом снизу вверх и справа налево. Вот и дом. И можно еще две косые черточки сверху: крыша. В доме оказываются песок, зеленоватый камешек и муравей. Он бежит по дому, а потом вдруг проходит через стену.
Мальчик той же палкой разравнивает землю. Нет никакого дома, раз так!
А мама за его спиной собирает тарелки, начинает их мыть. И — ни слова. Тогда он снимает рубашку. И кладет ее рядом с сандалиями.
— Тебе жарко? — спрашивает наконец мама.
Он не отвечает, только крутит головой: нет, мол.
— Ну что? Заело колесико? — говорит мама. Она обнимает сына за плечи, начинает его тихонько раскачивать.
Он сперва упирается, а потом — ничего. И тогда получается вроде бы так:
День капризничал весь день.
Говорил, что он — не День,
Что не темень и не свет,
Только «не» твердил да «нет».
Башмачки он не надел,
Манной каши не поел.
Рук не вымыл перед сном,
Дом поставил кверху дном,
Лег на землю под сосну,
И сказал: «Я НЕ засну».
Мальчик закрывает глаза и улыбается.
— Пойдем-ка спать, — говорит мама.
— Мама, я же теперь ложусь в девять часов!
