Что всё-таки случилось с Рейнджером, с бедным псом, прикованным цепью к крыльцу покосившегося дома? Сабина встала и выгнула спину. Надо возвращаться. Её хвост нервно подёргивался.
Что с Рейнджером?
Что с ним?
Цепь на шее.
Что с Рейнджером?
Беда.
Беда.
Она чуяла беду. Её запах.
Что с Рейнджером?
Вопрос звучал снова и снова, как заезженная пластинка. Она знала, что не может вернуться, пока не стемнеет. Возвращаться днём слишком опасно. Снова всего в нескольких метрах от неё раздался оглушительный удар грома, и дождь хлынул как из ведра. И всего в нескольких метрах от неё Барракуда вышел из дома, схватил цепь и вытащил рычащего пса из-под крыльца. Укушенная нога Барракуды была повязана кухонным полотенцем, которое уже пропиталось кровью. Человек был вне себя от злобы, и боль в ноге только подливала масла в огонь. Он изо всех сил тянул и дёргал цепь, пока не вытащил упирающегося и рычащего пса из его тёмного и тёплого убежища.
— Глупый, глупый пёс! — рявкнул он. — Из-за тебя я упустил кошку, а из неё вышла бы отличная приманка.
Рейнджер заворчал, оскалив зубы. И тут Барракуда засмеялся ужасным смехом:
— Ничего! На худой конец сойдёт и старый пёс! — И он с такой силой дёрнул заржавевшую цепь, что пёс упал в грязь.
Барракуда схватил доску, на которой всего несколько минут назад Сабина чистила свою серебристую шубку, время от времени проводя розовым язычком по длинным ушам гончего пса. Барракуда схватил старую, гнилую доску, размахнулся и наотмашь ударил ею по собачьей морде. Раздался мокрый, чавкающий звук — ШВАРК!
Рейнджеру показалось, что ослепительно-белая молния пронзила его глаза, уши, челюсть. Он взвизгнул от ужасной боли, но от этого ему стало только хуже. Тогда он стал рваться с цепи, но Барракуда был крепкий мужчина. У него были широкие плечи и грудь — благодаря шесту, которым он правил лодкой; сильные от долгого хождения по вязкой, болотистой почве ноги и мускулистые руки, которыми он частенько вытаскивал из воды тяжёлых аллигаторов.
Если бы Рейнджер был молодым псом, он не спасовал бы перед жестоким человеком. Он вцепился бы в гнилую доску крепкими зубами и перекусил бы её пополам. А потом он мёртвой хваткой впился бы в горло Барракуде и покончил бы с ним раз и навсегда.
Но Рейнджер был старым, больным псом, давным-давно позабывшим, что такое настоящий собачий корм. От долгого сидения на цепи его мышцы ослабели, он отощал, шерсть стала тусклой и лезла клочьями.
Пёс почувствовал солёный вкус крови. Кровь заполняла его ноздри и пасть, кровь капала на землю. Он вдруг разом обмяк, лапы его задрожали, разъехались, и он, жалкий и прибитый, шлёпнулся прямо в грязь. Грязь была холодной и скользкой, но он этого даже не чувствовал. Его нос был залит кровью так, что он едва дышал. Судорожно разинув пасть, он попытался сделать вдох, но язык так распух, что почти не пропускал воздух.
Барракуда отшвырнул доску на другой конец двора, резко дёрнул цепь и, оглушительно рявкнув: «Вставай!» — подтащил к себе упавшего Рейнджера.
Рейнджер судорожно глотал воздух, его веки распухли, из-под них выступила кровь.
И тут Барракуда сделал нечто поразительное. Нечто такое, чего он не делал долгие годы. Он отстегнул ржавую цепь от крыльца! Сердце бедного пса забилось чаще, в нём затеплилась робкая надежда, и Рейнджер, собрав остатки мужества, постарался приподняться. Наконец ему это удалось, и, преодолевая боль, он встал, из последних сил стараясь унять дрожь в непослушных лапах.
Барракуда потянул за цепь, и Рейнджер пошёл за ним. Когда-то он был охотничьим псом, лучшим гончим в этих местах, по эту сторону от Сабины — широкой серебристой реки, впадавшей в тёплое синее море. Однажды Рейнджер сумел выследить и загнать пуму — быть может, последнюю пуму в этих лесах. Он пригнал её к ограде фермерского дома. Он был тогда сильным и смелым и не боялся ни свирепых жёлтых глаз пумы, ни её смертельно опасных когтей. Прижав её к изгороди, он лаял до тех пор, пока Барракуда не подоспел и не застрелил дикую кошку.
До того случая с рысью не было зверя, которого он не мог бы загнать. Но потом пришла ночь, та роковая ночь, когда он промедлил и дал рыси ускользнуть, а Барракуда, промахнувшись, попал в собственного пса и прострелил ему заднюю лапу. Рана постепенно затянулась, но с тех пор он стал не нужен хозяину. Хозяин отрёкся от него. Он посадил его на цепь, приковав к крыльцу, так что пёс мог только ходить по кругу. И для него один нескончаемый день стал сменяться другим, и так год проходил за годом.
Рейнджер, хромая, плёлся за человеком и вспоминал то давнее время, когда он мог безошибочно взять след, отыскать и выследить добычу. Он с гордостью подумал о том, что когда-то был хорошим охотничьим псом. Очень хорошим.
Рейнджер, пошатываясь, ковылял за человеком. Пёс, который всегда был надёжным и преданным другом. Пёс, который пел собачий блюз, изливая свою тоску и боль. Пёс, чей голос звучал над лесом, окутывая высокие деревья, стелился над илистыми водами и над молчаливыми болотами, гулко отдавался в тяжёлом, влажном воздухе. Пёс, который всю жизнь верно служил хозяину.
Рейнджер задыхался. Да, он верно служил хозяину, но у него в жизни было ещё кое-что, кроме этого. Пёс дал обещание защищать своего друга-кошку и её котят. И он позорно проспал тот момент, когда Барракуда сгрёб своими ручищами трёхцветную кошку и малыша Пака. Жестокий человек отнял у него любимого друга, забрал ту, которая искренне и преданно любила его, которая доверила ему своих детей. Он обещал ей защищать их. Да, он обещал. Обещал! И не выполнил обещания. И вот теперь единственное, что у него осталось, — это Сабина.
Верная, преданная Сабина. Он не протянул бы долго без скромных лакомств, которые она приносила ему из леса: мышек, ящериц, речных раков. Сколько раз поутру, когда его миска пустовала, она, выскользнув из-под крыльца, отправлялась на охоту и приносила ему что-нибудь поесть — полосатую ящерку, зелёную лягушку или кузнечика. А однажды она принесла ему старого, жёсткого скворца. Давно он не ел ничего вкуснее! Как он благодарен Сабине! Ведь без её помощи ему гораздо чаще приходилось бы сидеть совсем голодным.
Верная Сабина. А что он сделал для неё? Ничего. Он снова не заметил надвигающейся опасности и не смог защитить даже её, свою дорогую девочку, которую он любил больше всего на свете. Ему оставалось только надеяться, что ей удалось убежать, что она спаслась и навсегда покинула страшное место и страшного человека.
Рейнджер закашлялся, кровь пошла у него горлом. Он брёл за человеком, оставляя на земле кровавый след. Кто он теперь? Пёс, который всё потерял. Пёс, у которого ничего не осталось, кроме его преданного и любящего сердца — старого, больного сердца, готового разорваться от каждого хриплого вдоха, от каждого приступа кашля.
Он слышал, как гремела старая, ржавая цепь. Проклятая цепь! Как он ненавидел её! Барракуда, дёргая цепь, тащил старого пса к размокшим от дождя берегам Большой песчаной поймы. Повинуясь инстинкту, пёс опустил голову и уткнул нос в землю, как много лет назад, когда он ещё ходил с человеком на охоту. Его разбитый нос уже почти не различал запахов, кроме одного-единственного — запаха чёрной вязкой грязи.
Он не учуял маленькую серебристо-серую кошечку, которая неслышно выскользнула из куста бузины и, крадучись, отправилась за ними. Она шла за Барракудой, а тот, дёргая за ржавую цепь, тащил старого пса к Большой песчаной пойме, чтобы скормить его тридцатиметровому чудищу, добыть которое он мечтал днём и ночью.
106
Что может дерево? Не так уж много. Тянуться ввысь к солнцу и звёздам, раскачиваться и гнуться под порывами ветра. Однако некоторые старые, тысячелетние деревья могут, так сказать, взять судьбу в свои собственные руки-ветки. Старая мексиканская сосна увидела, как маленький котёнок, её котёнок, весь в ссадинах после недавнего падения, насторожил ушки и, подавшись вперёд, вслушивается в голос старого пса. Она тоже услышала собачий блюз, его звонкие серебристые звуки, которые раньше почти каждую ночь наполняли влажный воздух, и почувствовала эту тоску и боль, звуки проникли под кору, добравшись до самой сердцевины мощного ствола.
Ливень размягчил и без того влажную почву. Она стала мягкой и мокрой, слишком мягкой, чтобы держать старое дерево. Могучее дерево, что стояло здесь веками. Дерево, в которое некогда ударила молния и которое медленно умирало, становясь всё короче и короче. Дерево, чья высота стала в два раза ниже, чем прежде, чьи прекрасные длинные иглы из зелёных стали медно-красными и толстым ковром устилали мшистую землю. Дерево, чьи ветви обламывались одна за другой и падали в быстрый ручей, уносивший их к морю. Дерево, чей ствол был расколот пополам и у подножия которого в крохотной норке нашёл приют осиротевший котёнок. Одинокая мексиканская сосна, чьи корни глубоко-глубоко под землёй целую тысячу лет держали в своих крепких объятиях древний глиняный горшок, ставший тюрьмой для ещё более древнего существа. И вот пришёл миг, когда земля, размокшая от ливня, стала слишком мягкой и уже не могла больше держать старое дерево.
