Когда, сидя на полу, он чуть-чуть оправился и открыл глаза, он увидел, как безжизненное тело с волочащейся по полу рукой старого дедушки тащили к выходу полицейские. Пять минут назад эта самая рука держала банан, почёсывала приятелю макушку… Коко разрыдался бы, если бы не боялся насмешить своих врагов. Маленький Пафнутик с удивительно странным выражением лица стоял прямо против него и презрительно щурился.
— Ох и мерзкий же ты мальчишка! — грустно проговорил Коко. — Что будет, когда ты вырастешь?
Пафнутик неподвижно, пристально смотрел, не моргая:
— Старый шут! Прекратите свою расслабленную, безмозглую болтовню! Сейчас вас отправят прямо на Чучельный комбинат. Он работает теперь и ночью. После известного вам побега животных теперь их обезвреживают сразу же… Вот как ту вонючую обезьяну. То же будет с вами. Фокусы кончены. У вас есть последнее желание?
— Есть.
— Говорите скорей.
— Желаю тебе, чтоб ты пополам лопнул, маленький паршивец!
— Шутки кончены, клоун! Балаганщик! Гороховый шут! Вы знаете, кто я? Слыхали про знаменитого сыщика Тити Ктифф? Смотрите. Это я!
— Ай-ай-ай! Подумать только! Такой маленький — и уже такой негодяй!
— Я не маленький. Это моё временное состояние, которое стало необходимым, чтобы проникнуть в самую сердцевину вашего заговора. Теперь вы все в наших руках… Живо отвечайте, где сбежавшие звери — кошки, собаки, львы, которых ваши сообщники увезли в чёрном фургоне? Они где-то близко, мы их всё равно обнаружим в двадцать четыре часа. Ну?
— Вот тебе! — мужественно показал ему кукиш Коко. — Не найдёшь ни в двадцать четыре, ни в двести двадцать четыре! Близко? Пальцем в небо!
— Убежище, где скрываются беглые, начинается с буквы «б»!.. Что, неправда? А вторая буква… Ну? Как вторая буква? Говорите, и вы облегчите свою участь. Ну? Ладно, сам скажу: «а»… Ну, а следующая?.. Дальше!
Сердце у Коко так и обдавало холодом и жаром после каждой буквы, точно на горячую сковороду шлёпнули большую порцию мороженого! Он так и думал, что окаянный Пафнутик договорит «ржа», и всё пропало! Но вслух Коко только засмеялся:
— А дальше опять «б», потом опять «а»! Так и будет «ба-ба-ба»! Сиди и квакай, как маленький несмышлёныш, который никак не научится выговорить «па-па-па».
— Неважно, — процедил сквозь зубы Тити-Пафнутик. — Узнаю сегодня же. Теперь слушай меня, преступный шут! Идёт последний час твоей дурацкой кривлячей, бессмысленной жизни — можешь это понять? Через час твоё чучело будет стоять на складе рядом с чучелом мартышки и другими чучелами самых тяжёлых преступников. И компания будет довольно большая!.. Быстро, последнее желание, или я тебя отправлю так.
— Хорошо, — сказал Коко. — Последнее так последнее. Подведите меня к зеркалу!
Толчком в спину его сразу поставили перед зеркалом. Коко критически осмотрел своё печальное изображение и покачал головой:
— И вот в таком виде из меня сделают чучело?.. Откровенно говоря, мне это не по душе. Скажите, мерзавцы, а вам приходилось отправлять на комбинат для очучеливания, скажем… генералов?.. Ну, офицеров?
— Сколько угодно! — самодовольно оскалился один из верзил, державших его за локти.
— Мерси за любезность, жаба! — вежливо поблагодарил Коко. — А в каком виде их отправляли? В форме? Объясните.
— В полной форме, в треуголках с петушиными перьями. А как же иначе его отличишь потом от других в Чучельном музее?
— Так вот, моё последнее желание — я тоже хочу надеть перед смертью мою полную форму! А?
— Верно. Но поживей! Одевайтесь! — нетерпеливо поморщился Тити-Пафнутик.
— Да ведь костюм-то в цирковой костюмерной, безмозглый ты предателишка! укоризненно заметил Коко. — Привезите его сюда.
— Нет, шут, здесь, в домике, мы тебя не оставим!.. — Тити-Пафнутик повелительным жестом указал полицейским на разбитое стекло: — Сейчас же вставить новое! Всё должно выглядеть нетронутым. Будем пропускать на пустырь всех. Обратно — никого! Мышеловка! Ясно? Всё оцепить тройной цепью. А это будущее чучело — прямо в тюрьму! Завтра, перед отправкой на комбинат, я отвезу его в цирк переодеться. — Он презрительно через плечо бросил взгляд на Коко: Слыхал, несчастный Петрушка?
— Слыхал, гадёныш. Ты мне льстишь, называя меня этим уважаемым и милым именем: Петрушка! Это имя ласкает мой слух! — бодро и насмешливо сказал Коко.
В последний раз он оглядел комнату, где ещё валялся на полу плед у потухающего камина, и подавил тяжёлый вздох.
Глава 31. ОПОЗОРЕННЫЙ ДИПЛОМ ОБ ОКОНЧАНИИ ДЕТСТВА
апитан Крокус услышал отдалённый выстрел своей карманной пушки и понял, что это сигнал бедствия. Миролюбивый Коко ни за что не решился бы палить без крайней необходимости.
От звука выстрела встрепенулся и проснулся поросёнок Персик, спавший, втиснувшись среди львов.
Большую часть жизни он прожил среди львов и очень к ним привязался. Он просто обожал львов: они были такие тёплые и большие, и на них можно было влезать, как на лохматый пригорок, и теребить их за уши, и они, вздрагивая от щекотки, очень осторожно скатывали его на землю и смешливо жмурились, ожидая, когда он снова на них набросится.
И вот, услышав ночной выстрел, весельчак Персик точно взбесился расхрюкался, растолкал львов и бросился к железной двери и попытался её выбить своим розовым пятачком.
Капитану Крокусу пришлось спуститься в львино-поросячье отделение ковчега, чтоб попытаться его успокоить.
— Ты же понимаешь, что здесь нельзя шуметь на всю округу! — укоризненно уговаривал Крокус. — Тише, тише! Иди ко мне в каюту, посидим вдвоём, посмотрим на огоньки.
Но куда там! Обычно такой сговорчивый и покладистый, Персик не находил себе минуты покоя, нюхал следы, сопел от волнения, как пять больших свиней, и, постанывая от нетерпения, рвался на берег.
На всякий случай Капитан решил вытащить на палубу доску, соединявшую баржу с причалом, чтоб поросёнок не мог убежать. Но, пока он тянул тяжёлую доску, поросёнок, который всё метался по палубе, вдруг с разбегу сиганул через борт, шумно шлёпнулся в воду и поплыл. Напрасно Капитан Крокус его звал, напрасно всматривался в темноту — ничего невозможно было разглядеть. Через минуту он услышал новый всплеск — это поросёнок, добравшись до мелкого места, выбирался на берег. Он тихонько хрюкнул, давая знать, что доплыл благополучно, и, сразу перестав шуметь и хрюкать, крадучись, стал подниматься по крутому берегу.
Что-что, а в прятки этот поросёнок играть умел! Он сразу сообразил, что в доме чужие люди и, никем не замеченный, прижимаясь к забору, заглянул во двор. Калитка была раскрыта настежь. В доме громко переговаривались полицейские, вставляя новое стекло.
Поросёнок, весь сжавшись и пригнувшись, осторожно переступая короткими ножками (ему казалось, что он в точности похож в эту минуту на подкрадывающуюся пантеру), обнюхал следы Коко, обрывавшиеся около полицейского автомобиля. То находя, то теряя на ходу след автомобильных шин — он был не очень-то блестящим следопытом, — Персик, обходя болотца, лужи и высокие холмы шлака, через лопуховые заросли добрался до заброшенной трубы. Очень смутно припомнил, что как будто уже бывал в этой трубе, и осторожно ступил в ещё более чёрную темноту, чем на пустыре…
…В это же самое время в маленькой столовой над обеденным столом уютно светила лампа, освещая тарелки с голубым ободком, сухарницу, маслёнку, откупоренную баночку с джемом и пузатую чашку, на боку которой был нарисован мышонок-боксёр.
Это была старая детская чашка Малыша, из которой он пил ещё до того, как получил Диплом об Окончании Детства. Малыш, прихлебывая из этой чашки, доедал десятый ломтик хлеба с вареньем и маслом и отчаянно врал. А мама, намазывая ему одиннадцатый кусок, задумчиво смотрела на своего сына и с грустью слушала, как он врёт.
Когда он на минуту запнулся, не сразу придумав, что врать дальше, мама тихонько спросила:
— Хорошо, ты присутствовал на площади, когда там жгли сказки, но ведь всё это давно уже кончилось. А ты вернулся так поздно.
— Ну, знаешь, я подзадержался там… Потому что… Ага, вспомнил! Ведь, знаешь, отдельные листики этих сказок взлетали, их разносило ветром, и нам, Маленьким Взрослым, велели их собирать. И мы их аккуратненько собирали и сдавали пожарным, и нас хвалили. Очень хвалили. А как же? Сказки-то вредные? Значит, и листки вредные. Верно?
— Не знаю. — Мама отвела глаза в сторону. — Вы, Маленькие Взрослые, теперь такие умные, что знаете куда больше, чем мы, взрослые взрослые… Но, может быть, ты скажешь, зачем ты взял отбивные котлеты? Ведь они были сырые. И, если они тебе понадобились, почему ты меня не спросил? Я бы тебе сама отдала. Только поджарила бы сначала.
— Их вовсе не надо было жарить! — выпалил Малыш, и так как это были первые слова правды за весь вечер, то он смутился и поскорей опять соврал: — То есть зачем их жарить, когда я их ни капельки не брал? Даже странно!
