6
Хомса Тофт никогда не был в Муми-доле, но он легко нашел дорогу. Путь был дальний, а ноги у хомсы короткие. Не раз путь ему преграждали глубокие лужи, болота и огромные деревья, упавшие на землю от старости или поваленные бурей. На вырванных из земли корнях висели тяжелые комья земли, а под корнями блестели глубокие черные ямы, наполненные водой. Хомса обходил каждое болотце, каждую ямку с водой и при этом ни разу не заблудился. Он был очень счастлив, потому что знал, чего хотел. В лесу — прекрасно, гораздо лучше, чем в лодке хемуля.
А вот от хемуля пахло старыми бумагами и страхом. Хомса знал это — однажды хемуль постоял возле своей лодки, повздыхал, слегка приподнял брезент и пошел своей дорогой.
Дождь перестал лить, и лес, окутанный туманом, стал еще красивее. Там, где холмы понижались к Долине муми-троллей, лес становился гуще, а ложбинки, наполненные водой, превращались в потоки. Их было все больше и больше. Хомса шел между сотен ручейков и водопадиков, и все они устремлялись туда же, куда шел и он.
Вот долина уже совсем близко, вот он идет по ней. Он узнал березы — ведь стволы их были белее, чем во всех других долинах. Все светлое было здесь светлее, все темное — темнее. Хомса Тофт старался идти как можно тише и медленнее. Он прислушивался. В долине кто-то рубил дрова — видно, папа запасал дрова на зиму. Хомса стал ступать еще осторожнее, его лапы едва касались мха. Путь ему преградила река, он знал, что есть мост, а за мостом — дорога. Рубить перестали, теперь слышался только шум реки, в которую впадали все потоки и ручейки, чтобы вместе с нею устремиться к морю.
«Вот я и пришел», — подумал Хомса Тофт. Он прошел по мосту, вошел в сад. Здесь было все так же, как он рассказывал себе, иначе и быть не могло. Деревья стояли голые, окутанные ноябрьским туманом, но на мгновение они оделись зеленой листвой, в траве заплясали солнечные зайчики, и хомса вдохнул уютный и сладкий аромат сирени.
Он побежал вприпрыжку к сараю, но на него вдруг пахнуло запахом старой бумаги и страха. Хомса Тофт остановился.
«Это хемуль, — подумал он. — Так вот как он выглядит». На приступке сарая сидел хемуль с топором в лапах. На топоре были зазубрины — видно им ударяли по гвоздям.
Хемуль взглянул на хомсу.
— Привет, — сказал он, — а я думал, это Муми-папа идет. Ты не знаешь, куда все подевались?
— Нет, — отвечал Тофт.
— В этих дровах полно гвоздей, — продолжал хемуль, показывая топорище. — Старые доски да рейки, в них всегда много гвоздей! Хорошо, что теперь хоть с кем-то смогу поговорить. Я пришел сюда отдохнуть, — продолжал хемуль. — Взял и заявился к старым знакомым! — Он засмеялся и поставил топор в угол сарая. — Послушай, хомса, — сказал он. — Собери дрова и отнеси их в кухню посушить, да уложи потом их в поленницу — смотри, вот так. А я тем временем пойду сварю кофе. Кухня направо, вход с задней стороны дома.
— Я знаю, — ответил Тофт и начал собирать поленья. Он понял, что хемуль не привык колоть дрова, но, видно, это занятие ему нравилось. Дрова хорошо пахли.
Хемуль внес поднос с кофе в гостиную и поставил его на овальный столик красного дерева.
— Утренний кофе всегда пьют на веранде, — заметил он, — а гостям, что приходят сюда впервые, подают в гостиной.
Хомса робко оглядывал красивую и строгую комнату. Мебель была великолепная, стулья обиты темно-красным бархатом, а на спинке каждого из них была кружевная салфетка. Хомса не посмел сесть. Кафельная печь доходила до самого потолка. Кафель был разрисован сосновыми шишками, шнурок заслонки расшит бисером, а печная дверца была из блестящей латуни. Комод тоже был блестящий — полированный, с золочеными ручками у каждого ящика.
— Ну, так что же ты не садишься? — спросил хемуль.
Хомса присел на самый краешек стула и уставился на портрет, висевший над комодом. Из рамы на него глядел кто-то ужасно серый и косматый, со злыми, близко посаженными глазами, длинным хвостом и огромным носом.
— Это их прадедушка, — пояснил хемуль. — В ту пору они еще жили в печке.
Взгляд хомсы скользнул дальше к лестнице, ведущей в темноту пустого чердака. Он вздрогнул и спросил:
— А может быть, в кухне теплее?
— Пожалуй, ты прав, — ответил хемуль. — В кухне, наверно, уютнее.
Он взял со стола поднос, и они вышли из гостиной.
Целый день они не вспоминали о семье уехавшей из дома. Хемуль сгребал листья в саду и болтал обо всем, что приходило ему в голову. а хомса ходил следом, собирая листья в корзину, и больше слушал, чем говорил.
Один раз хемуль остановился взглянуть на папин голубой стеклянный шар.
— Украшение сада, — сказал он. — Помню, в детстве такие шары красили серебряной краской, — и продолжал сгребать листья.
Хомса хотел полюбоваться стеклянным шаром наедине — ведь шар был самой важной вещью в долине, в нем всегда отражались те, кто жил в ней. Если с семьей муми-троллей ничего не случилось, он, хомса, непременно должен увидеть их в синеве стеклянного шара.
Когда стемнело, хемуль вошел в гостиную и завел папины стенные часы. Они начали бить, как бешеные, часто и неровно, а потом пошли. Под их размеренное и совершенно спокойное тиканье гостиная ожила. Хемуль подошел к барометру. Это был большой барометр в темном, сплошь украшенном резным орнаментом футляре красного дерева. Хемуль постучал по нему. Стрелка показывала «Переменно». Потом хемуль пошел в кухню и сказал:
— Все начинает налаживаться! Сейчас мы подбросим дров и выпьем еще кофейку, идет?
Он зажег кухонную лампу и нашел в кладовой ванильные сухарики.
— Настоящие корабельные сухари, — объяснил хемуль. — Они напоминают мне о моей лодке. Ешь, хомса. А то ты слишком худой.
— Большое спасибо, — поблагодарил хомса.
Хемуль был слегка возбужден. Он склонился над кухонным столом и сказал:
— Моя лодка построена прочно. Спустить весною лодку на воду, что может быть лучше на свете?
Хомса ерзал на стуле, макал сухарь в кофе и молчал.
— Все медлишь да ждешь чего-то. А потом, наконец, поднимешь парус и отправишься в плаванье.
Хомса глядел на хемуля из-под косматой челки. Под конец он сказал:
— Угу.
Хемулю вдруг стало тоскливо — в доме было слишком тихо.
— Не всегда успеваешь сделать все, что хочешь, — заметил он. — Ты знал тех, кто жил в этом доме?
— Да, я знал маму, — ответил Тофт. — А остальных плохо помню.
— Я тоже! — воскликнул хемуль, радуясь, что хомса наконец хоть что-то сказал. — Я никогда не разглядывал их внимательно, мне достаточно было знать, что они тут рядом. — Он помедлил, подыскивая подходящие слова, и продолжал: — Но я всегда помню о них, ты понимаешь, что я хочу сказать7
Хомса снова замкнулся в себе. Немного подождав, хемуль поднялся.
— Пожалуй, пора ложиться спать. Завтра тоже будет день, — сказал он, но ушел не сразу. Прекрасный летний образ южной гостиной исчез, хемуль видел перед собой лишь пустой темный чердак. Подумав, он решил ночевать в кухне.
— Пойду прогуляюсь немного, — пробормотал Тофт.
Он притворил за собой дверь и остановился. На дворе была непроглядная тьма. Хомса подождал, пока глаза его привыкнут к темноте, и медленно побрел в сад. Из глубины погруженного во мрак сада струился голубой свет. Хомса подошел совсем близко к стеклянному шару. Глубокий, как море, он был пронизан длинными темными волнами. Хомса Тофт все смотрел, смотрел и терпеливо ждал. Наконец в самой глубине синевы засветился слабый огонек. Он загорался и гас, загорался и гас с равными промежутками, словно маяк. «Как они далеко», — подумал Тофт. Он весь продрог, но продолжал смотреть, не отрываясь на огонек, который то исчезал, то появлялся, но был до того слаб, что хомса с трудом мог его разглядеть. Ему показалось, что его обманули.
Хемуль стоял в кухне, держа в лапе фонарь. Ему казалось ужасно тяжелым и противным достать матрас, найти место, где его постелить, раздеться и сказать самому себе, что еще один день перешел в ночь. «Как же это вышло? — удивился он про себя. — Ведь я был веселый весь день. Что, собственно говоря, изменилось?»
Хемуль все еще недоумевал, когда дверь на веранду отворилась и кто-то вошел в гостиную. Загремел опрокинутый стул.
— Что ты там делаешь? — спросил хемуль.
Ответа не было. Хемуль поднял лампу и крикнул:
— Кто там?
Старческий голос загадочно ответил:
— А уж этого я тебе не скажу!
Он был ужасно старый и совсем потерял память. Однажды темным осенним утром он проснулся и забыл, как его зовут. Печально не помнить, как зовут других, но забыть свое собственное имя — прекрасно.
В этот день он не вставал с постели, лежал себе и перед ним всплывали разные картины, разные мысли приходили и уходили. Иногда он засыпал, потом снова просыпался, но так и не мог вспомнить, кто он такой. Это был спокойный и в то же время увлекательный день.
