Брови Ибрагима сдвинулись сурово и страшно. Рука, кажется, потянулась к ятагану.
– К тебе не разбойники приехали, собака. Говори, сколько стоит барашек…
– Три пиастра! Три пиастра! – спешит ответить трясущимися губами Мирко.
Он не знает, не во сне ли ему это снится. И только думает:
«Если сплю, поскорей бы проснуться!»
– Барашки были хороши! – успокоившись, говорит Ибрагим. – За таких барашков не жаль заплатить и по пяти пиастров!
Мирко вздыхает с облегчением и кланяется с благодарностью.
– Куры?
– Ну, что кур считать? Что может курица стоить?
– Куры, тебя спрашивают?
– Ну, полпиастра, господин. Полпиастра, господин.
– Куры были жирные. Мне подарков не надо. Такая курица стоит целый пиастр! Их было зажарено десять…
– Ну, хоть было зажарено и пятнадцать, – будем считать, что десять. – Пятнадцать кур – пятнадцать пиастров. Да тридцать за барашков. Ну, все остальное, будем считать, пятнадцать пиастров еще. Пятьдесят пиастров за все угощение. Довольно?
Мирко одной рукой дотрагивается до земли, другой касается лба и сердца.
Радостная улыбка у него по всему лицу:
– Господин!..
– Ну, так плати мне пятьдесят пиастров, – и мы едем. Пора! спокойно говорит Ибрагим. Все «господа» разражаются хохотом. Только один Ибрагим спокоен. – Ну, что ж ты стоишь? Плати пятьдесят пиастров. Сам сказал, что угощенье стоит столько. Плати «таш-парази»[52].
Нетвердыми шагами идет Мирко в Другую комнату, стараясь улыбнуться, выносит деньги и с низким поклоном подает их Ибрагиму.
Ибрагим пересчитывает пиастры, говорит:
– Это недорого! – Кладет их в кошелек, прячет кошелек за пояс, как кошка, вспрыгивает на седло. И в ночной тишине зазвенели по каменистой тропинке, как колокольчики удаляющегося стада, копыта коней «господ», уезжающих к себе в горы до дня Великого Воина.
В день Великого Воина, архангела Михаила, снова «господа» спускаются с гор в «свои» долины.
Собирать «четели» и «зулумы», назначенные в день Великого Всадника.
Снова едет Ибрагим, сверкая золотой насечкой на пистолетах, кинжалах, ятагане, по мертвым улицам Рибовицы, и сухопарый конь его стучит копытами по мерзлой земле, словно гроб заколачивают.
Ибрагим останавливается у низеньких калиточек, достает из сумки за седлом дощечки, по ним пересчитывает пиастры «своих» низко кланяющихся сербов и болгар. «Четели» собраны. Ибрагим выезжает на базар.
Торговец Данило уж ждет его на пороге лавчонки, дрожащий, встречает низким поклоном. Ибрагим останавливает коня.
– Не потерял ли я тут, около твоей лавки, шелкового платка в день Великого Всадника? – спрашивает Ибрагим.
– Верно, господин! – с бледной улыбкой отвечает Данило, доставая из-за пазухи платок. – Шелковый платок с золотом. Я сохранил его в целости!
И он дрожащею рукою подает Ибрагиму платок. Ибрагим, не торопясь, развертывает платок. Данило меняется в лице.
Ибрагим пересчитывает золотые и, подбрасывая их на ладони, спрашивает:
– Все?
Данило становится белым под пристальным взглядом Ибрагима, дрожит всем телом.
Голос его становится каким-то странным, глухим, чужим.
– Сколько было бобов… – с трудом выговаривает он.
– Собака! – спокойно говорит Ибрагим, и в голосе, и во взгляде его отвращение, презрение.
– Собака! В каждом пальце у меня больше ума, чем у тебя в голове! Собака!.. Ты думал: «Господин не считал бобов». Мне не нужно глядеть, я на ощупь сочту, сколько. Я дал тебе двенадцать бобов, а ты мне возвращаешь одиннадцать золотых?!
Ибрагим медленно считает, опуская золотые в кошелек:…девять… десять… одиннадцать… двенадцать… Отчаянный визг Данилы заставляет вздрогнуть всех на базаре и шарахнуться в сторону. Ятаган Ибрагима, словно молния, сверкнул. Данило держится за левое ухо, сквозь пальцы у него льется темно-алая кровь.
Отрубленное окровавленное ухо валяется у его ног. Весь базар, при блеске ятагана, от ужаса широко раскрывший глаза, теперь уже глядит успокоенно:
– Только ухо!
А Ибрагим уж поманил к себе из толпы Марко. Ежесекундно наклоняясь, чтоб коснуться рукою земли, Марко приближается к Ибрагиму.
– Будь здрав, господин!
Ибрагим смотрит на него с презрением и шарит в патронташе.
– Твой заряд цел. Хочешь получить его в карман или в голову?
– Я надеюсь получить его в карман! – отвечает, стараясь улыбнуться. Марко. – Только прости меня, господин. Ты мне тогда не сказал, а я побоялся спросить. Что ты желаешь иметь? Овец или коз?
– А ты что же приготовил? – строго спрашивает Ибрагим. – У меня есть и овцы, и козы. Что тебе будет угодно, господин! – отвечает с поклоном Марко, показывая на стадо, пригнанное на базар.
– Хорошо! – спокойно и с удовольствием говорит Ибрагим. – Я возьму шесть коз…
У Марко – вздох облегчения. Словно тяжесть упала с него. Он с жадностью глядит на своих жирных, косматых овец.
– …и шесть овец! – спокойно добавляет Ибрагим. Марко бледнеет, начинает пошатываться на ногах. – Гони тех и других во двор к Мирко. Я еду к нему есть.
У Марко в глазах на момент ненависть, но он спешит поклониться.
Марко гонит коз и овец во двор к Мирко. У Мирко уж все готово к приему господина. Дом полон чада. Кипит, шипит все жареное, вареное.
Мирко с поклонами, с улыбкой, которая даже кажется радостной, встречает «своего албанца».
– Вот что, Мирко, – говорит Ибрагим, садясь есть, – я отдохну, а ты пока прогони ко мне моих коз и овец. Мне не хочется их гнать самому. Да скажи там, у меня дома, чтоб прислали мне патронов, – я мало захватил.
Мирко кланяется и спешит исполнить приказание. Перед вечером он возвращается с патронами.
– Все исполнено, как ты приказал! – с радостной улыбкой сообщает он. У него сияющее лицо.
Ибрагим, улыбаясь, глядит на него и на патроны.
– Мирко, ты потерял два патрона. Мирко смотрит с удивлением и легким испугом:
– Мог ли я, господин?.. Я нес патроны, – твои патроны! – как собственные деньги. Сколько мне дали у тебя дома, господин, столько я и принес. Приедешь домой, – спроси. Они скажут, что дали…
– Мирко, ты потерял два патрона! – спокойно повторяет Ибрагим, но уже брови его сдвинулись. Глаза смотрят зло, углы губ опустились от презрительной улыбки. – Ты потерял два патрона, собака. Ведь ты пригнал ко мне весь мой скот?!
– Весь, господин! Мирко бледнеет, дрожит.
– Чего ж ты бледнеешь, собака? Ты пригнал шесть коз и шесть овец?
Мирко молчит.
– Тебе дали столько патронов, сколько голов скота ты пригнал. Так было заранее приказано дома. Тебе дали, значит, двенадцать патронов?!.. Или ты украл у меря две головы. Молчишь, собака?..
Ибрагим достает пистолет.
Мирко хочет крикнуть, но у него перехватывает дух. Он открывает рот, но не может пошевелить губами. Ибрагим, спокойно развалясь, целит ему в лоб. Ибрагим с интересом, с удивлением смотрит на то, чего он не знает. На страх.
Он смотрит, как у Мирко сами подгибаются колени, как вытягивается лицо, как становятся бессмысленными глаза, как они закрываются слезами. Смотрит, как каждая жилка, каждая морщина дрожит у Мирко. Все лицо дрожит, как кисель. И с отвращением нажимает курок пистолета. Выстрел.
Мирко взмахивает руками, откидывается назад и валится набок.
Ибрагим встает, прячет за пояс пистолет и шагает через тело, на ходу бросив только мельком взгляд. Между глаз. Выстрел был хорош.
Ибрагим вскакивает на коня и спокойно, не торопясь, едет назад, к себе в горы.
И словно колокольчики удаляющегося стада, звенят копыта коня по подмерзшей от ранних заморозков земле.
И голубыми огоньками вспыхивают при ярком свете луны искры насечки на пистолетах, кинжалах, ятагане Ибрагима Алача.
Македонская легенда
Это не Вардар, напившись кристальных вешних вод от тающих горных снегов и опьянев, белый от пены, бурный, с ревом несется, подбрасывая на гребнях своих стволы столетних деревьев, катя огромные камни, все разрушая на пути, – это Яшар-паша едет по долине Вардара.
Впереди него несутся крики ужаса, за ним путь улит слезами.
В злую минуту взглянул злой албанец на долину Вардара, – и резнули ему глаза трепетные огоньки свечей в окнах церквей. Много церквей настроили «райя» по долине. И сказал паша:
– Разрушу все до основания. Клянусь, – каждый камень, на котором есть знак креста, переверну два раза!
Шло за Яшаром его отборное албанское войско, жестокое и злое.
Шли с кирками, с ломами, с заступами рабочие, чтоб подрывать и ломать церкви.
И куда ни придет Яшар, в том селении только грохот раздастся, и столб пыли, словно дым густой, взовьется к небу. Плакала «райя» и с ужасом говорила:
– Пришел конец света, и антихрист идет по земле.
Сидел Яшар на площади, на узорном ковре, на шитых подушках и курил кальян.
А каменщики и землекопы работали заступами, кирками, ломами, подрывали и подламывали церковь.
