Боги остановили его.
– Ради привета путникам останови твой быстрый шаг! – сказали они. – Отчего так бледно и измучено твое лицо, и отчего улыбка на твоем бледном лице?
Человек ответил:
– Я измучен работой и бледен от бессонных ночей. День я работаю, а ночь не сплю, думая, – где бы отыскать работу на завтра. Улыбаюсь же я потому, что счастлив. Наконец-то сбылась моя мечта! Я наработал достаточно, чтоб нанять такое жилище, о каком мечтал всю жизнь. Я перевезу туда свою жену, своих детей, и мы все будем счастливы в этом прекрасном жилище.
– Что ж это за рай? – улыбнулись боги.
– Настоящий рай! – весело рассмеялся человек. – В этом новом жилище прекрасно. Оно высоко! В нем много воздуха. Есть чем дышать! Его дверь выходит на солнечную сторону, – стоит отворить ее, и даже солнце ворвется в наше жилище. Кроме того, перед дверью растут два дерева, и есть место, чтоб насадить цветов! На дерево мы повесим клетку с птицей. Пусть чирикает и радует моих детей. Разве это не рай!
– Но этим раем полна вся ваша страна! – воскликнул в изумлении Брама. – Вся, кроме вашего города! Везде, – только здесь нет, – везде прозрачный чистый воздух, от солнца надо прятаться, земля осыпана цветами, деревьев тысячи тысяч, и птицы могут оглушить своим щебетом. Стоило ли бежать от всего этого? Построить город, уничтожить солнце, воздух, цветы, деревья, птиц, – и потом изнурять себя работой, чтоб иметь немножко воздуха, солнечного света, два дерева, несколько цветов и птицу в клетке.
И человек с изумлением ответил, не поняв его:
– Разве мы дикие, чтоб жить в полях и лесах?
И быстро пошел своей дорогой.
И Браме и Вишну показалось, что от земли поднимается огромное, безобразное чудовище. Бесцветные волосы падают космами по его плечам и глаза его слепы.
Оно смотрит на солнце и не видит солнца. Смотрит на звезды и не видит звезд.
– Твое чудовище царит на земле, черный Шиву! – сказал Брама и в горе закрыл руками лицо.
А кругом подымался смрад, раздавались стоны, лилась кровь.
И черный Шиву улыбался.
– Так Глупость правит землею!
«Grau, teurer Freund, ist alle Theorie Und grun des Lebens goldner Baum». Mephistopheles. «Faust»
(«Сера, мой друг, теория везде, Златое древо жизни зеленеет». Мефистофель. «Фауст» – нем. – Перевод В. Я. Брюсова)
Арабская сказка
Султан Эбн-Эль-Даид, – да будет имя его хоть наполовину так прославлено потомством, как славили его придворные, – созвал своих приближенных, – тридцать благородных юношей, воспитанных вместе с ним по-царски, – и сказал.
Эбн-Эль-Даид был молодым, но мудрым султаном. Он читал мудрецов, что случается со многими. И слушал их, чего не бывает почти ни с кем. Он сказал:
– Только добродетель почтенна. Порок заслуживает презрения. Воздержание ведет к добродетели. Невоздержание родит порок, и порок родит невоздержание. Так змея, рождаясь от змеи, родит змеенышей. Надо идти тем путем, который приведет в цветущий сад, – надо избегать того пути, в конце которого бездонная пропасть, хотя бы путь этот и был усыпан цветами. Воздержание лучше невоздержания.
Он посмотрел на юношей-друзей и спросил:
– Кто скажет, что уста мои произнесли ложь и глупость?
Юноши поклонились и ответили:
– Мудрость избрала тебя, чтоб вещать, – как соловей выбирает самый цветущий куст роз, чтобы в нем петь.
Султан улыбнулся и сказал:
– Пророк повелел женщине закрывать свое лицо. Женщина стала ткать чадры, прозрачные, как паутина. Она закрывает свое лицо, – и все его видят. Женщина обманула пророка. Чего же ждать от них нам, простым смертным?
Он положил руку на меч, лежавший на книге, и сказал:
– Обещаю, – и добродетелью клянусь исполнить обещанное. Объявляю отныне городу и всей стране. Если какая-нибудь красивая женщина осмелится показаться в моем дворце, или в саду при моем дворце, или вблизи моего дворца, или вблизи сада при дворце, – с ней будет поступлено так, как поступаем мы с человеком, задумавшим убийство. Мы обезоруживаем его. У виновной будет отрезан нос, отрезаны уши, – и я оставлю ей язык только для того, чтоб этот урод надоедал всем рассказами о своей прежней красоте. Я сказал. Это сделано.
Он протянул руки друзьям и сказал:
– А мы здесь, в тишине дворца и ароматном покое нашего сада, предадимся наукам и размышлениям, никем не тревожимые, кроме наших высоких мыслей!
И все хвалили добродетель султана и мудрость, с которой он ведет других к добродетели.
А глашатаи объявили на перекрестках и базарах волю султана.
На всех женщин во всем Багдаде напал ужас. Султан говорил о красивых, – и потому повеление все женщины приняли на свой счет.
Женщины боялись улицы, которая могла привести на улицу, соседнюю с той, что шла ко дворцу султана.
В саду дворца росли дивные цветы, и к цветникам вели тенистые аллеи.
Но когда ветер приносил в город благоухание дворцового сада, женщины с ужасом бежали от этого аромата как от дыхания чумы.
И если им снились во сне тенистые аллеи султанского сада, по которым они любили гулять, – то женщины в ужасе просыпались и спросонья кричали:
– Спасите! мне режут нос!
Тихо было во дворце и саду. Все было полно спокойного размышления. Задумчиво бродили по тенистым аллеям юноши, воспитанные по-царски. Царили добродетель и мудрость.
Прошел год.
Ветер, который приносится с полдня, прилетел и раскрыл чашки цветов. Ветер, несущийся из суровых ночных стран, где, говорят, родится золото, принесся и золотом одел деревья. И снова принесся влажный и теплый ветер с полудня, и снова раскрылись чашки цветов.
Была лунная ночь.
По снегу из опавших цветов яблоней шел Эбн-Эль-Даид по дорожке сада, полный размышлений.
Гремели соловьи.
Вдруг из-за куста пурпурных роз, которые казались огромными черными цветами при ярком лунном свете, раздался поцелуй.
Кто-то шептал, задыхаясь:
– Ты прекраснее неба, цветов, весны…
А из-за густой стены олеандров доносился другой страстный шепот:
– Зачем ждать смерти, чтоб насладиться раем? Рай пророка – ты!
И звучал поцелуй.
Все кусты шептали, и словно все розы целовались. Задрожав от негодования, султан Эбн-Эль-Даид побежал во дворец и крикнул евнуху, дремавшему в углу:
– Измена! Женщины! Опасность!
В ужасе евнух ударил в огромный барабан. Все двери и окна дворца вспыхнули светом. Оружие проснулось и заговорило. Весь сад в одно мгновение был окружен воинами. И длинной вереницей, при ярком свете луны, под стражей шли тридцать юношей.
Рядом с каждым шла женщина, дрожа, чуть не падая, кутаясь в чадру, несмотря на ночь.
Их ввели во внутренний двор, где на троне ждал их с бледным от гнева лицом султан Эбн-Эль-Даид.
Перед ним на коленях стоял с мечом палач и глядел жадным взором в глаза повелителю, как смотрит собака, ждущая, что хозяин бросит ей подачку.
Печально обратился султан к одному из юношей:
– Рахейд! Ты был первым в моей дружбе, будь первым в моей Немилости!
И указав с презрением на стоявшую рядом с юношей закутанную женщину, – султан поднялся и гневно крикнул:
– Сорвать покрывало с негодной! Мы хотим видеть то оружие, которым она поразила нас в сердце, отнявши любимого из друзей.
Евнух с ругательством сдернул покрывало. И евнух отступил.
Султан зашатался и упал на трон.
– Кто это? – прошептал султан. Перед ним стояла старая кривая женщина. – Кто это? – прошептал султан.
– Судомойка Акнэ! – отвечал, падая ниц, главный евнух. – Негодная женщина, оставленная во дворце только за ее безобразие! Она мыла посуду в кухне. Прикажи, повелитель, отрезать ей нос и уши!
– Не надо! – покачал головой султан. – Не уменьшай ее уродства! Пусть эта женщина только закроется!
И с отвращением отвернувшись от нее, султан приказал:
– Следующая!
Евнух, дрожа, сорвал покрывало. Это была кривобокая, хромая поломойка.
– Следующая! – с отвращением и в ужасе закричал султан.
Покрывало было сорвано с седой старухи, работавшей на грязном дворе.
И все прачки, стряпухи для прислуги, прислужницы на самые низкие должности, оставленные во дворце только за безобразие, оказались налицо.
Только евнухи могли смотреть на них без отвращения. Эбн-Эль-Даид всплеснул руками
– Какое безумие, словно чума, поразило мой двор?! Где были ваши глаза? Вы изменили там, где не было даже цехина, чтоб заплатить за вашу измену! Рахейд, лги мне! Правда, которую я вижу, слишком безобразна!
И Рахейд выступил вперед и с поклоном сказал:
– Мне не надо осквернять ложью юных уст, которые привыкли, чтоб правда скользила по ним! Гнев – дурное стекло, повелитель! Он искажает предметы, на которые через него смотрят! Право, повелитель, Акнэ вовсе не так плоха, как тебе кажется в твоем гневе! У нее, – это правда, один глаз. Но разве не одно солнце светит на небе? И мы находим его прекрасным. И мы находим это достаточным. Оно дает нам довольно и света и зноя. И безумцем мы назвали бы того, кто потребовал бы еще одного солнца: «будет светлее».
