– Эй, эй, кш, кш! Летите голуби выше, несите меня на башню!
Конечно, голуби не поняли слов Ярты-гулока, но они испугались крика, поднялись в воздух и полетели.
Ой, как высоко летел Ярты над столицею падишаха! Он видел сверху дворцы и кривые улицы, видел базары и шумные площади, видел поля, изрезанные арыками, но он не видел минарета мечети. Голуби несли его совсем в другую сторону! Малыш испугался. Руки его ослабели. Из последних сил уцепился он за хвост голубки и зажмурился. Однако и голуби стали уставать. Они повернули к дому и вскоре уселись на резном карнизе минарета. Ярты открыл глаза и обрадовался.
«Дело сделано!» – подумал малыш и собирался уже снять с башни серебряную тюбетейку, но не тут-то было!
Перед ним возвышалась крутая кровля, над кровлею – золотой полумесяц, а ещё выше чуть виднелась в сверкающем небе усыпанная драгоценными камешками тюбетейка дочери падишаха.
Но возвращаться назад было уже поздно. Да и не такой был парень Ярты, чтобы, начав дело, бросить его на полдороге. Он стал карабкаться по скользким изразцам кровли. Он срывался и начинал карабкаться снова. Вот он уже зацепился за золотой рог полумесяца. Ещё усилие – и он держит в руках драгоценную тюбетейку дочери падишаха. Но разве просто распутать сорок петель и сорок узлов на шёлковых шнурках, которыми привязана тюбетейка, да ещё на такой высоте! Левой рукой он держался за полумесяц, и только правая рука была у него свободна. А много ли наработаешь одной рукой? Но терпеливый и на ветру раздует огонь! А Ярты, когда нужно, умел быть настойчивым и терпеливым. Ещё не спустился за край пустыни красный шар солнца, а шапочка Хан-Салтан была уже в руках Ярты-гулока!
Мальчик обрадовался. Но тот неблагоразумен, кто радуется раньше времени. Ярты глянул вниз, и сердце его остановилось: под ним была пропасть, на дне которой, как муравьи, ползали маленькие человечки, а дворец падишаха казался сверху не больше отцовской кибитки. От страха кровля заходила под ногами у малыша. Как же спуститься вниз?
В это время снизу раздались три звонких удара гонга. Это закрывался базар. И сразу же на всех соседних минаретах служители-муэдзины затянули свою вечернюю молитву.
Приближалась ночь.
«Эй, Ярты, – сказал сам себе малыш. – Долго ли ты будешь качаться под самым небом? Надо торопиться на землю. В полдень пустыня дышит зноем, а в полночь – холодом. Если я останусь на башне, то замёрзну, как путник на вершине снежной горы».
Так подумал Ярты и стал искать глазами голубей. Но птицы давно уже спали. И сколько Ярты ни думал – ничего придумать не мог.
Но вот над песками пронёсся первый порыв вечернего ветра. Он залетел за городские стены, поднял пыль на узких кривых улицах, зашумел листьями в садах падишаха, поднялся выше, прошумел по кровлям и вихрем налетел на башню минарета, где сидел Ярты со своей серебряной тюбетейкой. Как пушинку подхватил ветер шапочку дочери падишаха. Но не мог же Ярты выпустить из рук драгоценность, за которой карабкался целый день, рискуя жизнью?! Тюбетейка взлетела на воздух, а вместе с ней взлетел и проворный Ярты.
Долго играл вечерний ветер с нарядной шапочкой дочери падишаха, долго носил он Ярты по потемневшему ночному небу, но к полуночи стал стихать. И серебряная тюбетейка плавно опустилась на розовый куст перед самым дворцом падишаха. Ярты спрыгнул и сказал:
– Ну вот, я уже на земле! Пойду посмотрю, что делает мой ишак. Пора его покормить свежей травой.
Он подтянул кушак и, прижав к сердцу серебряную тюбетейку, зашагал к городским воротам.
Теперь оставим Ярты-гулока и войдём во дворец падишаха.
Красавица Хан-Салтан ещё не проснулась, когда в спальню вбежали её подруги.
Они откинули кисею, которой дочь падишаха была укутана от комаров-москитов, и стали будить красавицу. Они закричали:
– О, радость! О, счастье! Проснись, прекрасная Хан-Салтан! Какой-то смелый джигит снял тюбетейку с высокого минарета! Отдай ему своё сердце, и мы будем веселиться на твоей свадьбе!
Как ужаленная змеёй, вскочила красавица со своей постели, она разбросала шёлковые подушки и затопала на подруг ногами:
– Молчите! Кто позволил вам надо мной смеяться?!
Она распахнула окошко спальни и увидала, что тюбетейки на башне не было. А в двери входил уже отец-падишах со свитой: они пришли поздравить красавицу.
Ровно в полдень снова запели на башнях трубы-карнаи, зарокотали бубны и засвистели дудки, созывая народ на площадь. Двери дворца распахнулись, и сам падишах со своей дочерью появился перед толпой. Властитель земли и воды, повелитель народов и городов и хозяин дворцов и несметных сокровищ поднялся на помост под ковровым навесом и сел на вытканные золотом подушки, а рядом с ним села красавица Хан-Салтан. И тотчас же их окружили рабы с опахалами и воины в сверкающих на солнце доспехах.
Падишах сказал:
– Приведите сюда богатыря-пехлевана, отважнейшего из отважных и бесстрашнейшего из бесстрашных, того, кто достал с высокого минарета серебряную тюбетейку. Пускай он при всём народе получит из наших рук обещанную награду!
Царедворцы бросились исполнять волю своего владыки, но вернулись в страшном смущении. Они молча упали перед падишахом.
– Лентяи! Где мой жених?! – вскричала красавица Хан-Салтан.
Но царедворцы молчали. Никто из них даже не шевельнулся.
– Отчего вы молчите? – спросил падишах чуть слышно, но каждое его слово услышали на другом краю площади – так стало тихо.
Но царедворцы опять не сказали ни слова. Тогда самый старый визирь, такой старый, что никто уже не помнил, когда появился он в стране падишаха, поднялся с земли и, подойдя к красавице, взял свою бороду в руки в знак покорности и печали.
Он сказал:
– О прекраснейшая из прекрасных и мудрейшая из мудрых! О дочь звезды и сестра розы, приготовься увидеть то, чего ты никогда не видала, и услышать то, чего никогда не слыхала.
Так он сказал и взмахнул рукой. Тотчас толпа расступилась, и первые визири царства, одетые в тканные золотом шёлковые халаты, приблизились к падишаху. В руках они несли медное блюдо тончайшей чеканки, а на блюде, весело улыбаясь, стоял мальчик, ростом в половину верблюжьего уха, и держал серебряную тюбетейку.
Красавица глянула на крошечного мальчишку, ударила себя по коленям и взвизгнула на всю площадь:
– Негодные! Кто сыграл со мной злую шутку?! Это ли отважнейший из отважных и бесстрашнейший из бесстрашных! Да его можно всего с головою запрятать в скорлупу от ореха!
Но Ярты не смутился. Он ответил:
– Не по росту цени, цени по делу!
И, увидев, что красавица залилась слезами, прибавил:
– Было бы из-за чего плакать! Не для того я лазил на башню, чтобы стать твоим мужем и повелителем царства. Ты вовсе мне не нужна. Слыхала, что говорят в народе: брыкливого ишака и бархатная попона не украсит! Не для тебя я старался – я хотел поберечь лихих джигитов, что, как бабочки на огонь, летели на твой зов. А теперь – зови не зови – никто не придёт к тебе, хоть развесь ты свои шапки на всех минаретах! А из этой серебряной тюбетейки я сошью отличный налобник для своего старого ишака – он у меня не брыкливый!
Так сказал Ярты, и толпа засмеялась.
– Слуги, воины, рабы! – закричала дочь падишаха. – Отрубите голову дерзкому мальчишке!
Слуги бросились выполнять её приказание, но Ярты как сквозь землю провалился. Сколько его ни искали – найти не могли. Не так-то легко найти иголку в стоге сена!
А Ярты был уже далеко – за городской стеною. Он отвязал своего верного ишака, вскарабкался к нему на спину и не спеша потрусил к своему аулу.
– Ио, ио! – подгонял мальчик осла. – Скачи проворней, если можешь. На нашем хлопковом поле куда привольнее, чем в городе падишаха!
Так он ехал, беседуя со своим серым другом. Ярко светило солнце, а впереди расстилалась длинная, как сама жизнь, дорога пустыни.
