«О-о-о… А мальчишка-то с головой!» — подумал господин Трубадисс. За решетками Тисту увидел заключенных, которые, понурив голову, молча шагали по кругу. Бритоголовые, в полосатой одежде и грубой обуви, они вызывали чувство острой жалости.
— Что это они там делают?
— У них прогулка, что-то вроде перемены, — объяснил господин Трубадисс.
«Ну и ну! — удивился Тисту. — Если уж у них такая перемена, каково же им тогда на уроках! Нет, тюрьма — штука невеселая».
Ему было грустно, хотелось даже поплакать, и, возвращаясь домой, он не проронил ни слова. А господин Трубадисс расценил его молчание как добрый знак и решил, что проведенный урок принес свои плоды.
Тем не менее он начертал в записной книжке: «За этим ребенком нужен глаз да глаз; он задает слишком много вопросов».
Глава восьмая, в которой рассказывается как Тисту приснился кошмарный сон и что из этого получилось
Господин Трубадисс был совершенно прав: Тисту и в самом деле задавал себе слишком много вопросов. Задавал он их даже во сне.
На следующую ночь после посещения тюрьмы ему привиделся кошмарный сон. Конечно, сон есть сон, не больше, и придавать ему особое значение не следует. Однако хотим мы или не хотим, все равно мы видим сны, и никто не волен этому помешать.
Вот также и увидел Тисту во сне своего пони Гимнаста. Обстриженный Гимнаст маршировал по кругу между высоченных мрачных стен, а позади него медленно, тяжело шагали, тоже обстриженные, одетые в полосатые костюмы и смешные башмаки, чистокровки невиданно смородиновой масти. И все они кружили и кружили без остановки по двору… Вдруг пони Гимнаст, оглянувшись по сторонам и убедившись, что его никто не видит, рванулся вперед, прыгнул, но перемахнуть через решетку не смог и упал прямо на железные острые зубцы. Повиснув на них, он болтал в воздухе своими четырьмя ногами в смешных башмаках и жалобно ржал…
Вдруг Тисту проснулся. На лбу у него выступил пот, сердце сильно колотилось.
«Хорошо хоть, что ЭТО только сон, — пробормотал он. — Гимнаст в конюшне, да и чистокровки тоже».
Но заснуть ему так и не удалось.
«Да, даже лошадям приходится там не сладко, ну, а людям, наверно, еще хуже, — размышлял Тисту. — И почему всех этих бедняг арестантов превращают в каких-то уродов? Ведь от этого они не станут лучше. Уверен, что, если бы и меня запрятали туда ни за что ни про что, то я бы наверняка стал настоящей злюкой. Неужели нельзя помочь этим несчастным? И как?»
Он услышал, как на колокольне Пушкостреля пробило одиннадцать часов, потом полночь. А его всё мучили и мучили неотвязные вопросы.
И вдруг в голове блеснула неожиданная мысль:
«А не заняться ли арестантам разведением цветов? Тогда бы и тюрьма стала не так уродлива, да и сами арестанты, может быть, поумнели бы. Что, если я попробую пустить в ход свои зеленые пальцы? Надо бы поговорить с господином Трубадиссом…»
Но он тут же подумал, что если сказать об этом господину Трубадиссу, тот покраснеет как рак. И вспомнил, кстати, совет Седоуса: никому не говорить, что у него зеленые пальцы.
«Все надо сделать мне самому, никто ничего не должен знать».
Если нам в голову западает какая-нибудь упрямая мысль, то она обычно придает нам решимости, а решимость не оставляет нас в покое до тех пор, пока мы не осуществим задуманное. Вот и Тисту почувствовал, что не в силах заснуть, пока не выполнит придуманный им план.
Он вскочил с кровати, поискал свои ночные туфли. Одна почему-то спряталась под шкафом, а другая… Где же другая-то? Ага, другая, по виснув на оконной ручке, издевательски поглядывал а прямо на него. Ну и дела! Оказывается, его ночные туфли сами летают по воздуху!
Тисту осторожно выскользнул из комнаты, толстый ковер заглушал его шаги. На цыпочках он добрался до перил и скатился по ним на животе.
В саду ярко светила луна. Она, словно младенец, надула свои круглые щеки.
Известно, что луна обычно благосклонна к тем людям, которые разгуливают по ночам. Но едва она завидела Тисту в длинной белой рубашке, стоявшего посреди лужайки, она тотчас же скользнула за облачко, оказавшееся как раз под рукой.
«Однако если я не послежу за этим мальчишкой, — подумала она, он непременно угодит в яму и расшибет себе нос».
И она снова выплыла из-за облачка, засияла что есть мочи и даже попросила звезды, усыпавшие Млечный Путь, гореть как можно ярче.
Вот таким-то образом, под спасительным светом луны и звезд, Тисту то торопливо шагал, то бежал по пустынным ночным улицам, пока наконец не добрался без всяких приключений до здания тюрьмы.
Вы, конечно, понимаете, что он сильно волновался. Ведь это же была его первая проба сил.
«Только бы мои зеленые пальцы сделали свое доброе дело! Только бы Седоус не ошибся!»
Решившись, Тисту стал прикладывать свои пальцы ко всему, что попадалось ему на глаза: к самой земле, к стыку между стеной и тротуаром, к трещинам в камнях, к основанию прутьев железной решетки. Не забыл он и замочных скважин входной двери и даже караульной будки, в которой мирно похрапывал охранник.
И когда все было кончено, он вернулся домой и на сей раз моментально заснул.
На следующее утро слуга еле-еле добудился его.
— Погляди-ка, Тэсту, солнцэ ужэ вовсю свэтит!
Мы уже говорили вам, что у слуги Каролуса был легкий иностранный акцент.
Тисту так и подмывало задать ему один-единственный вопрос, но все же он не решился. Впрочем, мучиться безвестностью — к чему же привела его затея? — долго ему не пришлось.
Потому что тюрьма… О-ля-ля! Если бы даже сам господин Трубадисс выпалил из пушки прямо на главной площади Пушкостреля, то и это не наделало бы такого шума! Представьте себе, в какое смятение повергло город подобное чудо! Представьте себе, как удивились пушкострельцы (именно так называли жителей Пушкостреля), увидев, что их тюрьма преобразилась в цветущий замок, в настоящий дворец чудес!
Уже утром, к десяти часам весь город знал об этой невероятной новости. А в полдень все горожане толпились перед высокой стеной, украшен ной розами, и некогда черными решетками, превратившимися в зеленые беседки.
Ни одно окно тюрьмы, ни один прут решеток не были забыты: все они утопали в цветах. Цветочные стебли карабкались вверх, ниспадали каскадом вниз; на гребне стены с острыми отвратительными зубцами красовались теперь кактусы.
Самое жгучее любопытство вызывала, пожалуй, караульная будка: жимолость там разрослась так быстро и так буйно, что охранник оказался просто спеленатым по рукам и ногам. Растения крепко обвили, словно подставку, его ружье и надежно загородили вход в будку. Толпа зевак в изумлении созерцала этого беднягу охранника, который, сидя в глубине своего зеленого туннеля, смирился, видимо, с судьбой и преспокойно потягивал трубочку.
Никто не мог объяснить этого чуда, никто… кроме, конечно, садовника Седоуса, который тоже пришел взглянуть на цветущую тюрьму. Да, он пришел, поглядел и ушел обратно, ничего не сказав.
Но после полудня, когда Тисту, нахлобучив себе на голову соломенную шляпу, отправился к нему на второе занятие, Седоус встретил его следующими словами:
— А, это ты! Неплохо, совсем неплохо получилось с тюрьмой. Для начала очень мило.
Тисту чуть смутился.
— Без вас, господин Седоус, я бы нипочем не узнал, что у меня зеленые пальцы, — с чувством благодарности ответил Тисту.
Но Седоус не слишком-то любил сердечные излияния.
— Хорошо, хорошо… — пробурчал он в усы. — Но ты очень уж увлекся жимолостью. И потом, обрати внимание на аристолохии. Этот вьюнок быстро растет, хотя у него и темноватые листья. В следующий раз побольше посади вьюнков, это доставит людям хоть немного радости.
Так садовник Седоус стал тайным советчиком Тисту.
Глава девятая, в которой мы узнаем, что учёные мужи таки не открыли тайну Тисту, но зато сам Тисту сделал новое открытие
Взрослые вечно жаждут объяснить необъяснимое.
Все необычное всегда вызывает у них раздражение, и если в этом мире случается что-нибудь новое, особенное, то они с пеной у рта бросаются доказывать, что во всем этом нет ничего нового, ничего особенного, что все это было им доподлинно известно уже давным-давно.
Когда мирно и спокойно, словно окурок, затухает какой-нибудь вулкан, то целая дюжина ученых в очках тут же склоняются над кратером, прислушиваются, принюхиваются, спускаются по веревке вниз, обдирают себе коленки, снова поднимаются наверх, берут пробы воздуха в колбочки, зарисовывают, пишут книги, спорят, Вместо того чтобы попросту заявить: «Вулкан этот потух и перестал куриться; у него, должно быть, забит нос».
Черт побери, расскажут ли они нам когда-нибудь, как же действуют вулканы?
Тайна пушкострельской тюрьмы сослужила взрослым добрую службу: она предоставила им великолепную возможность поволноваться. Первыми прикатили в город фотографы и журналисты — недаром это их ремесло! И тотчас же захватили все номера в единственной в городе гостинице.
